К двум часам ночи большая часть семейства Рамирес все еще была на ногах. Даже окажись жара не столь удушающей, спать никто не собирался.

– Почему они отказываются выдать нам хоть какое-то оружие? Кто может поручиться, что эти солдаты не повернут против нас? – допытывался у отца Антонио.

– Да ладно тебе, Антонио! – уговаривал его Пабло. – В этом как раз все и дело. Что хорошего выйдет из того, что вы, молодежь, будете бегать по городу, потрясая ружьями, которыми и пользоваться-то не умеете? А? Скажи мне, что из этого выйдет хорошего?

– Постарайся не волноваться так, – убеждала его мать. – Надо успокоиться и подождать, как оно там само дальше повернется.

– Да вы послушайте! – возопил Антонио, бросаясь к радиоприемнику, который стоял у них в комнатушке за баром. – Вы это только послушайте!

По бару разнесся голос Кейпо де Льяно, который громко выкрикивал названия городов, где националисты уже праздновали победу.

– Мы не можем просто сидеть сложа руки и ни во что не вмешиваться, ведь не можем же?

Антонио взывал к родителям, надеясь уловить с их стороны хотя бы намек на понимание или поддержку, и его глаза наполнялись слезами бессилия.

– Наверное, мама права, – высказала свое мнение Мерседес. – Может, не надо так уж переживать. Здесь у нас пока вроде бы все благополучно, ведь так?

Отклик Антонио на все происходящее был вызван не только юношеским желанием заиметь в своих руках оружие. Он слышал, что беспокойство у Мартинеса должны были вызывать не только военные. В разворачивающейся драме имелось два других ключевых игрока: штурмовые гвардейцы в синей униформе и жандармы в зеленой.

Несмотря на то что в теории оба эти формирования подчинялись гражданским властям, их преданность Республике тоже оказалась под вопросом. Гражданская гвардия или жандармерия, предав правительство в большинстве городов, не удивила никого, но вот от штурмовой гвардии, учрежденной и сформированной во время правления Республики, вроде бы можно было ожидать преданности. Антонио слышал, что в Гранаде заговор против Республики зреет в рядах как тех, так и других. Среди жандармов мятеж готовил лейтенант Пелайо, среди штурмовых гвардейцев – капитан Альварес.

Пусть Мартинес и Кампинс не до конца представляли себе реальное положение вещей, рабочий люд чувствовал: что-то назревает. В тот вечер на одной из центральных площадей города, Пласа-дель-Кармен, собралась большая толпа народа. Гранада напоминала скороварку, которая вот-вот закипит. Казалось, с минуты на минуту случится взрыв, крышку сорвет – и она улетит высоко-высоко в небо.

На площадь пришли в основном те, кто занимался физическим трудом, и, если бы не одуряющая жара, возмущение выгнало бы их на улицы куда раньше. Люди жаждали заполучить в свои руки оружие. Каким бы оно ни было. Чтобы хоть как-то вооружиться, не гнушались даже самыми древними, заросшими пылью пистолетами. Вскоре улицы заполнились готовыми ввязаться в бой молодыми и зрелыми уже мужчинами, и даже те, кто никогда в жизни не интересовался политикой, оказались захваченными неистовой волной сочувствия к республиканцам.

Антонио в компании двух своих друзей, Сальвадора и Франсиско, отправился на Пласа-дель-Кармен, чтобы взглянуть на то, что там происходит. Куда бы они ни смотрели, повсюду, даже на крышах, видели мужчин, размахивающих оружием. На тот момент войска все еще оставались в казармах. Никто не знал, в чьих руках находится власть и что будет дальше, но город был охвачен напряжением и страхом.


Ранним утром двадцатого июля план восстания в Гранаде был окончательно согласован. Капитан Альварес пообещал лидеру повстанцев в армейском гарнизоне поддержку штурмовой гвардии.

До самого полудня члены гражданского правительства даже не подозревали о готовившихся событиях. Мартинес встречался с несколькими своими сторонниками, включая секретаря комитета Народного фронта Антонио Рус Ромеро, который являлся также главой жандармерии. В какой-то момент Ромеро получил сообщение о том, что во дворе казарм выстраиваются войска, что они готовятся выступать. Кампинсу позвонили по телефону и описали ситуацию, однако верить в нее он отказался. Генерал утверждал, что военные поклялись ему в верности, но он тотчас выедет в казармы, чтоб удостовериться во всем самому. Прибыв на место, военачальник с ужасом увидел, что взбунтовался не только артиллерийский взвод: пехотный полк, жандармерия и штурмовая гвардия тоже примкнули к мятежу против Республики.

Кампинса арестовали, хуже того – вынудили подписать заранее подготовленный приказ о введении военного положения. В документе описывалось, какое наказание понесут несогласные с новым режимом; преступные действия варьировались от владения огнестрельным оружием до сбора в группы по трое человек и более.

Жители Гранады ничего не знали об истинном положении дел, но ближе к вечеру, когда в городе воцарилась тишина, а магазинчики еще не открылись после сиесты, по сонным улицам прогромыхало несколько грузовиков, в которых сидели смотрящие строго вперед военные с суровыми лицами. За ними следовала артиллерия. Некоторые жители неверно поняли причину вывода войск на улицы, решив, что солдаты покинули казармы, чтобы дать отпор фашистам, несколько человек по наивности даже поприветствовали их.

Грохот этих грузовиков и скрежет сцеплений потревожил послеполуденный отдых Кончи. Она очнулась от дремы в своей затемненной спальне, выходившей окнами на улицу, и тут же разбудила Пабло. Они приоткрыли одну из ставень ровно настолько, чтобы можно было понаблюдать, что происходит у них под окном. Супруги стояли так близко, что в темноте комнаты чувствовали горячее дыхание друг друга. Если бы солдаты глянули вверх, то наверняка бы их заметили, несмотря на то что голос Кончи утонул бы в реве двигателей.

– Святая Дева Мария! – прошептала она, впиваясь пальцами в предплечье мужа. – Это все-таки происходит. На самом деле происходит.

Перед ними разворачивалось то, о чем уже много дней ходило столько слухов. Конча почувствовала, как ее охватывает паника.

– Где наши дети? Где они? Нужно их найти.

Первое, о чем подумала Конча, – это то, что надо собрать всю семью вместе; ее захлестнула паника. Появление этих вооруженных бригад, кого бы они ни поддерживали и какие бы приказы ни выполняли, значило, что никто не был в безопасности.

– Антонио где-то гуляет. Игнасио, наверное, тоже. Но остальные, по-моему, у себя в комнатах, – ответил Пабло, выбегая на лестничную площадку, чтобы проверить все спальни.

Хотя их дети были сильнее и крепче своих родителей, потребность знать местонахождение своего потомства диктовалась инстинктом, и Пабло с Кончей ничего не могли с собой поделать. Они забегали в комнату за комнатой, разбудили Мерседес и Эмилио, потом обнаружили, что кровать Игнасио пустует.

– Могу сказать, где он… – сонно пробормотал Эмилио, спускаясь на непослушных ногах из своей мансарды.

– Где? Да где же он, по-твоему? – встревоженно спросила мать.

– Наверное, у этой своей, у Эльвиры.

– Слышать этого не хочу, Эмилио. Сейчас не время говорить про брата всякие глупости.

Эльвира была женой одного из самых прославленных матадоров Гранады, Педро Дельгадо, и их совместный с Игнасио долгий послеполуденный отдых превратился в предмет оживленных пересудов. Если послушать Игнасио, пожилой супруг не хуже других знал о сложившемся раскладе и, уезжая из города, в известной степени поручал заботу о ней своему протеже, молодому Рамиресу. Это не делало сложившееся положение вещей менее предосудительным. До замужества Эльвира работала проституткой, хоть и высокого класса. Что бы еще Конча Рамирес ни думала о поведении своего сына, это обстоятельство ужасало ее больше всего.

– Как знаешь, – бросил Эмилио. – Но если захотите найти, он там.

Даже с появлением на улицах фашистских войск Эмилио не мог упустить возможности ославить брата.

Антонио тоже не было дома. Его весь день никто не видел.

Они все сгрудились в родительской спальне возле узкой щели между высоких ставней. Мерседес стояла на кровати, опершись руками на отцовские плечи, чтобы не упасть, горя желанием хоть мельком взглянуть на происходящее на площади. Последние военные скрылись из виду, и повисла пугающая тишина.

– Ну что, Эмилио? Они еще там? – Голос Мерседес в наступившем затишье прозвучал слишком громко. – Я же совсем ничего не вижу. Ничегошеньки!

– Тсс, Мерче! – одернул ее отец, показывая жестом, чтобы она вела себя тихо.

Он различил приглушенные голоса, доносившиеся от одного из домов по соседству, а потом все они услышали безошибочные звуки стрельбы.

Раз-два-три.

Считали они про себя, отслеживая мерный, монотонный ритм выстрелов. С этого мига их мир перестал быть прежним. Теперь еще долго их дни и ночи будут сопровождаться звуками стрельбы.

Голоса переместились и теперь доносились снизу, прямо от кафе, но, чтобы понять, кому они принадлежали, Рамиресам пришлось бы высунуться в окно. Очень скоро их любопытство было удовлетворено. Через площадь провели двоих мужчин с поднятыми руками.

– Они вышли из дома Пересов. Это Луис с одним из своих мальчишек! Это Луис и Хулио! – потрясенно проговорила Конча. – Бог ты мой! Только поглядите, их забирают. Их и в самом деле забирают…

Ее голос слабел, пока не затих вовсе. Им всем было тяжело поверить собственным глазам: невиновных арестовывают и уводят прочь под конвоем. Они не до конца могли уяснить себе знаковость этого момента.

– Военные все-таки сделали это, да? Захватили власть, – ровным голосом сказал Эмилио.

Случилось то, на что так долго надеялись те, кому республиканское правительство пришлось не по нраву, вот только сторонникам демократически избранной партии происходящее виделось почти немыслимым: законность попиралась прямо на их глазах.

Семейство Рамирес с ужасом наблюдало за тем, как их друзей уводят. Когда они скрылись из виду, Рамиресы отошли от окна и, встав кругом, замерли в полумраке.