Неожиданно собственная решимость показалась Мерседес чем-то едва ли не постыдным.

– Сеньор, – прошептала она.

Монтеро был привычен к подобным знакам внимания. Притягательность искусно владеющего своим инструментом исполнителя неизменно оказывалась для кого-нибудь из публики совершенно неодолимой.

– Си[45], – отозвался он на удивление весьма обычным, лишенным особой глубины голосом.

Мерседес уже настроилась и, несмотря на весьма обоснованные опасения получить отказ, продолжила. Словно очутившись на тонком льду, она вынуждена была двигаться: либо вперед, либо назад. Раз уже зашла так далеко, придется произнести слова, которые она повторяла у себя в голове.

– Вы не сыграете мне?

Ошеломленная собственной дерзостью, она приготовилась услышать отказ.

– Я же только что вам играл…

В его голосе слышалась усталость. Он впервые удосужился взглянуть на нее. Разглядел ее черты, выхваченные из темноты светом фонаря. Как же много женщин подходило к нему вот так, соблазнительных, доступных, распаленных его игрой, но когда он видел их при ярком освещении – сразу же понимал, что они годятся ему в матери. Иногда, правда, взбудораженный после выступления, он не отказывался провести в их объятиях с часок или около того. Роль объекта поклонения никогда не теряла определенной привлекательности.

Вот только эта девушка была совсем юной. Может, она и впрямь хотела станцевать. Это будет что-то новенькое.

– Придется тебе подождать, – грубовато бросил он. – Не хочу толпы.

Выступлений на тот день ему было достаточно, но уж очень заманчивой была мысль поглядеть, что же этой девчонке все-таки от него надо. Даже не имей она симпатичной мордашки, чтобы убедить его, ей хватило бы и одного лишь нахальства. Так и оставаясь в тени, он закурил еще одну сигарету. Текли минуты. Публика расходилась.

Мерседес, прячась от чужих глаз, проследила за гибкой фигурой брата: он спустился по узкой мощеной улочке вниз по склону и исчез из виду. Наверняка решил, что она уже дома. Задержался только хозяин «пещеры», которому не терпелось поскорее запереть двери на ночь.

– Можно мы зайдем еще на минутку? – спросил у него Хавьер.

– Ладно, – ответил тот, узнав Мерседес. – Если уж так хотите. Но через десять минут мне нужно будет уйти. Так что десять минут, не больше.

Мерседес снова включила свет. Хавьер сел в привычную позу, склонил голову, проверил строй, подкрутил два колка и только потом посмотрел на Мерседес. Теперь он был готов сыграть для этой сеньориты.

До того момента он толком ее и не разглядел, лишь обратил внимание на ее молодость, но сейчас, когда она замерла, готовая начать танцевать, он увидел, что девчушка не робкого десятка. От нее веяло надменностью зрелой женщины: она выражалась и в позе, и в подаче себя, и в ощущении драматизма.

– Ну и что мне сыграть? Алегриа? [46]Булериа?[47]

Наряд на ней был для танцев совсем неподходящий – простое летнее платье с широким подолом и туфли на плоской подошве, но это ее не остановило.

– Солеа[48].

Забавляла его эта девчушка. Он улыбнулся той уверенности в себе, с которой она себя при нем держала. Незнакомка излучала ее, не прикладывая к тому ни малейших усилий.

Сейчас все его внимание, словно луч прожектора, было направлено исключительно на нее. Она стала легко похлопывать в ладоши, подстраиваясь под пульсацию его музыки, и, как только почувствовала, что ритмы их идеально совпадают, начала двигаться. Девушка танцевала, сотрясая пол тяжелыми ритмичными ударами, поначалу совсем медленно, но затем подняла над головой руки и изогнула их, вывернув кисти так, что их тыльная часть едва не касалась запястий.

Потом она принялась перебирать ногами все быстрее и быстрее, пока звуки их ударов не слились в единый ровный гул. Шаги следовали один за другим со скоростью пулеметной очереди. Вообще-то, танцевала Мерседес довольно робко, выдерживая между собой и аккомпаниатором почтительное расстояние. А он внимательно наблюдал за ней, мастерски вторя своей игрой ее движениям, совсем как это всегда делал Эмилио.

Выступление длилось минут пять-шесть: она кружилась и громко притоптывала, неизменно возвращаясь на одно и то же место. Сквозь тонкий хлопок платья Хавьер мог без труда разглядеть очертания ее крепкого тела. Танцовщицы во время выступлений нередко расправляли складки на одежде, вписывая это движение в хореографию танца, но их платья часто были тяжелыми, и Мерседес поняла, что чувствует себя куда свободнее в своем почти невесомом наряде. С последним ударом девушка остановилась, с трудом переводя дыхание. Она так выложилась, что ее пошатывало.

– Муй бьен, – впервые улыбнулся он. – Очень хорошо. Очень, очень хорошо.

Пока Мерседес танцевала, она даже мельком на него не взглянула, а вот он глаз с нее не сводил. Ему показалось, что между первым и последним тактом она совершила некое перевоплощение.

Он и забыл, какое это удовольствие – аккомпанировать танцу. Уже несколько лет этим не занимался. Слишком редко встречалась танцовщица, с которой ему хотелось бы выступить. Достойных его почти не было.

Пришел черед цыгана выбирать музыку.

– Теперь булериа, – объявил он.

Этот танец давался Мерседес куда тяжелее, но она без труда подхватила заданный ритм. Стоило ему заиграть, девушка мгновенно восприняла биение и темп мелодии, и ее ноги ожили будто по собственной воле. На этот раз танец рождался только для него, а ведомой теперь стала она. Мерседес медленно проделывала полные обороты, тянула к нему свои бледные пальцы, но так его и не касалась.

Этот номер получился длиннее, на сей раз она отдавала себя всю без остатка. Другого случая не представится. Когда она повернулась, ее черные кудри разлетелись вокруг головы, а заколка со стуком упала на пол. Казалось, руки девушки одновременно обеспечивали ее вращения и следовали им, пока она, раскрутившись как юла, не замедлилась и не завершила танец, тяжело топнув ногой под его финальный аккорд.

Девушка запыхалась и взмокла от пота, на лицо свешивались пряди влажных волос. Она выглядела так, словно бегала под дождем.

Мерседес подтянула к себе стул и села. Тишина, воцарившаяся после всего того шума, что они устроили, давила и заставляла нервничать. Чтобы немного разрядить обстановку, она решила занять себя поисками заколки и нагнулась к полу.

Прошло несколько минут. Хавьер изучающе разглядывал эту барышню, которая в танце превращалась в кого-то другого. Вопреки всем ожиданиям она его проняла. Пожалуй, за всю его жизнь лишь однажды байлаора смогла разжечь в нем такие эмоции; чаще всего в паре с танцовщицей он чувствовал себя ломовой лошадью, навьюченной тяжеленным грузом. Он уже давно принял решение никому не аккомпанировать. А с этой девушкой у них получился равноценный дуэт.

– Ну и… – неопределенно протянул он, наблюдая за тем, как она убирает назад волосы.

Ей было неуютно под его цепким взглядом. Она пыталась усмирить свое все еще тяжелое и прерывистое дыхание – надо же было расслышать, что он скажет дальше, – и оттого чувствовала, что вот-вот взорвется.

– …этого ты хотела?

Такого вопроса она никак не ожидала, но ответить на него все-таки придется.

– Я и надеяться на такое не могла. – Это было единственное, что пришло ей в голову.

Вернувшийся хозяин «пещеры» позвякивал ключами. Может, в других местах вокруг этого музыканта и разводят церемонии, а ему хотелось лишь запереть поскорее двери и пойти домой.

Хавьер положил гитару обратно в чехол и щелкнул крышкой.

Оказавшись на улице, он повернулся к Мерседес. Температура упала, и девушка в своем промокшем от пота платье ежилась от холода. Хавьер увидел, что она дрожит, и ему показалось естественным снять пиджак и накинуть его на девичьи плечи.

– Вот, оставь пока себе. А я зайду и заберу его утром перед отъездом, – мягко сказал он. – Как мне тебя найти?

– В отцовском кафе. «Эль Баррил». Сразу за Пласа-Нуэва. Там любой подскажет.

В мерцающем свете газового фонаря он окинул это создание долгим взглядом, озадаченный собственной реакцией на нее. Она представляла собой любопытное сочетание: сразу и девочка, и женщина, подросток на пороге взросления, наивная, но искушенная. Он видел много юных танцовщиц фламенко, похожих на нее, еще нетронутых, но уже далеко не невинных. Обычно их вызывающая сексуальность исчезала, как только они завершали танец, но с этой девушкой все было по-другому. Она источала такую чувственность, что воспоминания о ней не дадут ему той ночью и глаз сомкнуть.

Зайдя домой, Мерседес тут же поняла – быть беде. Эмилио вернулся час назад, рассчитывая, что сестра пришла раньше него, и сейчас вместе с родителями дожидался ее за одним из столиков в их баре. Девушкам ни при каких условиях не разрешалось гулять поздними вечерами без сопровождения. Конча с Пабло были в ярости: злились и на сына – за то, что тот оставил сестру без присмотра, – и на дочь. Мерседес знала, что оправдываться, объяснять, мол, танцевала, бесполезно, только напросится на очередную лекцию о том, что танцы когда-нибудь доведут ее до беды. А вот этого ей слышать совершенно не хотелось.

– Ну и что это на тебе? – требовательно спросил Пабло. – Это же не твое, так?

Мерседес рассеяно погладила лацканы пиджака Хавьера.

– И что это ты себе такое удумала? Разгуливать в мужском пиджаке с чужого плеча? – В отцовском голосе звучало негодование.

Она поплотнее закуталась в пиджак: он пропитался запахом фламенко, и она глубоко дышала, наполняя легкие этим пьянящим ароматом. Отец протянул руки, ожидая, что Мерседес избавится от оскорбительного предмета одежды, но девушка проскочила мимо него и убежала к себе в комнату.

– Мерче! Сейчас же выходи!

Конча последовала за дочерью вверх по лестнице и теперь гневно колотила в ее дверь.

Девушка знала, что смело может пропустить требования матери мимо ушей. Все устали и скоро разойдутся по кроватям. Споры могут подождать до утра.