Сара Маклейн - Возлюбленная герцога

Эвана словно отбросило назад с силой удара покрытого шрамами кулака на грязной улице Ковент-Гардена.

Он поднялся вверх по лестнице; карта этого места отчетливо отпечаталась у него в голове. Проходил портрет за портретом – строй герцогов, маркизов, графов и лордов, чьи имена вбили в него еще в детстве. Все почтенные люди, составившие безупречный род Марвиков.

И Эван, следующий в роду.

Едва ли его отец догадывался, что Эван никогда этого не хотел.

Едва ли догадывался, что Эван никогда не подарит ему радость продолжения рода. Что у этого герцогства никогда не будет наследников.

Только не после Эвана.

Эвана, который, для начала, никогда и не был настоящим наследником.

Он поднялся на второй этаж, затем на третий, где солнечный свет уже мерк в темноте сумерек, и пересек особняк от восточного крыла до западного.

Ему не требовалась свеча, план этого дома навеки отпечатался в голове, и он мог бы пройти его весь в непроглядной темноте, если бы потребовалось. Эван шел по коридору и отсчитывал двери. Первые две.

Третья. Четвертая.

«Осторожно, скрипучая половица».

Пятая.

Пересечь коридор.

Шестая. Седьмая.

Восьмая.

Он провел пальцами по двери комнаты, когда-то принадлежавшей ему; по двери, которую Грейс бессчетное количество раз находила в темноте. Эван прижал к ней ладонь, стараясь не поддаться желанию повернуть ручку. Нагнуться и посмотреть в замочную скважину.

Ему это не требовалось. Он помнил каждый дюйм этой комнаты. Каждую половицу. Каждое стекло в окне. Ему не требовалось заходить туда. Он пришел сюда не ради прошлого, а ради будущего.

За девятой по счету дверью скрывалась узкая лестница, ведущая на четвертый этаж, к герцогским апартаментам, размером раза в три больше, чем самая большая комната на третьем этаже.

Хозяйские покои.

Герцогские.

Эван сделал глубокий вдох, повернул ручку и шагнул внутрь, чтобы встретиться с врагом.

Апартаменты отца заперли первыми, сразу же, как только его тело остыло. С тех пор Эван туда не заходил и даже не представлял, что вернется сюда – боялся встречи с тенью своего мучителя.

И может быть, вернись он раньше, то такими бы эти комнаты и нашел – полными воспоминаний о человеке, который интриговал, манипулировал и угрожал ему снова и снова. Человеке, укравшем всякую надежду на счастье и вынудившем его повернуться спиной к тем, кого он любил – ради того, чтобы их защитить.

Но теперь все изменилось.

На улице окончательно стемнело, и Эван поднял свечу, проходя по комнате мимо большой кровати и давно опустевшего камина, перед которым стояли массивные, никому не нужные кресла. Тишина уже не казалась ему такой зловещей, как годы назад.

Напротив, она казалась приветливой, словно вся эта комната, весь дом, само герцогство ждали возвращения Эвана. Ждали вот этого.

Он остановился перед портретом отца, писанным маслом. Картина, казалось, сумела избежать обветшания, от которого пострадал весь особняк, словно его отец продал душу, лишь бы его всегда помнили вот таким – непогрешимо красивым, с янтарными глазами, унаследованными всеми тремя его сыновьями.

Эван никогда не задерживался напротив этого портрета, его коробило сходство, которое он улавливал между собой и отцом. Глаза, волна белокурых волос, угловатый подбородок, длинный прямой нос – у Эвана был бы точно такой же, если бы Девон его не сломал, не преподнес бы ему такой подарок.

Два десятка лет Эван думал, что сломанный нос – единственное, что отличает его от отца. Единственное, что делает его другим, – разве не сделал он сам тот же выбор, что и зачавший его человек?

– Ты, ублюдок. – В этой комнате, где целых десять лет не было слышно ни единого звука, и слова прозвучали как выстрел. – Ты любил бросать в нас это слово. Как оружие. Потому что мы тебе не принадлежали. И ты думал, что мы от этого страдали. Ты так и не понял правду, никчемный ты трус. Ты не понял, что мир свяжет нас воедино, и это сделает нас сильнее тебя.

Он уставился на своего отца сквозь тьму и прошедшие годы.

– Ты не понял, что это станет твоим крахом. Но всегда знал, что причина будет в ней, верно? – прошептал он, наконец позволив себе вспомнить, зачем пришел. – Ты боялся ее из-за того, чем она была для меня, и это еще до того, как я понял, что значит любить ее. До того, как я понял, что значит обладать ею, видеть будущее и знать, что ему не обязательно быть гнетущим и безрадостным. Что оно может стать насыщенным, полным жизни и надежд. Полным любви.

Эван помолчал, шумно дыша в тишине. Зная, что стоит в этой комнате в последний раз. Зная, что в последний раз уделяет крупицу своего времени этому человеку. Этому месту. Имени, которое никогда ему не принадлежало.

Зная, что сегодня же покинет ненавистное имение, вернется в Лондон и приступит к выполнению обещания, данного давным-давно территории, которую всегда любил. Женщине, которую любит.

«Мы изменим все это».

Вместе.

Эван поднял свечу, посмотрел в глаза отцу и произнес:

– Правильно ты ее боялся. Но тебе следовало бояться и меня.

И поджег портрет.

Пламя занялось мгновенно, рама и холст послужили идеальным фитилем. Эван повернулся, чтобы уйти, когда пламя поползло по стене, пожирая комнату, словно было наделено сознанием и знало, что от него требуется.

Эван вышел из комнаты и зашел в следующую, понимая, что у него есть один-единственный шанс оставить все позади и вернуться в Лондон. Вернуться к Грейс и начать новую жизнь. Вместе. Вдалеке от этого пространства и обитающих в нем призраков. Быстро, методично он поджигал другие портреты, огонь распространялся по старой штукатурке и высушенному дереву, вниз по лестнице, разгорался куда быстрее, чем он себе представлял.

Об этом пожаре в Эссексе будут говорить еще много лет. И с каждой секундой, с каждым новым языком пламени Эван чувствовал себя все более свободным.

Свободным, чтобы вернуться домой.

К ней.

Когда пожар запылал, к полному его удовлетворению, стал достаточно жарким, чтобы прикончить это обиталище зла, Эван направился к двери. Языки пламени весело плясали вокруг.

«Отлично. Конец близок».

Он больше не желал тратить ни единой минуты на размышления о прошлом.

Он рвался в будущее.

К Грейс.

Он пересек большой холл, направляясь к выходу, а языки пламени лизали перила второго этажа. Сквозь распахнутую дверь он видел, что они уже прорвались в оранжерею. Быстрые, как ярость. Пылкие, как свобода.

Эван взялся за дверную ручку и рывком распахнул парадную дверь. Холодный воздух казался особенно приятным после пылающего жара внутри. Но прежде, чем он успел шагнуть за порог, сверху послышался зловещий скрежет. Он остановился посмотреть на второй этаж, на балкон над входом, уже поглощенный пламенем.

Эта задержка оказалась ошибкой.

С ужасным грохотом от стены отделился балкон, и среди всего это треска и скрежета он различил ее голос.

Грейс и ее братья долго добирались до Бергси.

Долгие часы в молчании… Атмосфера в карете будто сгущалась от воспоминаний, ведь они возвращались в обитель, которая их сформировала – месть Девона, ярость Уита и могущество Грейс. И пока колеса грохотали, а мили растягивались в часы, все они погружались в прошлое. Через три часа пути, когда начало смеркаться, Девон сказал:

– Господи. Я и забыл, как это далеко.

– Нам потребовалось два дня, чтобы добраться до Лондона, – напомнил Уит, рассеянно потирая бок; ему вспомнились ребра, сломанные как раз перед той бесконечной дорогой.

Спустя еще тридцать минут нервозность Девона сделалась едва выносимой; он почти беспрерывно постукивал тростью по носку сапога.

– Я и забыл, какая здесь унылая пустошь…

– Зато я помню, – негромко отозвалась Грейс, глядя в окно. Вдалеке, пылая желтым и оранжевым, садилось солнце. – Помню, как тут было одиноко до того, как появились вы. – А когда мальчики приехали, ей показалось, будто в имении кто-то зажег фонари. – Хотя, полагаю, мне не следует пускаться в такие воспоминания, учитывая, чем закончилось ваше пребывание тут.

– Наше пребывание тут закончилось тем, что мы нашли друг друга, – произнес Уит голосом низким и скрипучим, всегда звучавшим так, словно перед этим он неделю молчал. – Из нашего пребывания тут родились Бесперчаточники. – И в слабеющем вечернем свете он посмотрел Грейс в глаза. – Грейс, я бы изменил многое в нашей жизни, но только не пребывание здесь. И никто из нас этого не захотел бы.

Трость Девона опять стукнула.

– Хотя вот прямо сейчас я с радостью выбросил бы эту дурацкую трость-шпагу Дьявола.

Стук прекратился.

– Да пошел ты.

Не обращая внимания на их перепалку, Грейс опять уставилась в окно. Свет почти угас, тьма торопливо растекалась вокруг, следуя за их каретой. Как далеко они уже отъехали от дома? Сколько еще времени пройдет, пока она увидит его и скажет ему правду, скажет, что любит его? Что хочет быть с ним.

И что все остальное они непременно уладят.

Прошло двадцать лет без него, и с нее хватит. Она покончила с прошлым.

Грейс смотрела в темноту, погрузившись в свои мысли, пока Уит и Девон цеплялись друг к другу, не прекращая перепалку. Она все отчаяннее хотела увидеть Эвана, проигрывая в голове каждую минуту из тех, которые они провели вместе после его возвращения в Лондон.

Клуб. Его крыша. Переулок с прачками.

Драка в Гардене.

Поцелуи в его саду.

Маски, которые они носили.

– Как он узнал? – негромко произнесла она.

Девон поднял на нее глаза.

– Узнал что?

– Что это я. В темноте в ту ночь, когда очнулся. На ринге, с мешком на голове.

На этот раз ей ответил Уит:

– Он всегда тебя узнает, Грейс.

«Я никогда не перестану тебя искать, Грейс».

А она его оттолкнула…

«Ты мое начало и мой конец. Моя вторая половина. И всегда была».