Виктория Хислоп - Возвращение

Конча затворила ставни и тяжело опустилась на кровать.

– Что будем делать? – спросила она, оглядывая силуэты мужа и детей.

Вопрос был риторическим. Что они по здравом размышлении могли предпринять? Только сидеть дома и ждать, что будет дальше.

Вскоре вернулся Антонио. Он недоверчиво выслушал их рассказ о том, как арестовали Луиса Переса с сыном.

– Но почему их забрали? На каких основаниях?

– Да кто его знает? – ответил отец. – Надо будет сходить проведать Марию с Франсиско.

– Уверен, что это благоразумно? – уточнила Конча слегка опасливо, из чувства самосохранения.

Антонио рассказал семье, что повидал в тот день на улицах, особенно о том мгновении, когда сообразил, что армия подняла мятеж.

Он был в толпе, собравшейся на Пласа-дель-Кармен, вместе с Франсиско и Сальвадором. Описал их секундное замешательство, когда стало известно о том, что войска выдвинулись из своих казарм в направлении площади.

– Мы подумали, что солдаты идут сюда, чтобы обеспечить порядок в городе и защитить Республику. Но быстро поняли, что ошиблись.

В намерениях военных сомнений больше не было. Они установили пушку и пулеметы перед зданием городского совета, и теперь люди стояли перед выбором: разойтись или быть обстрелянными.

– Мы просто оказались не готовы к такому повороту, – продолжал Антонио. – Франсиско назвал нас кучкой трусов за то, что сбежали, но нам не оставалось ничего другого!

– И что случилось? – спросила Мерседес.

– Мы нырнули в боковую улочку, а потом услышали звуки выстрелов, больше ничего.

– Сдается мне, мы тоже их слышали, – добавил Эмилио.

– А сейчас, – подвел итог Антонио, – артиллерийские батареи занимают все стратегические точки в городе: Пласа-дель-Кармен, Пуэрта-Реаль и Пласа-де-ла-Тринидад. А ты, отец, сегодня утром мне не поверил! Раздали бы нам оружие – мы бы смогли не допустить всего этого!

Родители покачали головами.

– Это ужас, ужас, – повторял Пабло, глядя в пол. – Мы просто не думали, что такое и вправду может случиться.

Антонио рассказал им и другие новости. Торрес Мартинес, по всей видимости, находился под домашним арестом. «Если бы он лучше владел ситуацией, – проворчал Антонио, – может, мы бы не оказались посреди всего этого безобразия». Пост гражданского губернатора занял Вальдес. Казалось, всего этого мятежники добились, не встретив ни малейшего сопротивления. До Антонио дошли слухи о том, что здание городского совета было захвачено и что алькальд Мануэль Фернандес-Монтесинос, шурин Лорки, был арестован прямо во время встречи с другими членами городского совета и брошен в тюрьму.

Они сидели и ломали голову, что же общего было у скромного слесаря Луиса Переса и его сына с влиятельным алькальдом-социалистом, но представителей всех слоев населения забирали из дома без уважительных на то причин. Среди шести тысяч арестованных за первую неделю имелись и представители интеллигенции, и художники, и рабочие, и франкмасоны. Если становилось известно, что человек разделяет левые взгляды или является членом профсоюза, его жизнь оказывалась в опасности. Антонио решил умолчать о политических убеждениях старшего брата Франсиско, Хулио. Наверное, даже сам Луис и тот не знал о членстве своего сына в коммунистической организации.

– Хуже всего, – заявил Пабло, – что и жандармерия, и штурмовая гвардия выступают теперь на стороне мятежников.

– Ты все твердишь об этом, Пабло, но мне в это не верится, – возразила Конча.

– Боюсь, мама, отец прав. Я видел, как некоторые из них разговаривали на улице с отрядами солдат. Было определенно непохоже, что они находятся по разную сторону баррикад, – подтвердил Антонио.

Теперь он постарался приободрить мать: больше всего ее беспокоило, что Игнасио грозила опасность.

– Скоро явится, – заверял он все семейство. – Иначе и быть не может.

Около полуночи, когда все, кроме Кончи, забылись беспокойным сном, обещание Антонио исполнилось: Игнасио пришел домой.

– Ты дома, – обрадовалась мать, возникнув в дверях своей спальни. – Мы так за тебя переживали! Не поверишь, что сегодня творилось – прямо тут, на нашей улице.

– Все будет хорошо, – беспечно отмахнулся Игнасио, приобняв мать и целуя ее в лоб. – Непременно будет.

Он не мог заметить это в темноте, но на ее лице появилось выражение некоторой растерянности. Неужели Игнасио был так поглощен своей любовницей, что события этого дня прошли мимо него? Спросить его она не успела. Сын взбежал по лестнице, перепрыгивая через ступеньку, и закрыл за собой дверь. «Утро вечера мудренее», – решила она про себя. Расспросы подождут.

Следующим утром на улицах было безлюдно. Магазинчики и кафе свои двери держали закрытыми; напряжение, растущее в каждом доме, пугающим образом просачивалось на пустые улицы.

Захватив радио Гранады, националисты заполучили в свои руки идеальный канал для передачи собственной версии событий минувшего дня. «Эль Идеаль» публиковала те же самые подправленные новости и злорадствовала по поводу легкой победы повстанческих войск и того факта, что так много представителей среднего класса в Гранаде вышли на улицы поддержать Франко.

Семейство Рамирес отсиживалось дома, накрепко заперев двери кафе и закрыв деревянные ставни. Они по очереди выглядывали в окна первого этажа. День начался с проезжающих мимо грузовиков с военными и постоянных выкриков: «Да здравствует Испания! Смерть Республике!»

Эмилио сидел на кровати, поигрывая на гитаре. Внешне казалось, что он безразличен к происходящему на улицах, однако желудок у него сводило от страха. Он играл до тех пор, пока не заныли пальцы, – старался заглушить звуки выстрелов страстными сигирийями и солеарес.

Даже обычно снисходительного к брату Антонио потрясло столь демонстративное отсутствие у Эмилио интереса к военному перевороту.

– Он что, не понимает, что это значит? – взывал он к отцу, ковыряясь в тарелке со скудным в тот день обедом – сыром и оливками.

Они решили не идти на неоправданно высокий риск и не выбираться из дома за хлебом. Эмилио есть не хотел и сидел у себя в комнате.

– Какое там понимает, – язвительно заметил Игнасио. – Как обычно, витает в своих голубых мечтах.

Все члены семьи, кроме Игнасио, делали вид, что не замечают за Эмилио склонности к мужчинам, поэтому предпочли пропустить этот выпад мимо ушей. Лишь однажды, несколькими месяцами ранее, Конча с Пабло наконец поделились друг с другом своими опасениями. Даже в атмосфере относительного свободомыслия, установившейся после недавнего провозглашения Республики, в Гранаде отношение к гомосексуализму осталось прежним.

– Будем надеяться, что он это перерастет, – сказал тогда Пабло.

Конча кивнула, как решил ее муж, в знак согласия. Больше эта тема не поднималась.

Как и все жители города, выступавшие на стороне Республики, они утратили вкус к еде, но не к новостям. По радио они услышали, что аэродром Армилья захвачен и что крупный завод взрывчатых веществ, стоящий на дороге в Мурсию, находится теперь в руках националистов. Считалось, что оба объекта имеют важнейшее стратегическое значение, и те, кому хотелось вернуться теперь к нормальной жизни, начали смиряться с мыслью о том, что в городе установился новый режим.

Когда вечером того дня опустились сумерки, Мерседес открыла окно у себя в комнате и высунулась наружу вдохнуть свежего воздуха. На ее глазах небо рассекали стрижи, сновали туда-сюда летучие мыши. События прошлого вечера – звуки выстрелов и арест соседей – еще не стерлись из ее памяти, но мыслями она была не здесь.

«Хавьер, Хавьер, Хавьер», – шептала она в темноту. В ярко вспыхнувшем желтом свете газового фонаря под ее окном, подрагивающего от легких порывов теплого ветра, закружил мотылек. Она тосковала по танцам и думать не могла ни о чем другом, кроме как о том, когда снова сможет повидаться со своим гитаристом. «Быстрей бы уже все улеглось и мы бы могли быть вместе», – думала она.

Девушка услышала едва различимые звуки гитары Эмилио: они просачивались сквозь черепицу крыши и растворялись в вязком полумраке. Влекомая знакомыми переборами, она впервые за некоторое время поднялась в мансарду. Лишь сейчас ей пришло в голову, что, когда она начала танцевать с Хавьером, брат мог почувствовать себя ненужным, и не была уверена, обрадуется ли он ее вторжению.

Когда она вошла в комнату, он ничего не сказал, просто продолжал играть, как делал всегда с тех пор, когда она совсем маленькой еще девчушкой впервые нарушила его уединение. Шли часы. Начало светать. Мерседес проснулась и обнаружила, что лежит на кровати Эмилио. Брат спал в кресле, так и не выпустив из рук гитару.

На следующий день Конча открыла кафе. После целого дня, проведенного за наглухо закрытыми дверями и ставнями, она почувствовала облегчение, когда распахнула их, чтобы избавиться от спертого воздуха.

Казалось, не было никаких особых причин не открываться. Бар стал местом горячих прений – что же будет дальше? Ходили многочисленные истории о том, как людей истязают, чтобы заставить их пойти на предательство друзей и соседей, и каждый уже побывал свидетелем ареста. Поводом для того, чтобы схватить человека, служил разнообразный список выдуманных преступлений. Не хватало достоверной информации и понимания того, что происходит в масштабе всей страны. Неуверенность смешивалась со страхом.

В Гранаде остался только один район, до сих пор стойко держащий оборону против войск Франко, – Альбайсин. У семьи Рамирес, чье кафе располагалось на краю этого старого квартала, теперь появилась веская причина опасаться за свой дом и источник средств к существованию.

В теории этот баррио вполне мог выдержать осаду. Он располагался на крутом склоне холма, вдоль нижней границы которого, выполняя роль рва, протекала река Дарро.

Чтобы заблокировать входы в Альбайсин, возвели баррикады. Но, находясь на командной высоте, жители квартала занимали весьма выигрышную позицию, позволявшую им без труда оборонять свой «замок» от атакующих войск. Бои велись несколько дней без перерыва, и члены семейства Рамирес видели, как уносили раненых: пострадали многие из рядов жандармерии и несколько человек из штурмовой гвардии.