— Почему я буду против? День недели не имеет никакого значения для меня, не так ли?

Он вышел, чтобы приготовить чай. Когда он вернулся, еда была нетронутой. Соня не могла есть.

— Соня, давай, ешь! Держу пари, ты ничего не съела за день. Может, мне приготовить что-нибудь другое?

— Нет, папа, я действительно в порядке. Я сейчас поем.

— Дорогая, ты хорошо себя чувствуешь?

Соня улыбнулась отцу. Казалось, ничто не изменилось за тридцать пять лет. Он всегда суетился по поводу того, как она ест, и беспокоился, что она неважно выглядит.

— Я в порядке, папа, — нежно сказала она. Соня так нервничала, что у нее тряслись руки, но она пришла, чтобы рассказать ему кое-что, и не могла уйти, не сделав этого.

— Я снова была в Гранаде, — тихо произнесла она. — Я встретила человека, который был знаком с мамой. Я даже не знала, что ее звали Мерседес.

— Я всегда называл ее Мэри. Здесь никто не мог выговорить ее испанское имя.

Джек осторожно выдвинул стул напротив Сони и присел.

— Как чудесно встретить кого-то из ее прошлого! Тебе повезло! А они многое помнят о ней?

Отец улыбался, проявлял сильное любопытство и хотел знать все, что Соне о ней рассказали.

Его дочь изложила аккуратно сокращенную версию истории. Один раз она упомянула Хавьера, но не так, чтобы отец чувствовал себя второстепенным персонажем по отношению к нему. Он подарил Мерседес Рамирес самые счастливые годы ее жизни, и этот яркий драгоценный камень не должен лишиться блеска. Когда придет время, она подумает, как представить Мигеля.

Джек Хайнс ничего об этом не знал. Он уважал желание жены не бередить прошлое.

— Она всегда говорила мне, что танец может развеять грусть и плохие воспоминания, — задумчиво сказал он. — И я верю, что так и было. Когда мы кружились на танцевальной площадке, она становилась легкой как перышко. Она бы не могла так танцевать, если бы на душе был тяжелый груз.

— Должно быть, для нее это было спасением, — сказала Соня. — Возможно, веселая обстановка, связанная с танцами, помогала ей выжить. Я даже точно знаю, что она имела в виду, когда говорила, что «танец может развеять грусть».

Некоторое время они сидели молча. Джек посмотрел на часы — он давно уже должен был быть в постели.

Соня маленькими глотками пила воду из стакана.

— Тот человек, который держит «Бочку», предложил мне стать хозяйкой кафе.

— Что? Он отдает его тебе?

— Не совсем, но юридически оно принадлежит семье Рамирес, а я единственный живой член семьи.

Больше всего Джека поразило именно это.

— Что ты скажешь, если я перееду в Испанию? Ты будешь навещать меня? — спросила Соня. Сейчас в ее голосе звучали нотки неподдельного возбуждения. — Потому что я не поеду, если только ты не выполнишь мою просьбу.

— А как же Джеймс? Он хочет уезжать?

— Джеймс не едет.

Отец не нуждался в дальнейших объяснениях. Он никогда не желал вмешиваться в ее отношения с Джеймсом.

— Понятно. — Это было все, что он сказал.

Происходящее стало неожиданностью для Джека. Его жизнь плавно перетекала из одного десятилетия в другое, но это молодое поколение видело мир иначе.

— Конечно, я буду навещать тебя. До тех пор пока ты будешь готовить что-нибудь хорошее и незамысловатое! А ты сможешь приезжать?

— Да, папа, конечно, — сказала она, касаясь руки отца. — Вероятно, мы даже будем видеться чаще, чем раньше. Да и билеты на самолет довольно дешевые. Я хотела тебя кое о чем спросить. Ты не присмотришь за моими коробками? Недолго?

— Разумеется, можешь положить их под кровать. У меня здесь много места.

— Я вернусь за ними завтра, хорошо?

— Это прекрасно, что я дважды повидаюсь с тобой на этой неделе! Просто позвонишь и скажешь когда.

Джек Хайнс много лет не видел свою дочь такой счастливой. Они долго обнимались.

— Ты действительно понимаешь, почему я уезжаю, не так ли? — спросила его Соня.

— Да, — ответил он. — Я думаю, да.

Выпив немного виски, Джек Хайнс крепко заснул и видел в своих сладких снах темноглазую испанскую девушку, танцующую с ним пасадобль.

Обратная поездка домой этой ночью заняла меньше двадцати минут. Соня тут же, не раздеваясь, легла спать. На следующий день она проснулась в семь часов. Впереди ее ждал тяжелый день, нужно было вставать.

Она начала с одежды. Многое в гардеробе не соответствовало ее новой жизни. Костюмы и длинные платья она упаковала в хозяйственную сумку вместе с зимней верхней одеждой, которую она хранила десятилетиями вместе с огромным количеством обуви на высоких каблуках, в которой она никогда не будет ходить по мощеным улицам Гранады. Также имелись шляпки, которые она надевала на свадьбы, и сумочки всех цветов и оттенков. У нее была дюжина платков, большую часть из которых она даже не узнала. К тому времени когда она закончила, можно было насчитать двадцать три сумки, содержимое которых едва в них умещалось. Она тут же отвезла их в благотворительную организацию, чтобы, не дай Бог, не передумать. Однако был один предмет одежды, с которым она не знала, что делать, — платье, которое она надевала на свою помолвку. Оно было сшито из тонкой шифоновой ткани лилового цвета, которую Джеймс купил для нее. Оно принадлежало не совсем ей, но с ним были связаны счастливые воспоминания, и это угнетало Соню.

Были и другие вещи, которые сразу же оказались в мусорном ведре: отвратительный старый плащ и резиновые сапоги, которые определенно не понадобятся в Испании. Папки, забитые старыми рабочими бумагами, письма с заявлениями о принятии на работу, резюме, банковские счета, датируемые временами учебы в университете. Все это можно было выбрасывать.

Она собрала коробку со своими любимыми компакт-дисками. Большую часть этой музыки Джеймс не слушал, поэтому он не будет скучать по ним. Сверху она положила несколько игрушек из своего детства, с которыми не хотела расставаться.

Соня весь день была занята, нарочно погружаясь во все эти мелочи, чтобы не давать себе отчет в своих решительных действиях. Только когда она остановилась на десять минут, чтобы сделать чай, реальность происходящего задела ее за живое. Она удалялась от жизни Джеймса. Ужасная грусть, но все же не вина. Размешивая молоко в чае, Соня оглядела кухню и поняла, что та не вызывает у нее никаких эмоций. Это всегда было место Джеймса, оно им и оставалось.

В спальне лежало еще немного вещей, которые надо было рассортировать, поэтому она поднялась по лестнице с чашкой чая. В одном она была абсолютно непреклонна — не следует брать вещи, которые не принадлежат ей. Дом останется совершенно невредимым; у нее даже не возникало желания взять их общие вещи. Мужчины редко засиживаются в одиночестве; немного подумав, она пришла к выводу, что вскоре кто-то займет ее место. Эта мысль пришла к ней в голову, когда ее взгляд упал на ювелирную шкатулку на туалетном столике. Она открыла крышку и вытащила старые ювелирные изделия, лежащие сверху. Ниже располагались выдвижные ящички, в которых лежали фамильные украшения, которые ей передала мама Джеймса, чтобы носить на официальных мероприятиях: изумрудные серьги, рубиновый кулон и довольно-таки отвратительные, но дорогие брошки. Соня вытащила их и положила в сейф, куда Джеймс всегда велел ей класть их на хранение. Она вспомнила, что в маленьком ящичке, отдельно от всех других, находилась золотая цепочка. Отец отдал ее Соне, когда умерла мама. Она нашла ее и повесила на шею. Руки тряслись, когда она застегивала ее.

Затем она отправилась навестить отца. Он выглядел, как обычно, разве что казался немного подавленным.

— Ты уверена, что поступаешь правильно? — спросил он, когда они заталкивали две коробки под кровать. — Я немного беспокоюсь за тебя.

— Я знаю, что это выглядит опрометчиво, но я никогда ни в чем еще не была так уверена, папа, — ответила Соня. — И уверяю тебя, что я все обдумала.

— Очень хорошо, дорогая. Но если что-то изменится, ты всегда можешь вернуться, ты знаешь об этом, не так ли?

Он ничего больше не сказал на эту тему.

— У меня есть кое-что для тебя, — заявил Джек, шаркающей походкой пересекая комнату. — Я думаю, ты будешь рада получить это сейчас.

Сверху на комоде лежала коричневая бумажная сумка, которую он и вручил ей.

По ее форме и весу Соня сразу же поняла, что находится внутри.

— Твоя мама никогда не решалась выбросить это, — сказал он. — Ей было бы приятно думать, что их отвезут в Гранаду.

Бумага зашелестела, когда Соня вынимала туфли. Мягкая кожа и железные набойки на носках и каблуках износились именно так, как описывал Мигель.

— Похоже, это мой размер, — сказала Соня. — Возможно, в один прекрасный день я их надену…

Какое-то время они сидели молча.

— Почему бы тебе в скором времени не приехать, папа? — спросила она, чтобы снять напряжение. Поглаживая туфли, она рассеянно говорила: — Приезжай через несколько недель. Я как раз разрешу жилищный вопрос к этому времени.

Они нежно обнялись, и Джек наблюдал, как она спускается по лестнице, пока она вовсе не исчезла.

Это был ее последний день в Лондоне; завтра она полетит в Гранаду. Она позвонила Мигелю и сказала, что возвращается.

— Я так рад, — ответил он. — Надеюсь увидеть тебя в скором времени.

Теперь осталось только написать письмо Джеймсу. Она боялась этого, но ей непременно нужно было ответить на его ультиматум и, возможно, объясниться.

Дорогой Джеймс!

Думаю, ты уже понял, каким будет мой ответ. Все очень просто: танцы для меня — смысл существования. Я не могу бросить их, это то же самое, что перестать дышать.

Я не требую от тебя, чтобы ты простил меня и принял мое решение.