Сара Маклейн - Возлюбленная герцога

Грейс поколебалась.

– Я знакома с этим видом женской одежды, – ответила она, и уголок ее рта дернулся, вызвав у него желание поцеловать это место.

Ее пальцы скользили по его коже, переходя с одного плеча на другое, красное и воспаленное. Она взяла горшочек с мазью, и когда снова к нему прикоснулась, прохладный бальзам успокоил не только плечо.

– Ты пришла в платье на мой бал-маскарад.

Рискованно было открывать ей, что ему все известно, и она замерла, замерли и ее пальцы у него на плече. Он буквально слышал, как в голове производятся расчеты – сумеет ли она убедить его, что это была не она?

«Никаких масок, Грейс. Только не сегодня ночью».

– И как давно ты знаешь?

Он дождался, когда она поднимет на него глаза.

– Я всегда тебя узнаю.

– Ты не ищешь жену.

Он помотал головой.

– Нет.

– А матери, выталкивающие дочерей на твою тропу?

– Безрезультатно.

Она долго молча смотрела на него, затем:

– Маска была не для избранницы герцога Марвика, женщины, которую восхитят покрытая мхом земля и высоченные деревья. Она была для меня.

«Это одно и то же».

Он остро ощущал ее пальцы на своем плече, скользящие по отметке прошлого. Их прошлого. И пока они так поглаживали его, он вдруг услышал слова своего брата.

«Ты разбил ей сердце», – сказал Уит.

Она ему не доверяет. И все, что может сделать он, – доверять ей.

– Я слышал, ты любишь изысканные приемы.

Она размазывала бальзам по его коже широкими движениями, кругами, избегая только одного места, с которого не сводила глаз. Шрама, оставленного его отцом той ночью, когда он узнал, что Грейс – единственное, что имеет для Эвана значение. Но тут ее пальцы дрогнули.

– Я не могу занять эту должность, – негромко ответила она.

– Знаю. – Но это не заставит его меньше ее желать.

– Я бы лучше умерла тысячу раз, чем позволила тому монстру победить.

Старому герцогу, который помышлял только о продолжении рода. Эван коротко, безрадостно усмехнулся в ответ на ее гнев.

– Думаешь, я испытываю что-то другое?

Она посмотрела ему в глаза, и он позволил ей увидеть всю силу своей злости на отца – на человека, который поставил перед собой единственную цель – продолжить род Марвиков. А затем, когда Эван стал герцогом, именно на его долю выпала обязанность сделать так, чтобы отец никогда не получил того, что было для него важнее всего.

Что означало – никаких детей и для самого Эвана.

Даже красивых рыжеволосых маленьких девочек.

Не догадываясь о его мыслях, Грейс снова заговорила:

– Ты вернулся, несмотря на то, что я велела тебе держаться от нас подальше.

«Я всегда буду возвращаться».

– Не прошло и года. Куда ты уезжал?

– Обратно.

В Бергси, где и нашел родовой особняк в руинах – он оставил его разрушаться, когда унаследовал и покинул усадьбу. В имение, которое воскресил, решив, что его место там. Восстановил земли, позаботился об арендаторах, занял свое место в парламенте и сделал все то, что обещал ей целую жизнь назад.

Он переделал себя, стал другим человеком. Более здоровым и сильным, человеком лучше, чем тот, каким он когда-то был; и более достойным, хотя и знал, что никогда не станет равным с женщиной, какой стала она – женщиной сильной, блестящей, могущественной, стоящей так высоко над ним, что он не заслуживает даже взгляда на нее, уж не говоря о прикосновении.

Тем не менее он посмотрел. И прикоснулся.

– И зачем же ты вернулся сейчас? – спросила она, больше его не трогая, и он услышал резкость в ее голосе. Гнев. Досаду. – Думаешь убедить меня в том, что сожалеешь об этом?

– Я действительно сожалею, что отвернулся от братьев, – сказал он. – И, Грейс, в моей жизни не было ни секунды, когда я не сожалел бы, что отвернулся от тебя.

Грейс стоило больших усилий не показать, что его слова ее тронули, но он наблюдал за ней очень пристально, смотрел на жилку, бьющуюся на шее, и поэтому понял, как колотится ее сердце.

Однако она так и не взглянула на него своими огромными, красивыми карими глазами, блестящими в отблесках пламени свечей.

– И что? Ты думал, маскарад и драка в Гардене загладят прошлое?

– Я вел свою битву каждый день с тех пор, как вынудил тебя уйти, – произнес он, отчаянно желая, чтобы она его услышала. – Что значит еще один бой? Или даже тысяча?

Он бы терпел удары Ковент-Гардена каждый день, если бы имелся шанс получить там прощение. И здесь тоже.

Наконец она провела большим пальцем по шраму, и он похолодел, не зная, как она отреагирует на его слова.

Опять риск.

– Зачем ты пришла сюда сегодня? – снова спросил он.

Она показала на кресла в дальнем конце комнаты, у камина, который мог бы гореть, не будь ночь такой теплой.

– Сядь.

Он послушался, опустился в кресло, морщась и ненавидя себя за то, что демонстрирует ей свою слабость, и одновременно наслаждаясь интимностью момента.

Держа в руке глиняный горшочек, она подхватила свой мешок и корзинку с лоскутами для перевязки и подошла к нему, ступая по паркету своими длинными ногами. Он смотрел на нее, и стук ее сапог наполнял его душу наслаждением, теплом и желанием – желанием, подобного которому он по такому обыденному случаю никогда раньше не испытывал.

Чтобы они заботились друг о друге.

Узнали друг друга.

Больше.

Она положила все это на низкий столик рядом с его креслом, обвела взглядом то, что там уже стояло: бутылка виски и пустой бокал на высокой стопке книг. На губах ее играла улыбка.

– Что? – спросил он.

– Ничего, – ответила она. – Просто чувствую себя так, как будто заглянула в логово льва.

– М-м-м… – протянул он и поднял руку, чтобы потереть сзади шею. Его охватило что-то похожее на смущение, хотя он не мог понять почему. – Это очень одинокий лев. Книги и виски – вот его удел.

– Значит, вот чем ты занимаешься, когда не идешь куда-нибудь выполнять свои герцогские обязанности?

Она отвернулась и пошагала через комнату к зеркалу.

– Я не выполняю герцогских обязанностей, – сказал он, радуясь смене темы и глядя, как она выбирает подсвечник и возвращается.

Грейс несколько секунд смотрела на него, а затем опустилась на колени перед ним и принялась за дело.

Волна наслаждения захлестнула его. Он заставил себя сидеть неподвижно, не касаясь ее. Удерживая то единственное слово, что рвалось наружу.

«Моя».

Грейс опустила руку в корзинку, вытащила еще одну длинную полосу ткани и велела ему наклониться вперед, чтобы она забинтовала ему плечо.

– В следующий раз, когда будешь таскать в Гардене ящики, пользуйся крюком.

– М-м-м, – протянул он. – Не знаешь, где его можно взять?

Она хмыкнула, он повернулся и уловил на ее лице веселое выражение – как солнце или воздух.

– А что, специальных герцогских крюков для ящиков не производят?

– И щипцов для льда тоже. Можешь в такое поверить?

– Тебе нужно поднять этот вопрос в палате лордов. – Она с силой затянула ткань вокруг плеча, и он едва сдержал стон. – Завтра надо будет наложить свежую повязку.

– А ты придешь, чтобы это сделать?

– Нет.

Он повернулся и взглянул на нее, их лица оказались в каких-то нескольких дюймах друг от друга.

– Почему нет?

Она посмотрела ему в глаза.

– Мне и сегодня не следовало приходить.

– Что возвращает меня к вопросу: зачем ты пришла?

– Не знаю, – ответила она.

И эти слова, эхо тех, что она сказала ему днем, вдруг что-то в нем отомкнули. Он понял, зачем она пришла.

Знал, что ей нужно.

Что нужно им обоим.

Эван потянулся к ней, прикоснулся к прекрасному рыжему локону, зажал его между двумя пальцами и распрямил.

– Зачем ты сегодня сюда пришла? – повторил он. Вопрос, произнесенный шепотом, прозвучал нежно и томительно.

«Признайся мне, – желал он. – Доверься мне».

Она посмотрела ему в глаза.

– Зачем ты вернулся?

Он ответил, зная, что рискует. Как всегда. Он никогда не откажется рисковать ради нее, уж это было ему совершенно ясно.

– По той же причине, по какой делал все остальное, с самого начала. Ради тебя.

Вот тогда она протянула к нему руку, провела пальцами по подбородку, и ее прикосновения показались ему райскими. Она нежным, безупречным движением подтянула его ближе к себе так, что их губы оказались на расстоянии волоска – словно сомневалась, стоит ли окончательно сокращать разрыв.

– Я ведь велела тебе не возвращаться.

– Что тебе нужно?

Она не ответила. Просто начала действовать.

Он вернулся ради нее.

Не должно иметь значения, почему он вернулся или как изменился и изменился ли вообще. И не должно иметь значения, что когда он ее целует, она теряет способность мыслить здраво.

Но он не целовал ее. Это она его поцеловала.

И от низкого рокота наслаждения в его горле она ощутила такой же восторг в себе, подпитывающий уже разгорающееся пламя. Она перевязывала его, и это делало ее неистовой, заставляя буквально вибрировать от желания, особенно когда она почувствовала, как дрожат и напрягаются его мускулы от ее прикосновений, как ускоряется дыхание – как хищника, готового к прыжку. Но он сдерживался. Ради нее.

Ждал. Ради нее.

Хотел ее.

И когда она его поцеловала, это его освободило. Он повернулся, схватил ее, поднял, усадил на колени, руки его нырнули ей под пальто, скользнули вверх, к грудям, заключенным в несколько слоев шелка, жаждущих его прикосновений.

Неужели он всегда так искусно целовался? Неужели всегда мог угадать мысли женщины? Или же он провел два десятка лет, готовясь поцеловать Грейс так, чтобы она забыла, где и с кем находится, забыла о всех разумных причинах, почему ей ни в коем случае нельзя с ним целоваться?

Ничего невозможного в этом нет, думала она, отвечая на его поцелуй с такой же страстью.