Я улыбнулась; Мика снова смерила меня удивленным взглядом, ничего не понимая. День благодарения мы обычно проводили по-другому: после ужина мы с Микой гуляли по району или пинали футбольный мячик по заднему двору, пока взрослые болтали, но новые традиции тоже могли оказаться неплохи.

Мика перевела взгляд на свою маму. Та улыбнулась и кивнула.

– Окей, – сказала Мика тогда, – установлю караоке после ужина.

Эндрю откусил небольшой кусочек кукурузного пудинга.

– Не идет? – спросила я.

– Нет, довольно интересно. – Он положил вилку. – Кстати, что выиграл?

– За что?

– За то, что никто не заметил моих прекрасных глаз.

– А что ты хочешь? – спросила я. В его глазах заиграл озорной огонек. Прежде, чем он успел озвучить свои мысли, я добавила: – Я буду должна тебе пять долларов. И раз ты уже задолжал мне пять долларов раньше, у нас ничья.

– Зануда.

– Еще какая. – Я улыбнулась и встала из-за стола.

* * *

Мама получала огромное удовольствие, во все горло распевая песни Кэрри Андервуд. Я пыталась не думать о том, что творится в мозгу у Джетта, который сидел в кресле в углу и выглядел мрачнее тучи. Но именно из-за этого были все мои проблемы: я слишком сильно переживала, что подумают другие люди. Нужно было больше заботиться о том, что думаю я сама. И мне нравилось видеть маму такой счастливой. У нее и правда был неплохой голос. Наверное, получше, чем у Глории с ее дочерью.

– Это ты должна была петь гимн в старшей школе! – проорала я, перекрикивая музыку.

– Я же говорю! – сказала она в микрофон. – Но некоторые скупердяи не хотят делиться! Jesus, take the wheel! – добавила она, продолжая подпевать.

Эндрю рассмеялся.

– Твоя мама уморительная.

– Это факт, – ответила я.

В кармане вдруг завибрировал телефон. Я удивилась: все, с кем я обычно общалась, были в этой комнате. Я вытащила мобильник и посмотрела на экран.

Папа.

Я встала и, выскользнув за стеклянную дверь, вышла на задний двор.

– Алло?

– Соф! – сказал папа. С момента того мучительного разговора мы обменялись всего парой сообщений, и я удивилась, какая ярость закипела во мне от одного только звука его голоса.

– Привет, – холодно сказала я.

– С Днем благодарения, детка. Вы все в доме у Мики?

– Да.

– Я скучаю по семейным праздникам с Уильямсами.

– Серьезно?

– Конечно.

Задний двор тянулся по обе стороны от дома; я прошла мимо нескольких гигантских горшков с цветами к качелям в алькове у забора и села.

– Ты еще тут? – спросил папа.

– Это все, по чему ты скучаешь? – Я знала, что докапываюсь, желая услышать, как он начнет оправдываться, чтобы самой не объяснять, чего я хочу. Все эти эмоции были мне в новинку. Разговоры с папой обычно были очень легкими, поверхностными. Раньше я этого не замечала.

– Я много по чему скучаю, – ответил он. – Но больше всего – по тебе и твоему брату.

Я кивнула, хотя понимала, что он не может меня увидеть.

– Но ты счастлив? – спросила я.

– Что происходит, Софи? Все хорошо?

– Да, знаешь, у нас все очень неплохо. Мне кажется, все эти годы я была не на той стороне.

– Я не понимаю, о чем ты.

– Выбирая между тобой и мамой.

– Нет никаких сторон, – сказал он. – Мы оба любим тебя.

– Это я понимаю. Но показываете вы это по-разному, и один сильно чаще другого.

– Дело все еще в деньгах?

– Нет, – честно ответила я. – Деньги тут ни при чем, пап. Дело в твоем вранье. Дело в том, что я все эти годы думала, что мама меня позорит, что она несправедлива со мной и эгоистична. Но она мать-одиночка, которая пытается вырастить нас. Конечно, она опаздывает. Конечно, ей нужна помощь с Ганнаром. Ей приходится все делать самой. А ты можешь просто позвонить разок и сказать пару приятных вещей.

– Откуда это все взялось, Софи? – спросил папа. – Дай мне поговорить с Лариссой.

– Это не от нее взялось, а от меня. Поздновато, конечно, но лучше поздно, чем никогда. – Я толкнулась на качелях и сделала глубокий вдох. – Я люблю тебя. Всегда буду. Ты мой папа. Но ты должен что-то изменить. Приезжай в гости или позови к себе Ганнара. Сделай хоть что-нибудь.

– Поверить не могу, – сказал папа – и повесил трубку. Это так удивило меня, что сначала я решила, что мне показалось. Но звонок был окончен. Я закрыла глаза на мгновение. Он был беглецом, напомнила я себе. Когда становилось трудно, он сдавался. Я подтянула колени к груди и положила на них подбородок.

В следующий момент я услышала, как за углом говорили двое людей. Они разговаривали, очевидно, понятия не имея, что я слышу каждое их слово. Голоса принадлежали Мике и Эндрю, и говорили они обо мне.

Глава 36

– Это я заморочила ей голову или ты? – спрашивала Мика. Она, должно быть, ударила рукой по листьям того растения в горшке, которое скрывало меня из виду: я услышала шлепок и увидела, как огромный куст затрясся.

– О чем ты говоришь? – спросил Эндрю. Он говорил тише, но я все еще слышала каждое слово.

– Это ты виноват с твоими разговорами про то, что ей не место в Нью-Йорке? Или я с моими обвинениями типа «ты ненавидишь наш город и местных жителей»?

– Я никогда не говорил, что ей не место в Нью-Йорке.

– Говорил.

Я потянулась вперед на качелях, задержав дыхание.

– Я мог сказать что-то о том, что там тяжело пробиться и что этот город сжирает людей живьем, но я говорил не о ней. Вообще-то я говорил о себе.

– Она подумала, что ты говорил о ней.

– У нее, наверное, и правда не получится слиться с толпой в Нью-Йорке, – проговорил Эндрю. – Но Нью-Йорк – такое место, где нужно выделяться. И она точно будет выделяться.

– Ты должен сказать это ей.

– Она думает, что я отговаривал ее от поездки в Нью-Йорк? Неудивительно, что она меня ненавидит.

– Она тебя не ненавидит, – сказала Мика. – Ты просто сломал ее.

– А как же твои разговоры о снобизме – они не сломали?

– Ты прав. Я тоже ее сломала. – Мика вздохнула. – Мы оба виноваты, и теперь она не хочет ехать в Нью-Йорк. Это была мечта всей ее жизни, а теперь она сдалась. Признала поражение. Теперь она тут осядет.

– Не собираюсь я оседать! – крикнула я.

Мика взвизгнула, заглянула за куст, за которым я сидела, слегка покачиваясь, отталкиваясь ногой от земли.

– Соф, ну ты и шпионка, – сказала она. – Подслушиваешь?

– Может, вам не следует болтать обо мне за моей спиной.

– Я всегда болтаю о тебе за твоей спиной. В основном хорошее. Или, как в этом случае, обсуждаю идеи, как тебя починить.

– Я не сломана.

Мика подошла ко мне и опустилась рядом на качели.

– Тогда почему? Это как-то связано с тем, что я сказала на осеннем фестивале?

Я бросила взгляд в сторону Эндрю, который так и остался стоять на заднем плане, как будто не зная, стоит ли ему уйти. Мои размышления о Нью-Йорке и Алабаме никак не были связаны с тем, что мне сказала Мика. Нет, связаны они были с тем, что с того самого момента, как в моей жизни появился город в лице Эндрю Харта, который якобы заявлял, что мои дизайны и я сама не заслуживали городской жизни, я чувствовала себя недостойной. Но это было только мое собственное восприятие. Моя неуверенность в себе, которую я проецировала на него.

– Это из-за меня, – подал голос Эндрю. – Если я как-то заставил тебя думать, что ты не выживешь в Нью-Йорке, то я сделал это ненарочно. Нью-Йорку с тобой очень повезет. – Он опустил взгляд в землю, потом снова посмотрел на меня.

– Нет, вы оба тут ни при чем, – сказала я, переводя взгляд с Эндрю на Мику. – Честно. Дело во мне. Дело в том дурацком альбоме, в котором нет ничего стоящего и достаточно уникального, чтобы куда-нибудь подать. Я просто должна немного разобраться в себе, и Нью-Йорк мне для этого не нужен.

Мика положила голову мне на плечо.

– Ты прекрасно разбираешься в себе. Лучше, чем тебе самой кажется.

Я рассмеялась.

– Эти два предложения противоречат друг другу, и именно об этом я и говорю.

– Так что, получается, ты примешь ту стипендию? – спросила Мика. Месяц назад она бы, наверное, радовалась этому, но сейчас от этой радости не осталось и следа.

– Думаю, да.

– Я сейчас вернусь. – Мика вдруг вскочила и понеслась за угол. Голос моей мамы, поющей уже совершенно другую песню, прозвучал и снова затих, когда дверь открылась и закрылась.

Эндрю стоял рядом молча. Он вопросительно показал пальцем в сторону качелей, где только что сидела Мика. Я кивнула, и он сел.

– Это твой папа звонил? – спросил он.

Точно, мой папа. Я почти успела забыть, как неприятно закончился наш разговор.

– Да.

– Все нормально?

– Не знаю. В последнее время очень много стало мне ясно, и некоторые вещи сложновато принять.

– Думаю, это значит, что мы взрослеем. – Он произнес это в шутку, но в его словах была доля правды. Я думала, в этом и заключался процесс взросления: когда ты начинаешь видеть истинную природу вещей, а то, что тебе хочется. Прямо как с тобой, Эндрю, хотелось мне сказать. Я много чего хотела, но реальность была другой – и в будущем наши пути должны были разойтись.

– Ты такая грустная, – сказал он, накрыв мою руку своей. – Я могу что-нибудь сделать?

– Я не грустная, – сказала я, поднимая на него взгляд. Его голубые глаза смотрели очень пристально. – Просто пытаюсь быть реалисткой… Мне просто нужно… Твои глаза очень отвлекают. Тебе надо срочно смыть подводку.

Он улыбнулся. Я повернула руку ладонью вверх и переплела наши пальцы.

– Прости, что весь этот год вел себя, как говнюк.

Я улыбнулась.

– Аналогично. Я рада, что теперь мы друзья.

Он опустил взгляд на наши руки.

– Я тоже.

Друзья, твердо сказала я себе. Мы можем просто оставаться друзьями.

Из-за угла послышалось топанье Мики по деревянному крыльцу. Я отпустила руку Эндрю и повернулась к ней, когда она завернула за угол. В руках она несла мой альбом, лицо у нее было взволнованное.