Как и все, кто находился в оппозиции к Франко, трое друзей смирились с тем, что никаких ма– ло-мальски действенных средств, чтобы оказать сопротивление военному перевороту в Гранаде, у них и в помине не имелось. Националистические войска здесь, в вотчине консерваторов, встретили практически с распростертыми объятиями, и сейчас уже поздно было что-то предпринимать по этому поводу – показать себя врагом нового режима было равносильно самоубийству.

Хотя Гранада целиком и полностью находилась в руках франкистов, это вовсе не означало, что противники альсамьенто – восстания – сидели сложа руки. Франсиско уж точно не бездействовал. Теперь он знал, что обвинения против его отца и брата сводились лишь к их владению профсоюзными билетами, и не терял времени, стараясь отомстить за их смерть. Как – значения не имело. Все, чего он жаждал, так это вдохнуть кисловатый аромат пролитой националистской крови. Хотя саму Гранаду фашисты держали железной хваткой, их власть на прилегающих сельских территориях все еще была неустойчивой. Франсиско стал участником кампании по Сопротивлению и подрывной работе. В некоторых местах с жандармскими гарнизонами, предавшими Республику, справились легко, и как только эту помеху устранили, появилось множество молодых людей, таких как Франсиско, переполненных гневом и готовых излить его на поддерживающих Франко землевладельцев и священников.

Батраки и тред-юнионисты принялись тогда коллективизировать некоторые крупные усадьбы и взламывать склады землевладельцев. Голодающие крестьяне ждали снаружи, отчаянно нуждаясь хоть в какой-то пище для своих семей. Породистых быков, которые паслись на лучших пастбищах, забивали и съедали. Многие впервые за долгие годы полакомились мясом.

Франсиско пускал кровь не только быкам. Расправы чинились и над людьми. Священники, землевладельцы и их семьи получали, как считали многие сторонники Республики, по заслугам.

Антонио, цеплявшийся за идеалы законности и справедливости, противился участию в таких беспорядочных и рассогласованных действиях.

– От них больше вреда, чем пользы, – без обиняков заявил он. В нем боролись отвращение и восхищение поступками, на которые оказался способен его друг. – Ты понимаешь, что значат для фашистов ваши эти убийства священников и сожжения монахинь, а?

– Да. Понимаю, – ответил Франсиско. – Я прекрасно понимаю, что они для них значат. А именно то, что мы настроены серьезно. Что собираемся выгнать их взашей из страны, а не стоять и молча смотреть, как они вытирают о нас ноги.

– Да фашистам плевать на этих стариков-священников и горстку монахинь. А знаешь, на что им не плевать? – спросил Антонио.

На мгновение Антонио перешел на обычную речь. Иногда ему было тяжело выражать свои мысли языком жестов. Сальвадор приложил палец к губам, призывая друга сбавить тон. Вполне вероятно, существовала опасность, что под дверью подслушивают.

– На что? – воскликнул Франсиско, не в силах сдержаться и говорить шепотом.

– Им нужна поддержка извне, и они используют ваши действия в своей пропаганде. Ты что, дурак и сам этого не видишь? За каждого мертвого священника они, наверное, получают с дюжину иностранных солдат. Вы этого добиваетесь?

Эмоции отдавались звоном в ушах и в голосе. Он осознавал, что говорит как школьный учитель, назидательно, даже немного снисходительно, и все же, как и во время урока, ни на йоту не сомневался в собственной правоте. Теперь ему надо было убедить в ней своего друга. Он с пониманием относился к страстному желанию Франсиско проливать кровь и действовать решительно, но хотел, чтобы тот использовал весь свой пыл с умом, не во вред себе. Антонио считал, что правильным было бы приберечь силы для стремительного наступления на врага единым фронтом. Только так они могли бы рассчитывать на победу.

Франсиско сидел молча, а Антонио продолжал свои речи, не обращая внимания на призывы Сальвадора оставить друга в покое, но все-таки переходя снова на язык жестов.

– Ну и как, ты думаешь, это воспринимается в Италии? Что говорит папа римский, когда ему докладывают, что здесь творится со священниками? Неудивительно, что Муссолини высылает войска в помощь Франко! Ваши действия только уменьшают наши шансы на победу в этой войне, а не увеличивают! Вряд ли они могут снискать симпатии к Республике.

Франсиско, в свою очередь, ни о чем не жалел. Даже если его друг Антонио прав и за всем этим последует расплата, он сохранял рассудок только благодаря секундным сбросам напряжения, которые ощущал, когда нажимал на курок. Удовлетворение от вида того, как после его меткого выстрела жертва сгибается пополам и медленно оседает на землю, он получал безмерное. Ему нужно было испытать десяток таких мгновений, чтобы почувствовать, что отец с братом наконец отомщены.

Несмотря на все увещевания своего давнишнего друга, сам Антонио отчасти презирал себя за бездействие. Его семья разваливалась, братьев убили, отец сидел в тюрьме, а что он? Пусть он не одобрял методы Франсиско, но втайне ему завидовал: друг обагрил-таки руки кровью врагов.

Сальвадор поддержал Антонио.

– А еще и эти расправы над заключенными, – посетовал он на языке жестов. – Навряд ли они пошли на пользу нашему делу, а?

С этим пришлось согласиться даже Франсиско. Казни заключенных-националистов в Мадриде были сущим зверством, и он признавал, что гордиться там нечем. Главным образом доводы Антонио подкреплял тот факт, что эти казни использовались националистами в качестве доказательств варварства левых и дорого обошлись республиканцам, лишившимся поддержки, в которой они так отчаянно нуждались.

Какие бы разногласия между друзьями ни существовали, всех троих сейчас объединяло одно: их готовность вырваться из тюрьмы, в которую превратилась Гранада, и не просто участвовать в разрозненных актах насилия, а присоединиться к более скоординированной борьбе.

– Не важно, есть у нас о чем поспорить или нет, мы же не можем попусту здесь ошиваться, согласны? – настаивал Франсиско. – В Гранаде время уже упущено, но это еще не вся Испания. Поглядите на Барселону!

– Знаю. Ты прав. И Валенсия, и Бильбао, и Куэнка… И все остальные. Они сопротивляются. Мы не можем сидеть сложа руки.

Несмотря ни на что, на республиканских территориях, захваченных фашистами, поднималась волна оптимизма: люди верили, что восстание можно подавить. Сопротивление, с которым столкнулись войска Франко, было только цветочками. Дайте время, и народ организуется.

Сальвадор, внимательно ко всему прислушиваясь и выражая жестами свое согласие, сейчас показал слово, которое еще не прозвучало: «Мадрид».

Антонио не включил его в свой список. Туда они просто обязаны были отправиться. Отвоевать столицу – сердце Испании – надо было любой ценой.

В четырех сотнях километров к северу от квартиры Сальвадора, где они сидели сейчас в полумраке, петля осады душила Мадрид, и если где и нужно было оказать сопротивление фашистам, так это в столице Испании. Прошлой осенью была организована Народная армия, которая объединила в вооруженные силы под единым командованием армейские части, оставшиеся преданными Республике, и добровольческие отряды народной милиции. Всем троим не терпелось ринуться в бой и стать частью общей борьбы. Если они не отправятся туда в самое ближайшее время, то может быть слишком поздно.

Уже несколько месяцев, уменьшив громкость настолько, что ему приходилось прижимать ухо к колонке, Антонио слушал радио в квартире Сальвадора, чтобы знать о положении дел в Мадриде. Войска Франко бомбили столицу с ноября, но на помощь осажденным прибыли русские танки, и Мадрид выстоял. Город продолжал оказывать более ожесточенное сопротивление, чем ожидали фашисты, но сейчас появились слухи, что близится еще одно большое сражение.

Может, Антонио и его друзья стояли и смотрели, как Франко наложил руку на их собственный город, но все они понимали, насколько важно было не допустить, чтобы Мадрид постигла та же судьба. Подошло их время, и желание уехать стало теперь неодолимым. Франко нужно было остановить. Они слышали, что в Испанию со всей Европы – Англии, Франции и даже Германии – съезжаются молодые люди, чтобы помочь их делу. Мысль о том, что за них эту войну ведут чужеземцы, подталкивала их к решительным действиям.

Предшествующие несколько дней Антонио размышлял только о том, что влияние Франко в Испании усиливается, а его войска, кажется, безостановочно распространяются по региону все дальше и дальше. То, что они встречали упорное сопротивление на севере страны, давало сторонникам Республики хоть какую-то надежду. Если они с друзьями не вступят в борьбу против фашизма, то могут всю жизнь потом сожалеть о своем бездействии.

– Надо ехать, – сказал Антонио. – Пришло время.

Преисполнившись решимости, он отправился домой готовиться к отъезду.

Глава 21

Когда Антонио пришел к матери сообщить, что уезжает, Мерседес пробыла в пути уже несколько часов. Покинув Гранаду, она свернула на горную дорогу, предпочтя ее главной, шедшей в южном направлении, решив, что так ей встретится меньше людей. Хотя стоял февраль и на окружавших ее горных вершинах еще толстым слоем лежал снег, она скинула свое толстое шерстяное пальто. Она прошла в тот день пять часов, но, за исключением кончиков пальцев, замерзших без перчаток, ей было скорее жарко, чем холодно.

Короткое расстояние от Вентаса и Альгамы она преодолела на телеге – ее подвез случайный фермер. Он как раз продал на рынке две дюжины цыплят, и у него в телеге освободилось место. От фермера разило скотом, и Мерседес изо всех сил старалась не показать, насколько ей отвратителен этот запах и шелудивый пес, что сидел между ними. Было в поездке рядом с этим стариком с обветренным лицом и загрубевшими от холода, исцарапанными, израненными руками что-то привычно умиротворяющее.

Мерседес обыкновенно проводила несколько недель лета за городом, и от поездок к тете с дядей, живущим в сьерре, у нее осталось много счастливых детских воспоминаний. С горными пейзажами той поры, когда деревья покрыты листвой, а луга усыпаны кокетливо покачивающимися дикими цветами, она была знакома неплохо, но зимой все здесь выглядело холодным и голым. Поля серовато-коричневого оттенка ждали посева яровых, дороги были каменистыми и разъезженными. Копыта мула постоянно скользили по битому сланцу, отчего его и без того неспешный шаг замедлялся еще больше. Слабые лучи послеполуденного солнца нисколько не грели.