- О, вы наверное Полина? - улыбается Марина, и  я знаю, что это абсолютно точно мать Стеши.

Девочка похожа на отца, но теперь, когда они стоят рядом, ощутимо сходство и с ней.

- Ты растешь, Глеб, она хороша. Очень хороша. Ты такую не заслужил, - смеется Марина.

- Полина это...

- Твоя бывшая жена, - натягиваю  улыбку.

И это движение почти болезненно.

На негнущихся ногах захожу в спальню, руки трясутся, подхожу к шкафу, хотела переодеться, но вдруг вижу свою сумку на дне, среди зимней обуви. Сердце стучит о ребра, сажусь на колени. Взрослые люди не убегают. Они разговаривают, решая проблемы, приходя к консенсусу. А я боюсь, страшно спросить его, опасаюсь услышать правду. Мне все равно, что приехала Марина, она мать Стеши и будет к ней приходить, мне нужно другое.

"Он тебя не любит!" – набатом звучит в ушах. Не могу больше, не могу.

Я обожаю, люблю просто смотреть на него, живу им, слушая его дыхание по ночам. Это наказание, моё возмездие за то, что так легко пустила в свою жизнь Егора, за то, что спала с женатым, ничего о нем не узнав. За то, что раздвинула ноги прежде, чем включить мозги. Вот она настоящая любовь, истинное чувство, но я так боюсь, что оно не взаимно.

Сижу у дверцы шкафа и не знаю, что мне делать. Нужно просто спросить, поговорить по душам. Но ведь «люблю» должно рождаться само. Это нельзя просить или требовать. Захотел, не можешь держать внутри: скажи, выпусти из себя, прокричи прямо сейчас, разрывая пространство и время. Вот как это должно быть.

Я так расстроена, что не замечаю, что в комнату входит Стеша. Я вцепилась в ручку сумки, тереблю ее, вытаскивая нитки.

- Мама, ты куда? - замирает на пороге Стеша.

Я медленно поворачиваюсь. Так и сижу у открытого шкафа на коленях и не могу поверить в то, что Стеша сказала это мне.

А за ее спиной стоит Глеб, он держит хрупкие плечики дочери и улыбается, такой искренней широкой улыбкой. Чувствую, как по щеке бежит непрошеная слезинка.

- Мама, не уходи, - бежит ко мне Стеша, обнимая, отбрасывая в сторону ручку сумки, толкая ее ножкой.

Теперь слезинки превращаются в настоящие слезы, я целую девочку.

- А где?

- Ушла, как всегда, позвонил некий мужик и заехал за ней на дорогой тачке. Меня так разозлило, что ей кто-то рассказал и она приехала посмотреть на тебя, под предлогом того, что якобы хочет повидаться с дочерью. Я пытался ее встряхнуть, но похоже некоторых женщин нужно стерилизовать еще в детстве, - почти рычит мой спасатель.

Глеб внимательно смотрит на нас. А Стеша снова повторяет:

- Мама, не уходи, - она так испугана.

Я сжимаю ее в объятьях, мне кажется, еще чуть-чуть и я задушу ее. Мое маленькое милое солнышко. Не понимаю, как родная мать могла оставить такое сокровище? Глеб все еще стоит на пороге, засунул руки в карманы и внимательно смотрит.

- Стеша, мне кажется, она думает, что мы её не любим.

Медленно подходит к нам и садится Глеб на колени, обнимая  обоих. Так и сидим возле шкафа.

- Мы её любим, - хихикает Стеша.

- Очень любим, - сжимает меня Глеб, целуя в щеку и лоб.

Догадался! Понял, чего именно мне не хватало. А может увидел мое перепуганное лицо, когда я нашла здесь его бывшую жену. Неужто и вправду решил, что я уеду? Мне все равно, главное, что он, они сказали это. Самое важное, что я нужна им обоим. "Мама", ну надо же. И если есть рай на земле, то сегодня он в этой комнате.

* * *

Вечером того же дня, не успевает Стеша засопеть, сладко причмокивая, как я, покидая детскую, натыкаюсь на Глеба, что ждет меня в зале.  Комнату освещает лишь тусклый торшер в углу, телевизор гоняет картинки без звука, а ленивый рыжий  кот, которого мы завели совсем недавно, мирно урчит в кресле. На мне майка и шорты, мой спасатель жадно осматривает тело перед собой.

- Ты знаешь, Полина, что все это время вела себя очень плохо?

Я вспыхиваю, ощущая жар внутри. Едва заметно улыбаюсь, его глаза полыхают огнем. Все вернулось, по спине ползут мурашки, рот пересыхает, а губы перестают слушаться.

- Да, Глеб Дмитриевич, - он давит на мои плечи, и я послушно опускаюсь на колени.

Пригвоздив меня взглядом, он стягивает с себя футболку и джинсы вместе с трусами, став передо мной абсолютно голым. Я краснею, ненасытно впитывая вид его атлетичного торса, мощных ног и стоящей колом плоти. Какой же он красивый и сильный. Крепкое мускулистое тело блестит оставшимся после лета загаром. Мне хочется съесть его. Вздыбленная плоть торчит, делая мне комплимент, демонстрируя безумное желание. Он медленно снимает майку, наслаждаясь процессом моего обнажения.  Я сижу у его ног в одних шортах с голой грудью, он трогает соски, сжимая между пальцев. Берет мою руку, бесцеремонно укладывая на свое мужское достоинство. Послушно двигаю пальцами. А он наклоняется, сгребая мои волосы в пучок.

- Ты не хотела меня, - голос строгий и суровый, от его тона я глупею, теряя способность сопротивляться, - избегая.

Наклоняется, целуя в губы, глубоко, грубо и варварски запихивает язык мне в рот, а я двигаю рукой, наслаждаясь теплом и твердостью.

Горячий восторг, сладкий мед, стекающий по телу - это ощущение, наш огонь, жар страсти, все вернулось. Безумный кайф, по которому я ужасно соскучилась. Он притягивает мою голову к своему паху, и я делаю несколько движений языком и губами, целуя, посасывая, лаская и заигрывая. Я люблю этого мужчину и обожаю, когда он такой дерзкий. Он сжимает мои пряди, потягивая:

- И будешь наказана за это.

Глеб сдирает с меня шорты вместе с трусами, вынуждая опереться на журнальный столик, все еще держа за волосы. Колесики скользят по ламинату, дерево холодит обнаженную кожу.

Первый шлепок застает меня врасплох, заставляя выгнуться. Еще один, и я скулю от наслаждения. Глеб тянется к груди, нагло сжимая, потом снова шлепает, поглаживая пальцами, собирая влажность.  Мне нравится эта игра. Она заводит нас обоих.

- Простите меня, Глеб Дмитриевич, но я так хочу ...

- И чего же ты хочешь? – его строгий голос сносит крышу.

Шлепки сыплются один за другим, а я уже не могу сдерживаться, изнывая от желания. Он снова тянет за волосы, лаская пальцами, скользя внутрь, двигаясь и кружа.

- Чтобы вы поимели меня...

Он ласкает, целует, сжимает и пощипывает, но дальше этого не заходит.

- Пожалуйста, - еще один шлепок, сильнее предыдущих, и я охаю, умоляя.

Но его самообладание не вечно, он жестко берет меня сзади, сдавливая бока, заставляя упираться грудью о стол. Мы долго целуемся, когда я оказываюсь сверху, он прижимает меня к себе, переворачивая  и обнимая так сильно, что кажется, еще чуть-чуть и  треснут ребра.  Уши закладывает от наслаждения, а от поцелуев немеют губы.

Он отпускает меня только через несколько часов, когда я без сил валюсь на ковер, кутаясь в плед и подкладывая ему под голову маленькую диванную подушку.  А сама устраиваюсь на его груди, обнимая двумя руками. Хотя, зная Глеба, я уверена, что он смог бы еще.

- Я люблю плов, рассыпчатый такой, чтобы морковка полосками и острый рис, и, чтобы не слипшийся рис, а сухой, - улыбается Глеб, целуя меня в лоб, понимая, что именно недостаток разговоров и завел нас в тупик ранее. - Я куплю тебе казан.

Меня разбирает смех. Я поднимаю глаза. Вожу носом по мужской шее, жмурясь от удовольствия.

- Это очень романтично, Глеб Дмитриевич.

- О, ты хочешь цветов и конфет? – прижимает крепче, зарываясь пальцами в мои волосы. - Я планирую пригласить тебя на свидание, но это пока секрет, - подмигивает.

Эти ласковые движения пальцами, массаж кожи головы, сводят меня с ума.

- О нет, только не цветы, никогда не дари мне цветы!

Вспоминаю то количество букетов, что втюхал мне Егор и кривлюсь.

- А еще я люблю старые фильмы, советские, те, что тебе смотреть наверняка скучно, - переплетает он наши пальцы, поднося мою руку к своим губам и нежно целуя.

Я млею, ощущая абсолютное счастье в его объятьях.

- Это точно, - хихикаю, -  мне нравится про здоровенных мужиков в трико, которые всех спасают и летают по небу в развивающихся плащах.

- Многое становится понятно, - смеется Глеб, - хотя, в детстве я тоже любил про супергероев.

Он трогает мой шрам на плече, пальцами касаясь сморщенной кожи другого цвета.

- Некрасиво, да? – убираю руку.

- Глупости не говори. Это знак боевого отличия, - целует кожу.

А затем вздыхает, пальцем указывая на свою грудь.

- Эти татуировки, птицы – это детки,  которые, - он задумывается, - которых я не смог спасти. Справа мальчик, выскользнувший из моих рук на застрявшей карусели. Слева девочка, которую я тащил на себе очень долго, но она все равно утонула. А здесь, - он указывает на предплечье, -  малыш, который задохнулся от угарного газа. Я вытащил его из горящего дома, но слишком поздно. Мне нужно сделать еще одно  тату, я не спас девочку подо льдом.

- Это не твоя вина, милый, - целую его грудь.

- Любимая, - читает он мои мысли, пуская своми словами горячий ток по расслабленному телу, слушала бы это вечно, - я не всегда хочу говорить об этом, потому что чувстую свою вину за то, что не могу спасти всех. Ты стала для меня райским островом. Местом покоя, куда я прихожу и забываю обо всем. Не думал, что так нуждаюсь в этом. Ты мое счастье, Полина. Моя мать, как всегда права, она сразу поняла, что мне нужно.

- Говори, когда тебе хочется, мне главное, чтобы вы рядом были ты и Стеша, - жмусь к нему.

- Мамочка, - щекочет меня Глеб, вспоминая слова Стеши.

А я снова чувствую, что к глазам подступают слезы. А он тонко понимает мое настроение и шепчет:

- Я бы все отдал, чтобы ее настоящей матерью была ты, а не она.