Мерседес знала, что доверять нельзя никому, и в разговор почти не вступала, односложно отвечая на вопросы старика. Едет она из Гранады, направляется в гости к своей тетке, в деревушку в окрестностях Малаги. Вот и все, чем она поделилась.

Он, понятное дело, не доверял ей точно так же и про себя почти ничего не рассказывал.

Один раз их остановил жандармский патруль.

– Цель поездки? – требовательно спросили у них.

Мерседес затаила дыхание. Она готовила себя к таким расспросам, но вот оказалась перед жандармом – и во рту у нее пересохло.

– Мы с дочкой возвращаемся на нашу ферму в Периане. Ездили в Вентас на рынок, – весело ответил фермер. – Сегодня хорошую цену за цыплят выручили.

Сомневаться в его ответе повода не было: пустая клетка, запашок куриного помета, девушка. Махнули ему рукой – мол, проезжай.

– Грасиас, – тихо поблагодарила попутчика Мерседес, когда они отъехали подальше от патруля.

Она посмотрела вниз, на рисунок ухабов на полотне тряской дороги, как он исчезал под большими деревянными колесами. Повторила себе, что ей нельзя доверять этому человеку и что лучше придерживаться своей выдуманной истории, даже если сейчас он казался другом и понял, что ей понадобилось заступничество.

Они ехали еще около часа, потом старику надо было свернуть к себе на ферму. Она у него находилась высоко в холмах: он ткнул пальцем куда-то в сторону лесистого участка, видневшегося на горизонте.

– Хочешь – можешь у нас переночевать. Поспишь в теплой постели, а моя жена сообразит чего-нибудь на ужин.

Она так вымоталась, что у нее на мгновение возникло искушение согласиться. Но что крылось за этим приглашением? Пусть он был добр к ней, но она понятия не имела, что он за человек и женат ли вообще. Девушка вдруг осознала всю уязвимость своего положения. Она должна продолжать свой путь в Малагу.

– Спасибо. Но мне нужно поторопиться.

– Ну хоть это, вот, возьми, – сказал он, протягивая руку за сиденье. – Я-то через час или около того буду женкину стряпню лопать. Мне это ни к чему.

Мерседес уже стояла на дороге у телеги, и ей пришлось протянуть руку вверх, чтобы забрать небольшой джутовый мешок. Она с удовлетворением нащупала внутри маленькую буханку и поняла, что завтра будет благодарна за такой подарок. Припасы, которые девушка рассовала по карманам, подходили к концу, и она была признательна за их пополнение.

Фермер на ее отказ явно не обиделся, но она знала, что лучше бы с ним не откровенничать. Прошли те дни, когда можно было быть полностью уверенным в знакомых тебе людях, что уж говорить о незнакомцах. Они пожелали друг другу всего наилучшего, и пару мгновений спустя он скрылся из виду.

Она снова осталась одна. Фермер сказал, что она где-то в пяти километрах от главной дороги, которая приведет ее в Малагу, поэтому Мерседес решила продолжать идти, пока не достигнет ее, и передохнуть уже там. Если не ставить перед собой цели вроде этих, она никогда не доберется до места.

Когда девушка добрела до скрещения дорог, было около шести и уже стемнело. Живот начало сводить от голода. Она присела на обочине, привалившись к большому камню, и запустила руку в холщовый мешочек. Кроме буханки, в нем обнаружился еще кусок лепешки и апельсин.

Мерседес оторвала горбушку от уже подсохшего и крошащегося хлеба и стала медленно жевать ее, запивая большими глотками воды. Полностью занятая утолением голода, она на какое-то время перестала замечать все вокруг.

Не зная точно, далеко ли до ближайшей деревни и сможет ли она купить там что-нибудь из еды, девушка решила приберечь лепешку и апельсин про запас. Укрывшись за камнем от ветра, она закрыла глаза. На внутренней стороне век, как на темном экране, возник образ Хавьера. Он сидит, приткнувшись на краешек низкого стула, спина согнута над гитарой, взгляд из-под густой темной челки направлен вверх, на нее. В своем воображении она ощущала тепло его дыхания и представляла, будто он рядом – всего в нескольких ярдах – и ждет, пока она начнет танцевать. Ее так и манило искушение погрузиться в этот сон. Невзирая на то что девушка знала: надо идти дальше, с каждым часом шансов отыскать мужчину, которого она любила без меры, становилось все меньше, – Мерседес опустилась на землю и заснула.


Когда Антонио вернулся в «Эль Баррил», за стойкой все еще горела одинокая тусклая лампочка. Только он потянулся к выключателю, как раздавшийся за спиной голос заставил его вздрогнуть.

– Антонио.

В глубине кафе, почти растворяясь в чернильной тени, угадывалась знакомая фигура. За столом в полном одиночестве сидела его мать. Проникавшего с улицы света газового фонаря было достаточно, чтобы он пересек зал, не натыкаясь по пути на столы и стулья. Он увидел, как Конча сидит здесь одна-одинешенька, и сердце в его груди заколотилось от страха и жалости при мысли о том, что он должен был ей сказать. Сможет ли он обрушить на нее такой удар?

– Мама! Что ты делаешь здесь так поздно?

Теперь, подойдя поближе, он увидел стоящий перед ней на столе большой бокал. Это было совсем на нее не похоже. После закрытия в баре всегда прибирался отец, и Антонио знал, что перед сном Пабло всегда пропускал бокальчик и обычно выкуривал пару-тройку сигарет. Но только не мать. Она всегда так выматывалась к ночи, что ее хватало только запереть на засов дверь. Даже оставшиеся на столах бокалы не трогала, знала, что Мерседес утром первым делом их уберет.

Конча молчала.

– Мама, почему ты еще не легла?

Наверняка у матери найдется какое-нибудь безобидное объяснение, почему она вдруг отошла от своего привычного распорядка, но он все-таки испугался. Все в этом городе ходили по лезвию бритвы.

– Мам?

Хотя ее было не видно толком, он рассмотрел сейчас, что Конча обхватила себя руками и тихонько раскачивается из стороны в сторону. Как будто ребенка укачивает.

И вот Антонио, опустившись перед ней на корточки и положив руки ей на плечи, осторожно потряхивает ее. Глаза матери закрыты.

– Ну что? Что случилось? – настойчиво допытывался он.

Конча попыталась было ответить, но из-за коньяка и слез речь ее выходила невразумительной. От усилий объясниться она только еще сильней разрыдалась. Мысли ее путались от горя. Антонио тесно прижал мать к себе, и в крепких объятиях сына Конча начала успокаиваться, а ее судорожные рыдания – утихать. Наконец он отпустил ее. Женщина потянула к лицу край своего фартука в цветочек и шумно высморкалась.

– Я сказала ей: ступай, – запинаясь, выдавила она.

– О чем ты говоришь? Кому сказала?

– Мерседес. Я сказала ей: ступай и отыщи Хавьера. Она никогда не узнает счастья, если сейчас не найдет его.

– То есть ты отправила ее в Малагу? – с ноткой недоверия в голосе уточнил Антонио.

– Но если у нее получится разыскать Хавьера, они смогут вместе куда-нибудь уехать. Нельзя ей было больше оставаться здесь и вот так чахнуть. Я смотрела на нее изо дня в день и видела, как горе делает ее слишком взрослой. Эта война – кошмар для нас всех, но хоть у Мерседес есть шанс быть счастливой.

В темноте Конча не увидела, что от лица сына отлила кровь.

– Но Малагу же бомбят, – сухим от волнения ртом произнес он. – Я вот только узнал.

Конча как будто не слышала сына.

Он держал ее руку в своих ладонях. Бранить ее сейчас было бессмысленно, хотя он знал, что отец колебаться бы не стал.

– Здесь мы вынуждены жить бок о бок с врагом, – продолжила она. – Она хотя бы получит возможность убраться от них подальше.

Антонио не мог не согласиться с матерью. Он и сам думал похоже, если не точно так же. Антонио знал, что мать права, говоря о чувстве бессилия, царившем в Гранаде. Хотя первые дни после переворота оказались отмечены немалым кровопролитием и разгромом, город захватили относительно легко, и многие жители жалели, что не были готовы оказать сопротивление. Другие города и городишки оборонялись куда более отчаянно.

– Так когда она ушла?

– Собрала кое-что из вещей сегодня утром. Ушла еще до обеда.

– А если ей начнут задавать вопросы, что она ответит?

– Скажет, что идет к тете в Малагу…

– Ну, не так уж и соврет, правда?

– …и что тетя заболела, поэтому она хочет забрать ее в Гранаду, чтобы ухаживать за ней здесь.

– По-моему, звучит довольно правдоподобно, – отметил Антонио, стараясь приободрить мать – мол, она верно поступила, отправив сестру на поиски счастья, – хоть и понимал, насколько рискованной была вся эта затея.

Являясь в данное время главой семьи, он чувствовал, что должен выказать больше беспокойства, а то и гнев по поводу безответственного поведения своей сестры. Они некоторое время посидели в молчании, потом Антонио прошел к бару и щедро плеснул себе в бокал бренди. Закинул голову и выпил одним глотком. Бокал опустился на стойку со стуком, который выдернул мать из задумчивости.

– Она ведь вернется, если не сможет его найти? Она пообещала?

Глаза матери расширились от удивления.

– Разумеется, вернется!

Вот бы ему ее оптимизм, но сейчас было неподходящее время сеять в ней сомнения.

Он оберегающим жестом обнял мать и сглотнул комок в горле. Делиться своими планами сейчас тоже было некстати, но долго о них он молчать не мог. Уезжать надо под покровом темноты, и сегодняшняя ночь с ее затянутым тучами небом и только нарождающимся месяцем подходила друзьям как нельзя лучше.


Ранним утром следующего дня, разбуженная холодным рассветом, Мерседес зашагала вперед по главной дороге. Она казалась открытой и незащищенной, зато отсюда до Малаги она шла по прямой.

Где-то после полудня далеко впереди, на горизонте, она заметила облачко пыли. Оно двигалось словно маленький медленный смерч. По дороге уже несколько часов никто не проезжал, и все, что ей попадалось на глаза, – это редкие голые деревья вдоль обочины.

Расстояние между ней и облаком понемногу уменьшалось, и Мерседес смогла разглядеть в нем людские фигуры. Их сопровождали ослики, некоторые из которых тянули телеги. Двигалась вся эта процессия мучительно медленно, не быстрее самой громоздкой платформы в шествии на Страстной неделе.