— Прощай. И если навсегда…

— То навсегда прощай,[19] — собрав последние силы, одеревеневшим ртом ответила она и схватилась за стенку, чтобы не упасть. Но высоко поднятая голова Милоша со спутанными кудрями уже затерялась в море других голов, расплывавшихся перед ее полными слез глазами.

* * *

Перед летними каникулами Джанет должна была оформить финансовые дела, связанные с оплатой обучения в Оксфорде, а для этого надо было посетить здание неподалеку от Лесного института, где заседала конгрегация.[20] Эти сливки университетского общества всегда внушали Джанет странную смесь любопытства, страха, уважения, к которой примешивалось и некоторое презрение. Рядом с действительно высокочтимыми профессорами в конгрегацию всегда входили снобы и выскочки, считавшие себя единственными носителями оксфордского, да и вообще английского духа. Вот и сейчас прямо навстречу ей, делая вид, что не замечает никого вокруг, шел типичный член конгрегации: высокая худая фигура, на которой с оксфордским шиком, то есть как на вешалке, сидел темно-синий костюм, а светлые, тщательно приглаженные волосы породистого сакса оттеняли бледное матовое лицо с тонкими губами. Бросив на Джанет намеренно рассеянный взгляд, он скривил рот при виде ее узких джинсов; а Джанет, и вообще достаточно равнодушно относившаяся к одежде, при любых обстоятельствах помнила слова Селии, говоримые не раз и не два: «Ах, Нетти, в ногу с модой идут лишь кокотки, а настоящая леди одета скромно и, по крайней мере, года на два отстает от всех этих криков сегодняшнего дня». Да и сама девушка предпочитала одеваться, если так можно выразиться, несколько вопреки. Даже свой колледж она выбрала именно потому, что все остальные давно сменили средневековое название «холл» на современное «колледж», и только Леди Маргарет Холл крепко держался за свое. Потому и сейчас, когда все носили широкие джинсы, она упрямо влезала в узкие. Член конгрегации прошел мимо, совершенно по-хамски задев девушку плечом. Но Джанет лишь искренне рассмеялась такому убожеству, и смех ее, видимо, долетел до его надменного слуха — звук хлопнувшей двери был, безусловно, слишком громок для столь рафинированного существа.

Разумеется, Джанет быстро забыла бы об этом придурке — в университете таких было предостаточно, — если бы не автобусная экскурсия, куда напоследок ее затащила Джиневра Кноул, студентка колледжа Святой Хильды, принадлежавшая к каким-то высшим студенческим организациям, кичившаяся своим столетним происхождением и смуглой кельтской красотой. В последнее время Джиневра искала общества Джанет — после того, как узнала, что та может похвастаться своими предками даже ранее шестнадцатого века.

В автобусе, набитом футболками, бейсболками и бермудами, Джанет тут же заметила долговязую фигуру, то и дело бесцветным голосом подававшую язвительные, хотя и достаточно тонкие реплики. Около монастыря Лоувелла ее ухо вдруг резанула фраза:

— Разумеется, Франсуа поступил абсолютно верно, тайно перейдя к Йоркам. Двойная жизнь давала ему и двойной доход.

Джанет, с детства обожающей именно Красную Розу, захотелось немедленно подойти к этому хлыщу и в лицо сказать ему все, что она о нем думает, и она бы, конечно, сделала это, но железное правило Оксфорда — строжайшее подчинение младших старшим — уже въелось в ее сознание. Недовольная собой, она смотрела в окно, пока автобус не доехал до Годстоу, где покоится прах «прекрасной Розамунды», бессмертной возлюбленной Генриха Второго, и тот же голос не заявил:

— Надеюсь, всем известно, что Розамунда Клиффорд на самом деле была ужасно толста и немало обезображена сифилисом.

Джанет встала и решительно направилась в голову автобуса, но Джиневра вовремя схватила ее за подол длинной мужской рубашки.

— Ты что, с ума сошла!? Это же Хаскем! Хью Хаскем! — в ее тоне слышался неподдельный пиетет и, пожалуй, даже нечто большее. — Член конгрегации, президент гольф-клуба, капитан команды поло, когда они в последний раз выиграли в Харлингтоне…

— Да хоть канцлер! — оборвала ее Джанет, чувствуя, что Джиневра собирается до бесконечности перечислять звания, столь ласкающие ее слух. — Он не имеет права, это не частная компания! Я тоже знаю уставы и сейчас не менее публично выскажу…

— Не смеши меня, Джи! Хаскем уже би-си-эл.[21] Знаешь, он сумел выйти сухим из воды даже тогда, когда его обвинили в попытке возродить традиционные драки между городом и универом, то есть, собственно, только одну драку, в ночь Гая Фокса…

— И что, у него получилось? — с неожиданным любопытством спросила Джанет, которой тоже нравилась эта дикая традиция.

— Не очень, — честно призналась Джиневра. — Драка, конечно, была, но размах не тот, а главное, дух.

— А сам он, конечно, из Мертона? — улыбнулась, уже растеряв свою воинственность, Джанет. — Надо будет поговорить с ним об этих драках, я имею в виду с философских позиций.

— Попробуй. Но Хаскем не любит блондинок. — Джиневра гордо тряхнула не менее роскошной, чем у Джанет, гривой — тяжелой, ровной, оттенка переспелого каштана.

— Ну, во-первых, я рыжая. А во-вторых, эти английские сухари не в моем вкусе. — И чувствуя, как ею снова почему-то овладевает злость, Джанет шепотом произнесла такое циничное замечание, что Джиневра на мгновение оторопела.

— Вот так тихоня! — Взяв себя в руки, она рассмеялась и добавила почти с завистью: — И все-таки даже подобные знания тебе не помогут.

Но Хаскем, широко перешагивая через рассевшихся в проходе, уже подходил к ним сам.

* * *

При ближайшем рассмотрении лицо Хью Хаскема, даже несмотря на не покидавшее его выражение брезгливого высокомерия, тем не менее можно было назвать красивым: тонкий нос, высокий выпуклый лоб со впадинами на висках и классически-тяжелый английский подбородок. Только глядевшие презрительно серо-голубые глаза были, пожалуй, уж слишком бледны и прозрачны. От него шел терпкий запах туалетной воды «Дайвотс», по которой сходила в это лето с ума вся мужская — да втайне и женская — половина Оксфорда.

— Мое почтение, мисс. Добрый день, Джиневра. Прошу прощения за вторжение, но у меня есть для тебя хорошая новость: сегодня утром привезли новых лошадей из Шепшеда. Если хочешь, то сегодня в семь тридцать на Порт-Мидоу мы будем их опробовать.

Лицо Джиневры еще сильнее посмуглело от такой чести, и Джанет, может быть впервые в жизни, почувствовала язвительный укол зависти. Лошади были ее тайной страстью; конечно, слово «страсть» можно было употребить здесь лишь относительно — просто Джанет, как все романтические натуры, с детства напичканные историями о благородных разбойниках и мушкетерах, всегда хотела увидеть себя гордо восседающей на лошади, за чем, разумеется, должно было последовать какое-нибудь увлекательное приключение. В девятнадцать лет Джанет Шерфорд еще не избавилась от подобных иллюзий.

— А я… Можно и мне!? — выдохнула она в нарушение всех университетских правил, когда младшие ни в коем случае не должны вмешиваться в разговор старшекурсников, тем более би-си-эл, до тех пор пока их не пригласят.

Хаскем медленно поднял тонкие брови, а Джиневра досадливо дернула плечом.

— К чему такая спешка, детка? — насмешливо протянул Хаскем, поднимая руку, и Джанет в ужасе показалось, что сейчас он приподнимет ее подбородок своим длинным пальцем с розовым отполированным ногтем. — Разве вы настолько хорошо владеете лошадью? Кто это, Джиневра?

Чтобы как-то сгладить неловкость, Джиневра решила сразу выложить главный козырь:

— Познакомьтесь: Хью Хаскем — Джанет Шерфорд, би-эй. Между прочим, наследница четвертого баронета Фоулбарта.

Хаскем снова вскинул бровь:

— Это по линии Хенеджа Фоулбарта или через баронов Давентри?

Джанет преисполнилась уважения и растерялась одновременно: такого мгновенного знания генеалогии она не ожидала, тем более от человека, только что цинично смеявшегося над святыми в английской истории именами.

— Первое, — пролепетала она.

— Хм. Весьма любопытно. В таком случае, весьма рад знакомству. — Он совершенно естественно поцеловал Джанет руку. — И уж кстати, Патриция Фоулбарт — ваша сестра?

— Мама, — просияла Джанет.

— Еще лучше. Я жду вас обеих. Амазонок, конечно, у вас нет?

Девушки опустили головы.

— Но бриджами извольте себя обеспечить. — И Хаскем, чуть пригнувшись, отправился обратно на свое место во главе автобуса.

Весь остаток дня был посвящен доставанию бриджей, что оказалось совсем непростым делом, и в конце концов нашлись всего одни, за которыми Джиневра уехала аж в Шелтинхэм. Джанет осталась сидеть в их кубикуле,[22] полная обиды и еще какого-то непонятного ей чувства. Хаскем и задел ее самолюбие, и заинтриговал своим знанием истории. К тому же в его поведении и отчасти даже жестах сквозила твердая воля, что было для девушки, привыкшей к мягкости Чарльза, ироничной жизнерадостности Стива и глобальному подчинению силам пола у Милоша, непривычно и любопытно. Она очень легко вообразила его и с хлыстом, и в судейской шапочке, изматывающим стороны самым иезуитским перекрестным допросом. Итак, сила воли и некая порочность. Последнее Джанет, сама будучи натурой очень цельной, всегда угадывала в людях безошибочно.

А время приближалось к вечеру, воды Темзы, текущей прямо под стенами колледжа, приобретали густой медовый оттенок, а тени от деревьев в парке неуклонно становились все длиннее и темней. Еще полтора часа — и сказочные лошади так и останутся сказкой. И тогда Джанет туго закрутила на затылке свои кудри и выскользнула в пустынный коридор…

Над Порт-Мидоу стояли те самые ранние сумерки, когда все вокруг видится в дымке, размывающей и скрывающей силуэты. В прогретом за день воздухе раздавалось всхрапывание коней и короткие сухие щелчки хлыстов. Джанет еще издали увидела высокую худую фигуру Хаскема в безупречно белых бриджах и рединготе, может быть, чуть более изысканном, чем полагалось. Джанет, неподвижно неся узкие плечи в темно-синем бархате, затянутом наподобие жакета, и аккуратно убранную голову в, как и положено, низкой фетровой шляпе, проплыла через все поле прямо к Хаскему, державшему под уздцы небольшую крапчатую кобылу, и, не смущаясь под всеобщими взглядами, присела перед ним настолько низко, насколько позволяла длинная, тоже из синего бархата, юбка: