Отстояв очередь и прижимая к груди ломти хлеба, они направились к школе на окраине Альмерии, где эти две женщины, как и сотни других беженцев, устроили себе пристанище. Мерседес странно было видеть классные комнаты, где взрослые теперь превосходили числом детей и где стулья со столами были свалены в углу, а по всему полу лежали расстеленные старые одеяла. На стенах все еще висели жизнерадостные детские рисунки. Сейчас они казались неуместным напоминанием о том, как старый миропорядок перевернулся с ног на голову.

Сестры отыскали место, где оставили свои скудные пожитки. В той же самой комнате сидела еще и женщина средних лет. Создавалось впечатление, будто она штопает носок, но, присмотревшись получше, Мерседес увидела, как та пытается зашить свой туфель. Кожа была настолько мягкой и изношенной, что с ней справлялась даже обычная иголка. Женщина практически перешивала свою видавшую виды обувку заново. Без нее ей все равно дороги не было.

– Сеньора Дуарте, это Мерседес. Ей нужно на север. Может она поехать с вами?

Женщина продолжала шить. Даже глаз не подняла.

Мерседес ощупала пальцами закругленные носы своих танцевальных туфель; каждая лежала в своем кармане пальто. Иногда она забывала о них, но они всегда успокаивающе оттягивали карманы.

– Мы пока не едем, – сказала сеньора Дуарте, взглянув наконец в лицо Мерседес. – Но как соберемся, можешь поехать с нами, если хочешь.

Слова прозвучали без намека на теплоту, не говоря уже об искреннем гостеприимстве. Хотя в комнате было душно, Мерседес почувствовала, что дрожит всем телом. Она понимала, что люди могли напрочь лишиться способности сопереживать. Многие стали свидетелями ужасных зверств. Как вот и эта женщина. Глаза ее выдавали. Она перешагнула рубеж, и теперь ее мало интересовали незнакомцы, а может, даже и ее собственная семья.

Через несколько мгновений подошла девушка, на вид ровесница Мерседес.

– Достала хоть что-нибудь? – спросила ее мать, снова не поднимая головы.

– Столько, сколько дали, – ответила девушка. – Дали, правда, совсем немного. Едва на одного хватит.

– Но нас трое, включая твоего отца, а то и четверо, если эта девушка соберется ехать с нами, – сказала она, указывая на Мерседес кивком головы.

Та сделала шаг вперед. Женщина, которая представила ее, уже ушла.

– Ваши знакомые сказали, что я могу присоединиться к вам, так как мы все едем в одном направлении. Вы не будете против?

Мерседес говорила немного неуверенно, опасаясь, что дочь, как и мать, отнесется к ней с прохладцей.

Девушка оглядела ее с головы до ног, но не с подозрением, а с интересом.

– Нет, конечно не будем, – с явной теплотой в голосе отозвалась она и, помахивая жалким мешочком с чечевицей, продолжила: – Пойдем поищем, где можно это приготовить. Уверена, у нас получится сообразить из этого что-нибудь путное, чтобы всем хватило. Я вижу, у тебя есть немного хлеба.

Девушки встали в очередь, чтобы воспользоваться маленькой кухонькой. Теперь все уже свыклись с очередями. Там знакомства иногда перерастали в дружбу.

– Прости, если мама держалась не очень приветливо.

– Все в порядке. Я же вам совершенно чужая. Как еще ей со мной себя вести?

– Раньше она такой не была.

Мерседес заглянула девушке в лицо – и словно себя со стороны увидела. С девичьего личика на нее смотрели глаза старухи, исполненные такой печали, словно она уже хлебнула сполна за свою жизнь.

– Это из-за моего брата. Эдуардо. Он шел с тремя своими друзьями впереди нас. В какой-то момент мы разделились. Мамины туфли разваливались на ходу, она стоптала себе пятки до крови и не могла идти слишком быстро, а Эдуардо так и рвался вперед. Нам повезло уцелеть во время налета. Когда самолеты улетели и мы двинулись дальше, то увидели их. Всех четверых. Мертвых. Лежащих в ряд. Тела оттащили с середины дороги, чтобы людям не надо было их обходить. Родители остальных еще не дошли досюда, мы узнали обо всем первыми.

Мерседес показалось, будто сама была там. Она и в самом деле вполне могла проходить мимо этого места несколькими секундами ранее.

– Мы разминулись с ними на какую-то минуту. Знаешь, как бывает: опаздываешь на встречу, а когда наконец добираешься, тебе говорят: «Ой, а он только что ушел» – и возникает такое ощущение, будто ты потеряла что-то или упустила. Вот и мы себя чувствовали похоже, только с нашей потерей уже ничего нельзя было поделать. Эдуардо просто не стало. Мы разминулись с ним буквально на минуту. Он был еще теплым. В голове не укладывалось, что его нет больше на свете. Тело лежит, а самого-то внутри уже нет.

По щекам девушки текли слезы. Мерседес могла прочувствовать всю чудовищность ее утраты. Ей вспомнилось, как сама она увидела безжизненное тело своего брата. Игнасио был мертв уже несколько часов, и Мерседес потрясла тогда своя же собственная мысль: это не ее брат. Она помнила, как осознала отличие между телом и трупом. Последний напоминает пустую раковину, какие встречаются на пляже.

Мерседес не находила нужных слов. По пути из Малаги девушка сотни раз сталкивалась со смертью, но от этого даже на фоне страданий та никогда не переставала быть трагедией.

– Мне очень жаль. Какой ужас… какой ужас.

– Они никогда не станут прежними. Я знаю. Никогда. Отец два дня потом не разговаривал. Мама все время плачет. Мне остается быть опорой им обоим…

Несколько минут они простояли молча. Девушка и сама выглядела так, будто не один день проплакала. Наконец она заговорила.

– Вообще-то, меня зовут Ана, – сказала она, утирая глаза.

– А меня – Мерседес.

В очереди к их разговору никто не прислушивался. В такие времена, как эти, история Аны казалась довольно заурядной.

Пока Ана помешивала неприглядную похлебку из чечевицы и воды, девушки продолжали общаться. Мерседес рассказала, что ей необходимо добраться до Бильбао, а Ана объяснила, что ее родители решили направиться в деревню на севере, где живет брат ее отца Эрнесто. Дядя никогда не поддерживал Республику, поэтому ее отец, сам не имеющий твердых политических взглядов, убедил жену, что им стоит обосноваться поближе к его родственникам – так будет безопаснее. Он пребывал в уверенности, что захват Мадрида франкистами – вопрос времени, а когда это случится, националисты приберут к рукам всю страну в течение нескольких дней. Путь был неблизкий, но от их квартиры в Малаге ничего не осталось, и сейчас казалось, что они вообще вряд ли когда-либо туда вернутся. Отец никогда не состоял в профсоюзе или каком-то другом объединении рабочих, поэтому считал себя вправе менять принадлежность к той или иной партии по обстоятельствам.

Единственной целью Мерседес было разыскать Хавьера, где был он ни оказался – на националистических территориях или республиканских. Она знала, что второй вариант гораздо вероятнее, но решила об этом не распространяться. Девушка только что поняла, что при этой семье о своих политических симпатиях лучше помалкивать, это может сослужить ей хорошую службу. Ей было достаточно и того, что они направляются в одну сторону.

– Будет здорово, если ты поедешь с нами. Родители все больше молчат, а добираться нам далеко. Компания мне только в радость.

Когда они вернулись к матери Аны, рядом уже находился и ее отец. Он весь день провел в очередях, смог раздобыть луковицу и полкочана капусты. Мерседес и сеньора Дуарте представили друг другу. Отец семейства вежливо поприветствовал Мерседес.

Хотя на нем не было повязок или видимых повреждений, Дуарте производил впечатление раненого человека; казалось, он вот-вот сломается под грузом пережитого горя. Он явно был не в духе вести разговоры. Мерседес вдруг поняла, что эти люди гораздо моложе, чем ей показалось с первого взгляда. Сеньору Дуарте легко можно было принять за бабушку Аны. Мерседес подумала: «Неужели это смерть единственного сына и вправду состарила их на несколько десятков лет?»

Сеньора Дуарте держалась сейчас чуть приветливее, что, весьма возможно, было заслугой той буханки, которую ей предложила Мерседес. Они уселись тесным кружком, разлили по четырем эмалированным мискам похлебку и разделили между собой хлеб. В комнате были еще люди, и там считалось дурным тоном привлекать внимание к тому, что ешь, даже если речь шла о сущих крохах.

– Значит, Мерседес, ты хочешь отправиться с нами на север? – нарушил молчание сеньор Дуарте, когда они закончили есть.

– Да, хочу, – ответила она. – Если никак не помешаю.

– Не помешаешь. Но тебе придется кое-что себе уяснить.

Ана беспокойно глянула на отца. Девушке не хотелось, чтобы он напугал ее новую подругу.

– Когда нас остановят, говорить буду я, – с грубой резкостью произнес он, не отрывая холодных глаз от Мерседес. – Для всех остальных вы сестры. Как, все поняла?

– Да, кажется, да, – ответила она.

Мерседес было неприятно такое обращение, но ей придется смириться; мать семейства казалась довольно доброй женщиной, да и в том, чтобы путешествовать как одна семья, свой смысл имелся. Чтобы добраться до Бильбао, им придется пересечь оккупированные националистами территории. Ана, похоже, на этот счет не беспокоилась, поэтому Мерседес тоже запретила себе переживать.


После скудного обеда девушки собрались прогуляться по улице, хоть ненадолго вырваться из переполненного людьми здания, но уже на выходе неожиданно для себя услышали звуки музыки, доносившиеся из классной комнаты в конце коридора. Звуки влекли к себе. Впервые за многие недели до их слуха долетело что-то еще, кроме разноголосья войны. Даже когда на них не падали бомбы, их не обстреливали с самолетов, по ним не палили из пулеметов, в ушах все равно стоял постоянный звон орудий. От восхитительных, перетекающих из одного в другой звуков арпеджио их сердца забились чаще, и они ускорили шаг.

Скоро девушки нашли источник музыки – уже окруженного толпой токаора. Сверкая лысой макушкой, которая отражала свет единственной на всю комнату лампочки, он сидел, изогнувшись всем телом так, словно желая защитить свою гитару от любых посягательств.