Последние дни Джанет большей частью проводила у Стива, ощущая, что в отношении к ней Пат после того разговора на пляже появилось нечто не то печальное, не то болезненное. Кроме того, она видела, что отец как-то резко постарел и погрустнел. Но больше всего ей хотелось понять удивительное преображение Жаклин, которая за те два года, что они не виделись, из ходившей вперевалку, раздавленной своим мертвым младенцем женщины превратилась в стройную особу, выглядящую гораздо моложе своих лет и распространяющую вокруг себя вполне телесную атмосферу. «Неужели у нее есть любовник?» — не раз со страхом спрашивала себя Джанет и не находила определенного ответа.

В последний вечер, как уже много вечеров подряд, над городом опять нависла черная грозовая туча, и Джанет, мучаясь от подступающего желания, как тень бродила по пустым и неосвещенным комнатам. На какое-то мгновение она застыла у наливавшегося черно-багряным светом окна, и тут сзади к ее спине прижалась горячая тяжелая грудь.

— Жаклин?! — скорее догадалась, чем узнала Джанет.

— Ведь ты давно хотела со мной поговорить, правда? — вместо ответа улыбнулась Жаклин.

— Правда.

— И про то, как я изменилась, и про постаревшего папу, и про… — Жаклин слегка запнулась, — про, скажем так, неведомые женские возможности?

— И это правда. — Джанет чувствовала, как от Жаклин исходит волна уверенности и нервного возбуждения одновременно.

— Сядь. — И они обе уселись на широкий подоконник, за которым бились тревожные сполохи начинающейся грозы.

— Что касается меня… — Жаклин снова улыбнулась, и Джанет, почему-то вздрогнув, увидела, как блеснули во вспышке молнии ее влажные зубы. — Я отказалась от детей, понимаешь? Не в реальном, конечно, смысле. Я убила в себе это — и жертва была принята. Это очень страшно, поверь, но я слишком люблю твоего отца, чтобы отказаться от него.

Джанет напряженно слушала, мало понимая, но всем своим существом внимая этим странным речам.

— А Стив… Из него ушла жизнь, понимаешь?

— Да. Но почему, ведь он совсем еще не старый?

— Жизнь коренится в любви, это так. В любви, то есть в великодушии и действии. Но есть и другая любовь — смутный порыв, сам в себе находящий пищу. И только она прозревает таинственное сходство всех явлений, единой вспышкой озаряя непонятное. И он потерял эту любовь.

И еще не сознавая, что говорит, лишь смутно догадываясь о верности своего предположения, Джанет тихо спросила:

— Это случилось после того, как мы встретились с ним в Швейцарии?

— Умница.

— Так он любил Руфь?! — Назвать эту женщину бабушкой было, конечно же, невозможно.

— Да. И с ее смертью живая жизнь оставила его. Она, конечно, была фантастическая женщина, одаренная по-женски так, как бывает, может быть, раз в столетие.

— Откуда ты знаешь?

— Сейчас мы говорим не об этом. Мы говорим о тебе, правда? — Жаклин мягко положила свою крошечную руку на подтянутое к лицу колено падчерицы, но это прикосновение показалось Джанет прожигающим насквозь. — Ты бьешься в каменном колодце плоти, омраченная всеми темными страстями, — но этого не надо бояться. Милош дал тебе то, чего большинство добивается годами и чаще всего не получает вообще. А он сделал тебе царский подарок, и чем глубже яма, в которой ты находишься сейчас, тем яснее и светозарнее будет тот день, когда от нынешнего бунта страстей останется лишь завоеванная свобода и умиротворенный разум. — Жаклин внезапно спрыгнула с подоконника и метнулась в глубину комнаты. — Посмотри. — Она протянула Джанет зеркальце. — Видишь, в твоем лице борются два начала. Твои глаза ясны и невинны, несмотря ни на что, зато рот… Рот говорит о том, что ты еще не дошла до дна колодца. — Жаклин вдруг порывисто прижала к себе девушку. — Я очень люблю тебя, Джанет! Я знаю, каких мук стоила ты родителям! И потому прошу тебя: иди своим путем, каким бы черным он тебе ни казался. Не бойся ничего. Исполняй свои желания, помни: нереализованные желания ведут к бесплодию, к смерти… А теперь иди, Ферг уже давно мечтает попрыгать с тобой под дождем. — И Жаклин буквально вытолкала Джанет в детскую.

Последние три дня перед отъездом Джанет провела как в полусне. И ясность, и взрослость снова оказались мнимыми, окружающий мир опять доказал ей свою непостижимость. Пат, не дождавшись отъезда дочери, вылетела в экзотическую Украину, очарованная ее печальными, текучими, как вода, песнями, и поэтому Джанет прощалась только с Шерфордами. Ферг, выглядевший по росту четырехлеткой, а по разговорам — школьником не ниже третьего класса, сунул ей огромный пакет для Милоша, а Жаклин молча прикоснулась губами к ее виску. Стив повез ее в Филадельфию. И Джанет не выдержала:

— Папа, зачем приезжал Милош?

Стив, переживавший ее разрыв с Милошем почти так же мучительно, как они сами, посмотрел на нее грустными потемневшими глазами:

— Ему очень плохо, девочка. И вся штука заключается в том, что эту любовь ему не изжить. Никогда. К тому же… Он бесплоден. Стопроцентно и без всяких надежд. Мы ездили с ним в Институт репродукции.

Джанет кусала губы, прижимаясь лицом к стеклу, по которому уныло и монотонно катились дождевые капли. Как тогда, в их вторую женевскую встречу… О Милош, Милош… Неужели ему уготован такой же крестный путь, как и папе? И он будет по-настоящему жить только ею, как папа — Руфью?

Сама того не заметив, Джанет произнесла последнюю фразу вслух. Стив с тоской и упреком посмотрел на дочь.

— Папа, неужели ты любил ее так?

Но эта любовь и ее тайна было последним, что принадлежало только ему, Стивену Шерфорду, и потому он не мог отдать их никому.

— Увы, моя девочка, у Жаклин после той истории бывают странные состояния, и ее вымыслы нельзя принимать за правду. Вот так-то.

Машина уже сворачивала к аэропорту.

* * *

В Оксфорде все было на удивление по-прежнему, и Джанет, может быть, впервые обрадовалась этой застылости — островку незыблемости в океане как внешних, так и внутренних, душевных, бурь — и только сейчас оценила утверждение о том, что именно в старых университетах выковывается подлинно английский характер.

Единственным изменением была Клара, растолстевшая еще больше и украсившая себя во всех местах только начинавшим входить в моду пирсингом. И, как ни странно, серебряные колечки, цепочки и гвоздики весьма аппетитно и заманчиво смотрелись в пухлых складочках ее тела.

— Класс, да? — ничуть не стесняясь своей наготы, вертелась она перед зеркалом, поднимая за украшенные змейками соски свои необъятные груди. — Кстати, знаешь, по индийским канонам в пупок настоящей женщины должно входить ровно две унции масла, а я еще не дотягиваю четверть! — И она смеясь раздвинула углубление на животе, в котором тоже мерцало серебро. — Джанет все-таки невольно передернуло. — Я торчу здесь уже две недели, тоска зеленая. Если бы не скандал с этим, ну, как его?.. Такой длинный из Мертона, в каждой бочке затычка?

— Хаскем? — с тоскливой уверенностью уточнила Джанет, и кровь бросилась ей в лицо. Летом она много думала о нем, но вряд ли с оттенком эротичности: ее разум мог представить себе иного мужчину, не Милоша, берущего ее, но тело при этих мыслях оставалось равнодушно-безответным. Она думала скорее о глупом, на ее взгляд, поведении Хаскема при его несомненном уме и железной воле. Он занимал ее как парадокс — или как образчик типичного англичанина. И все же что-то в нем задевало ее нервы. А скандал, о котором говорит Клара, конечно, из-за женщины… — Но он настолько джентльмен, — протянула она, стараясь казаться равнодушной.

— Вот именно! Настоящий английский джентльмен! — фыркнула Клара, чистокровная шотландка. — Худосочный урод! А эта красотка наездница! — Она тут же малопристойно изобразила скачку на лошади. — Как она ползала за ним по всему городу, по всем кофейням, чуть не сапоги лизала!

— Да кто это? — спросила Джанет, впрочем, уже догадываясь об ответе.

— Да ваша обожаемая всеми Джиневра, вот кто! И чего она в нем нашла? Но это еще полбеды, а три дня назад, как раз перед твоим приездом, в Брюсе[23] он публично закатил ей пощечину, заявив, что она беременна вовсе не от него. Говорят, у него для таких дел, — Клара плотоядно ухмыльнулась и звонко шлепнула себя по огромному бархатистому, нежно-розовому заду, — в Лейхлейде нанята квартира…

— Какая гадость, — Джанет брезгливо скривила рот, искренне презирая грязь тайного разврата и не находя между ним и чувственностью, умноженной на мужскую силу, Милоша ничего общего.

— А ты не знаешь, кто он? — не унималась Клара, не переставая изгибаться в попытках рассмотреть себя со всех сторон.

— Би-си-эл, — механически ответила Джанет, неожиданно для себя разозлившись на трясущую телесами однокурсницу. — Да прекрати ты этот эксгибиционизм!

— Что, завидно? — ничуть не обиделась та, но все-таки натянула широкую мужскую рубашку. — Я знаю, что би-си-эл. Я спрашиваю про семью, ну и прочее?

— Я видела его всего три раза, и то в один день. Кажется, он хорошо ездит верхом и… разбирается в генеалогии.

— В жизни не поверю, что он аристократ, наверняка сынок каких-нибудь буржуа…

— Честно говоря, мне совершенно наплевать, кто он, — сама себе солгала Джанет. — Лучше дай-ка конспект по деликтовому праву,[24] за лето все выветрилось…


Джиневру за последующие три дня она так и не встретила, а зайти в Святую Хильду, где та училась, не решилась — зато Хаскем попался ей на глаза у входа в библиотеку Кодрингтон.

«Конечно, он таскается именно сюда, потому что сюда пускают только мужчин, выпендрежник несчастный!» — с прихлынувшей непонятной злостью подумала Джанет.

— Мое почтение, мисс Фоулбарт! — Хаскем сделал насмешливый жест, будто приподнимая несуществующую шляпу.

— Я Шерфорд, — отрезала та.