– Что бы там в Бадахосе ни произошло, – парировал Игнасио, – наверно, так этим рохос[57] и надо.

Он оттеснил Антонио и положил руки матери на плечи.

– Ты ведь придешь, правда? – умоляюще спросил он.

– Разумеется, приду, – успокоила она его. – Ни за что не пропущу. Но не уверена, что твои братья тоже там будут.

– А я на них и не рассчитываю, – ответил он и, обернувшись, кинул взгляд на Антонио, – особенного на того, кто наверху.


На следующей неделе на арене царило необыкновенное воодушевление. Трибуны гудели от возбуждения: зрители, облаченные в свои лучшие наряды, оживленно переговаривались и махали друзьям, стоящим далеко в толпе. Для в большинстве своем консервативных по складу характера афисионадос этого вида спорта открытие сезона корриды знаменовало собой возвращение к некоторому подобию нормальной жизни, и они наслаждались моментом.

Пабло с Кончей пришли посмотреть на своего сына. Антонио, Эмилио и Мерседес предпочли остаться дома.

С мест, где на склоне того дня расположились зрители, надежно отгородившись от внешнего мира идеальным кругом Пласа-де-Торос, было не видно разрухи, воцарившейся в отдельных районах города. Главным для большего числа собравшихся там тогда людей было то, что они могли насладиться возвращением к своему привычному укладу, чувством привилегированности, восстановлением старых традиций и иерархии. Даже выбор места – на солнце или в тени, соль о сомбра, – отражал социальное положение человека в городе.

– Что бы ни случилось в ближайшие несколько месяцев, – донеслось до Кончи, – мы хотя бы избавились от тех отвратных леваков в городском совете.

После этого она старалась не прислушиваться к беседе двух сидящих по соседству пожилых мужчин, которые явно не представляли себе, насколько жестоким и обстоятельным образом были изжиты социалистически настроенные члены городского совета, но до нее продолжали долетать обрывки разговора, и пропускать их мимо ушей оказалось непросто.

– Помолимся, чтобы народ наконец прозрел и признал власть за генералом Франко, – сказал один из них.

– Будем надеяться, – отозвался другой. – Так было бы лучше для всех. И чем скорее это произойдет, тем лучше.

– Не слушай их, – посоветовал Пабло, до которого тоже кое-что доносилось. – Каждый волен думать, как хочет. Гляди! Вот-вот начнется парад…

Торжественная церемония казалась пышной, как никогда, мужчины красивее, костюмы – ярче. Весь предыдущий час Игнасио готовился к выходу в своей раздевалке. Ему затянули шнурки на брюках, уложили и закололи волосы, прежде чем он надел на голову плоскую шапку из буклированной нити – монтеру. Он полюбовался на себя в зеркало и вздернул подбородок. Сверкающая белизна костюма привлекала внимание к его темным волосам и загорелой коже.

Выйдя на арену с другими участниками парада и поклонившись распорядителю корриды и местным знаменитостям в ложе, он удивлялся про себя: «Неужели в жизни что-то может быть лучше этого?»

«Все только начинается», – подумал он, наслаждаясь сладостным предвкушением.

Игнасио был последним из трех матадоров, выступавших в тот день на арене. Публика, хоть и проявляла уважение, его предшественниками впечатлена не была. Второй матадор неудачно начал: первый бык влетел в деревянное заграждение и сломал рога.

Благодаря своей оплошности зверь получил свободу и возвращение на тучное пастбище, где он вырос. Со своим следующим зверем этот матадор управлялся искусно, пока не нанес ему быстрый и чистый удар, но его выступлению не хватило зрелищности, чего-нибудь эдакого, что взбудоражило бы толпу.

От Игнасио они ожидали большего драматизма. Многие уже видели его выступления раньше, а о манере подпускать быка почти вплотную часто говорилось на страницах местных газет.

Зрители были готовы к зрелищу, которое потрясет их воображение, и всегда надеялись на то, что лучшее организаторы оставили напоследок. То количество смерти и насилия, свидетелями которых они стали за последний месяц, многим лишь раздразнило аппетит. Крови в тот день было пролито немало, но двойного удовольствия в виде страха и облегчения они так и не испытали. Увиденные быки никакой настоящей опасности для этих юношей не представляли.

Жестокость толпы была осязаема. Им не хотелось, чтобы жертва умирала чересчур быстро: перед последним решающим ударом быка требовалось унизить, медленно и методично, а его мучения – растянуть.

Большая часть арены находилась теперь в тени, в воздухе наконец-то разливалась прохлада. Сноп лучей низкого вечернего солнца упал на сверкающую золотом вышивку на куртке Игнасио. Наступило лучшее время для боя.

Бык бросился на него. В тот момент, когда зверь коснулся рогами плаща, его передние ноги оторвались от земли. Несмотря на нанесенные пикадором и бандерильерос раны, сил у него еще имелось в избытке. Игнасио выполнил быстрый пас, скользнув мулетой по спине быка.

Проделав несколько простых поворотов, Игнасио осмелел. Он поразил публику изяществом своей «бабочки», заведя плащ за спину и взмахивая то одной, то другой его стороной, а потом, ко всеобщему изумлению, опустился на колени.

– Какая дерзость! – ахнули зрители. – Какая самоуверенность! Какая выдержка!

Бык склонил голову. Удастся ли Игнасио осуществить такой отчаянный маневр? Несколько секунд – и публика получила ответ на свой вопрос.

Игнасио поднялся на ноги и поблагодарил ее за аплодисменты. Сейчас он стоял к быку спиной, продолжая демонстрировать свое превосходство над животным. Было в этой его позе что-то почти пренебрежительное. Если бы бык мог, то вонзил бы рога в эти округлые, идеальной формы ягодицы, так дерзко обтянутые тканью, но воля зверя уже ослабевала.

Фаэна[58] близилась к завершению. Игнасио проделал еще несколько вероник; когда он совершал разворот, то проводил плащом над головой быка. На последней фигуре раненое животное пробежало настолько близко к Игнасио, что его белоснежная куртка заалела от крови.

– Теперь понятно, почему он выбрал этот цвет, – пробормотала Конча про себя.

Когда бык пронесся мимо него, задев по касательной, Игнасио дотронулся до его левого рога, причем сделал это почти ласково, как будто гладил, благодаря зверя за возможность проявить себя.

В подготовительном этапе присутствовали грация и изящество танца, воспроизводимого в замедленной съемке. И вот сейчас бык предстал перед ним, полный почтения, чуть не преклоняя колени. Игнасио поднял шпагу и вонзил ее глубоко в плоть быка, поражая сердце животного. Наблюдая за последними судорожными подергиваниями поверженного зверя, зрители поднялись на ноги, размахивая своими платками. Противоборство Игнасио с быком было примером практически идеальной корриды.

Весь бой родители Игнасио просидели молча, разве что ахнули несколько раз тогда же, когда и вся публика обмирала от восторга. Раз или два Конча судорожно схватила мужа за руку. Матери было тяжело видеть, как на ее сына несется разъяренный бык, и не испытать при этом, хотя бы на долю секунды, ощущение чистейшего ужаса. Дышать полной грудью она смогла лишь после того, как лошади сделали последний круг по арене, волоча за собой тушу животного. Затем Пабло, как и другие восторженные зрители, поднялся с места. Он был переполнен гордостью за сына, упивающегося поклонением толпы.

Прозвучали фанфары. Снова выйдя на арену, Игнасио прошествовал вдоль трибун с поднятыми руками под одобрительные выкрики толпы. Эти чувственные и дерзкие узкобедрые юноши с самодовольным видом сделали круг по арене, ослепляя зрителей своими нарядами: лиловым, розовым и обагренным кровью белым.

Конча поднялась на ноги. Она тоже гордилась Игнасио, но место это ненавидела, ее мутило от самой его атмосферы, и потому была рада, что отсюда можно наконец уйти.

Казалось, коррида поспособствовала недолгому возрождению былой Гранады: все хлынули на улицы, которые остались многолюдными даже далеко за полночь; в барах было не протолкнуться. Жандармы настороженно следили за происходящим, намереваясь не допустить беспорядков, но все, кому витающее в воздухе ликование по поводу победы правых было не по душе, остались в тот вечер дома.

Героем дня стал Игнасио. Победу он праздновал неподалеку от арены в самом шикарном баре города, принимая поздравления от своих приятелей, не одного десятка состоятельных землевладельцев и афисионадос, выстроившихся в очередь, чтобы пожать ему руку. Были там и десятки женщин, отчаянно старающихся привлечь его внимание, так что веселье продолжалось до поздней ночи. Все в этом тесном кругу относились к текущим событиям в Испании примерно одинаково, что было заметно по их пьяным тостам и песенкам.

                 Хорош нудеть, красавчик Лорка,

                 Поди-ка полыхает жопка!

                 Красавчик Лорка, хоть и тягомот,

                 Дождался: взяли жопу в оборот!

Они распевали куплет опять и опять, в восторге от получившегося каламбура.

– Видели бы вы моего братца, когда он услышал, что стало с Лоркой, – со смехом рассказывал Игнасио своей компании. – Он был безутешен!

– Так он тоже педик, что ли? – спросил один из присутствующих там пошляков сквозь густое облако сигаретного дыма.

– Скажем так, – заговорщицки шепнул Игнасио, – он не разделяет моих симпатий к девушкам…

Во время этого разговора одна из самых роскошных женщин в баре незаметно подобралась к Игнасио; он не прерывал беседы со своими приятелями-мужчинами, но его рука скользнула вокруг женской талии, можно сказать, по собственной воле. В три часа ночи, когда бар наконец закроется, они направятся вместе в близлежащую гостиницу «Мажестик», где всегда придерживали несколько номеров для звезд корриды.

В последующие дни Игнасио не знал удержу. Его переполняло ликование. Семье отдали голову быка, которого он так блистательно лишил жизни. В одном из темных углов кафе она провисела потом немало лет, взирая ничего не выражающими глазами на посетителей кафе «Эль Баррил».