Как только они вошли в город, Мерседес с Мануэлой тут же встали в очередь за хлебом.

– Почему ты не вернешься в Гранаду к своей семье? – спросила Мануэла, пока они стояли вместе в очереди. – Мы с Хави не хотели бы с тобой расставаться, но, если бы нам было куда податься, мы бы не раздумывали. Ты не обязана здесь оставаться.

Мерседес не хотела возвращаться в Гранаду. Там ей грозила куда большая опасность. Ее семья сейчас была все равно что меченой. Да и Хавьера в Гранаде не было – последний довод оказался решающим. Ее единственным шансом выжить было держаться вдали от родного города, а единственным шансом стать счастливой – отыскать любимого. Все указывало на то, что он вполне мог остаться в живых. Хавьер был моложе и выносливее большинства окружавших ее людей. Если они смогли сбежать из Малаги, неужто ему не удалось?

– Половины моей семьи уже нет в Гранаде, – напомнила Мануэле Мерседес, – а мне нельзя бросать поиски Хавьера. Если я сейчас перестану его разыскивать, потом уже ни за что не отыщу, верно?

Хави царапал землю прутиком, вычерчивая в пыли зигзаги и не обращая никакого внимания на ведущийся между двумя женщинами разговор. Мерседес опустила взгляд на темную макушку мальчонки и погладила его по волосам. Сверху она могла разглядеть только его длинные ресницы и носик-пуговку. Девушка подняла ребенка на руки и погладила по мягкой щечке. Даже после стольких дней без купания детская кожа оставалась приятной на ощупь. Держать его на руках было для нее ни с чем не сравнимым удовольствием.

– Ты ведь знаешь, что мы всегда будем тебе рады, знаешь?

– Знаю, знаю…

Ей не хотелось показаться грубой, но ее единственным желанием сейчас было найти Хавьера. Женщине, чье бездыханное тело свисало с дерева у дороги в нескольких милях от Альмерии, не к чему было больше стремиться. А Мерседес – было к чему.

Как только девушка помогла Мануэле и Хави устроиться в безопасности глубокой дверной ниши заколоченного магазина, где они все смогут провести хотя бы ближайшую ночь, она отправилась на разведку.

Мерседес то и дело останавливала прохожих и интересовалась, не встречался ли им Хавьер: его фотография доставалась из кармана, наверное, раз сто. Она наткнулась на пару человек, которым показалось, будто они его видели. Гитарист был хорошо известен в Малаге и нашлись те, кто был уверен, что видели его мельком перед тем, как сбежать, но с тех пор он им на глаза не попадался. На какое-то мгновение ее окрылила надежда: кто-то любезно сообщил, что только что видел мужчину с гитарой. Мерседес поспешила в указанном направлении и вскоре увидела спину человека, которого ей описали. У нее екнуло сердце. Заметив стройную фигуру мужчины с потрепанным гитарным футляром, она ускорила шаг. Мерседес окликнула его, он обернулся. Тогда она поняла, что этот мужчина не имеет ни малейшего сходства с Хавьером. Она стояла лицом к лицу с мужчиной за пятьдесят. Девушка извинилась, и он пошел дальше. Ее душили слезы разочарования.

Мерседес вернулась к своим спутникам той же дорогой. Из имеющихся скудных пожитков они обустроили себе уютный, открытый спереди домик. Хави уже спал, растянувшись на коленях у матери. Мануэла дремала, откинув голову на деревянную дверную раму. Они выглядели такими безмятежными.

Мерседес побрела дальше – посмотреть, не удастся ли все-таки раздобыть им какой-нибудь еды. Встала в две очереди сразу, но, когда их отстояла, ее постигло разочарование: продукты закончились. Третья попытка увенчалась победой в виде нескольких граммов чечевицы.

Когда-то Альмерия была красивым городом, но в тот день Мерседес слишком устала, чтобы глазеть по сторонам, и совершенно не разбирала, какой дорогой шла. К тому времени, как она отстояла во всех очередях, девушка потеряла счет времени: пасмурное послеполуденное небо – скверный подсказчик. Она отсутствовала, может, с пару часов.

Пустившись в обратный путь в сторону центра, Мерседес услышала далекий вой сирены, вскоре после этого глухой удар взрыва, а потом еще один, на этот раз ближе. Над головой пролетел, блестя серебром, самолет. Неужели здесь будет твориться то же самое? Их безопасная гавань пробыла таковой всего ничего.

Приблизившись к главной площади, она почувствовала запах гари и царившее в толпе смятение, а повернув за угол, поняла, что движется против потока, точно как в тот день, когда повстречала покинувшую Малагу процессию. На этот раз ей придется продираться через людскую массу. Ее охватила паника. Она не испытывала такого страха с тех пор, как покинула Гранаду. Ей было даже страшнее, чем во время бомбежки. Бегущие люди отпихивали девушку назад, но она пробивала себе дорогу, двигаясь к краю улицы, где можно было встать и дождаться, пока не схлынет давка.

Наконец первая волна миновала, и показались пострадавшие. Одних поддерживали под руки, других несли, многие уже не дышали. Парад был безмолвным и жутким. В конце концов прошли все, за исключением нескольких безнадежно отставших, бредущих с потерянным видом и припорошенных каменной пылью и крошкой; на улицах снова стало тихо. Мерседес заколотило от ужаса. Хотя она уже представила себе, что увидит, когда повернет за угол, боль, которую принесла реальность, не уступила той, что она уже испытала в своем воображении.

С одной стороны площадь была полностью разбомблена, обрушились все без исключения здания. Ни одной стены или колонны не устояло. От домов осталась только груда искореженного металла вперемешку с вывернутыми рамами и почерневшим деревом. Все либо обуглилось, либо сравнялось с землей. Мерседес вспомнила, что магазин, недолго прослуживший Мануэле пристанищем, располагался в дальнем углу площади; теперь от него осталось лишь пустое место.

– Пресвятая Дева Мария, Матерь Божья… Пресвятая Дева Мария, Матерь Божья… – бормотала она сквозь слезы.

Девушка быстро пересекла площадь и в обуглившихся обломках признала элементы темно-зеленого фасада магазина, у которого в последний раз видела своих друзей. Сейчас от него остались только обваливавшаяся кладка да перекрученные металлические балки.

Мерседес замерла на месте. Потеря двух человек, которых она знала совсем недолго, но к которым успела прикипеть всей душой, оставила внутри нее зияющую рану.

Кто-то приблизился к ней сзади и похлопал ее по руке.

Она вздрогнула и обернулась. Мануэла!

Но это была не она, а какая-то незнакомая старуха.

– Я их видела. Мне очень жаль. На них обрушилась балка. Спастись не было никаких шансов.

Если бы их укрытие располагалось ближе к месту падения снаряда – на него указывала воронка рядом, – они бы погибли мгновенно. Это первое, о чем подумала Мерседес. По крайней мере, Хави, наверное, крепко спал. Она отчаянно надеялась, что именно так все и было.

– Твоя семья?

Мерседес покачала головой. Девушка совершенно потеряла дар речи. Сказать ей было нечего, даже если бы она смогла протолкнуть слова через сжавшееся горло. Она просто стояла там и оцепенело смотрела на место, где не стало ее друзей.

Во время того одного-единственного налета погибло более десятка людей. Среди них почти не было жителей Альмерии; большинство жертв, как и Мануэла с Хави, преодолели пешком две сотни километров только ради того, чтобы в итоге сгинуть в чужом городе. Фашисты действовали умело. Они знали, что улицы будут запружены беженцами, которые стали для них легкими, беззащитными мишенями.

Мерседес огляделась. Посреди развалин собственного дома стояла женщина. Она видела, как он обрушился, и теперь безуспешно пыталась отыскать свои пожитки, роясь в обломках обуглившегося дерева и балясин, выломанных из перил лестницы, ведущей когда-то на второй этаж. Со всем, что она сейчас оттуда не заберет, можно было сразу распрощаться: вокруг была масса доведенных до крайней нужды и отчаяния людей, готовых даже с риском для жизни покопаться в бесхозном имуществе.

Мерседес считала себя везучей: за время долгого пути ей повезло не попасть под пулеметные очереди, снаряды и авиационные бомбы. Удивительно, как так случилось, что и этой бойни ей удалось избежать.

В карманах пальто лежали все ее пожитки: в одном – мешочек чечевицы и полбуханки хлеба, в другом – танцевальные туфли.

Глава 23

Через несколько дней после того, как они покинули Гранаду, Антонио с друзьями достигли окрестностей Мадрида. К городу подобрались с востока, где территорию контролировали ополченцы-республиканцы. Их потрясло то, во что превратилась столица, а при виде разрушенных бомбами зданий с пустыми глазницами в душе каждого заклокотал гнев. Когда они проезжали мимо в своем грузовике, маленькие дети смотрели на них, задрав головы, и махали ручками, а женщины вскидывали в воздух сжатый кулак – «пуньо» в республиканском жесте солидарности. Прибытие каждого нового защитника Республики питало надежды на то, что фашисты все-таки не возьмут их город.

Стоя вместе со своими попутчиками в очереди, чтобы записаться в ряды ополчения, они знакомились с ситуацией, сложившейся в столице.

– Хотя бы паек обещают, если запишемся, – сказал один из попутчиков. – Мечтаю наконец пожрать по-человечески.

– Ты губу-то закатал бы, – откликнулся другой. – Тут, поди, с продовольствием туго…

С сентября в Мадрид хлынули беженцы. Многие городки в округе захватили фашисты, и объятые ужасом жители подались в столицу, увеличив ее население больше чем вдвое. Мадрид находился во вражеском окружении, но кольцо осады вышло не настолько плотным, чтобы в город было совсем уж невозможно прорваться, и эта мысль поддерживала веру его жителей в освобождение. Горожане и тысячи беженцев со своими собранными в узлы пожитками надеялись, что эта жуткая ситуация скоро переменится. Они не могли до скончания века жить на одном только хлебе и бобах.

В ноябре оптимизма в Мадриде поубавилось. Более двадцати пяти тысяч солдат националистической армии утвердились на позициях в западных и южных пригородах Мадрида, а в течение нескольких недель к ним прибыло подкрепление из Германии. В Мадриде голодающие люди почувствовали, как тиски вокруг города сжимаются все туже, а еды день ото дня становится все меньше, и, в свою очередь, тоже затянули пояса.