Тут на крыльцо выскочил Колдунов, сунул сигарету в зубы и глубоко и быстро затянулся.

– Ну, вроде все нормально, – сказал он отрывисто. – Мужики зашивают, и в реанимацию. Я бы сам доделал, но на тройное ДТП вызвали, вы уж простите.

– Спасибо.

– Если хочешь, можешь подняться, но она в наркозе. – Колдунов жадно, в три затяжки выкурил сигарету. – Побегу, ребята, пациенты ждут.

Он побежал к смотровым, а Макс повел Зиганшина в реанимацию.

– Ну видите, все нормально, – повторял он, – если Колдунов сказал, то так оно и будет, он не разбрасывается пустыми обещаниями, это я точно знаю.

– Спасибо.

– Все будет хорошо, Мстислав. Знаете, я ведь тоже побывал в этих самых коридорах, когда Руслан попал в аварию, и потом, когда ему пришлось ногу отнять. Тоже места себе не находил и думал, что это ожидание никогда не кончится. А оно кончилось, и даже как-то забылось.

– Я знаю, что вечно ничто не длится, если вы об этом.

Макс не ответил. Они как раз подошли к дверям реанимации, и он соображал, как бы попасть внутрь, не будоража всех звонком.

Пока думал, дверь открылась сама, и появился тот доктор, что смотрел Фриду в приемном покое.

– Как она? – спросил Зиганшин.

– Стабильная, но тяжелая, – ответил хирург. – Сильная интоксикация, поэтому побудет пока на искусственной вентиляции легких.

– А из-за чего это случилось?

Врач усмехнулся:

– Коллеги забыли у нее в животе два тампона, так что ничего удивительного. Поэтому и клиника была такая смазанная.

У Зиганшина даже голова закружилась от бешенства:

– Как это так?

– Такое бывает при сложных операциях. Главное, что мы исправили ошибку коллег, и теперь ваша супруга будет поправляться, потому что другой патологии мы не нашли. Хотите ее увидеть?

Зиганшин послушно накинул бумажный халат и прошел вслед за доктором в реанимацию. Мерно шумели дыхательные аппараты, и он, глядя на койки, не узнал свою жену, потому что волосы ее были убраны под шапочку, а изо рта торчала интубационная трубка. Маленькое восковое личико казалось совсем чужим, Зиганшин просто не мог поверить, что это – Фрида. Он хотел пожать руку, лежащую поверх одеяла, но испугался, такая она была бледная и тонкая.

Зиганшин спросил, можно ли чем-то помочь, но подошедший реаниматолог сказал, что самое лучшее – это сейчас пойти домой. Фридой занимаются специалисты, делают все необходимое, а он тут будет только путаться под ногами. Если бы Фрида была в сознании – другое дело, а так никакого смысла возле нее сидеть.

– Экономьте силы, они вам еще понадобятся, когда она будет поправляться, – сказал реаниматолог.

Зиганшин понял намек и вышел в коридор. Макс маялся возле кадки с раскидистым деревом, на котором среди темно-зеленых листьев цвела одинокая лиловая роза.

– Все будет хорошо, – повторил Макс, как заклинание, и зачем-то взял Зиганшина под руку, будто боялся, что тот начнет буянить.

Возвращаться домой не было большого смысла, и Макс повез приятеля к себе. Выходя из приемного покоя, Зиганшин вспомнил про куртку, но специально сделал вид, будто забыл. Куртка должна пропасть, и тогда Фрида поправится.


Когда подъехали к красивой новостройке, расположенной на берегу Невы, Зиганшин вспомнил, что Макс взял ипотеку, очень этим гордился и звал на новоселье аккурат накануне Фридиных родов.

Тот телефонный разговор вдруг очень ясно всплыл в памяти, как он поздравлял приятеля и обещал обязательно «прибыть в полном составе», как только сыну исполнится месяц.

Тогда он представил в своем воображении картинку, как они едут все вместе к Максу, Фрида – рядом с ним, держа на коленях какой-нибудь чайник или цветочный горшок для подарка новоселу, сзади сидят Света и Юра, а между ними – люлька с сыном. И день ему представлялся солнечным и теплым, голубое небо отражалось в Неве, и солнце рассыпалось миллионами искр в ее волнах. Так он себе тогда представил, а получилось, что пришел один.

Фрида лежит в реанимации, среди чужих людей, и неизвестно, выживет ли. Макс сказал, что Колдунову можно верить, и то, что он был с ними злой и резкий, – очень хорошо. Если бы Ян Александрович думал, что Фрида умрет, разговаривал бы совсем иначе.

Зиганшин кивнул. Он хотел поговорить с Колдуновым перед уходом, но в приемном сказали, что профессор уже ушел в операционную, вытаскивать с того света пострадавшего в ДТП. Придется ждать до завтра.

Макс был за рулем, и в дороге Зиганшин позвонил Льву Абрамовичу, как мог обтекаемо и оптимистично доложил, что Фриде сделали операцию и теперь она будет поправляться.

Дед то ли поверил, то ли решил не грузить зятя своей паникой, но говорил спокойно и обещал позаботиться о Свете с Юрой, пока Зиганшин в городе.

Квартира Макса была большая и, наверное, удобная. Добросовестно исполняя обязанности гостя, Зиганшин восхищенно цокал языком, хвалил высокие потолки и большие окна, но все это не запечатлевалось в его сознании.

Макс быстро прервал его излияния, куда-то исчез, но вскоре появился с охапкой постельных принадлежностей.

– Я сам постелю, – сказал он, взмахнув простыней, – вы отдыхайте.

Зиганшин сходил в душ и, только встав под теплую воду, понял, что без куртки основательно замерз.

Фрида, наверное, тоже мерзнет под легким казенным одеялом. Он снова, как наяву, увидел бледное неподвижное лицо жены с трубкой во рту. Вся опутана какими-то проводами, бедная. Хорошо, что она в наркозе и не чувствует, что с нею происходит.

А ведь заехать к Максу на работу было спонтанным решением! Будто кто-то толкнул его под локоть. А если бы он не прислушался, отмахнулся? Или Макс оказался бы не таким внимательным врачом? Так бы Фрида и лежала, пока не умерла от интоксикации, а он бы все уговаривал ее поесть!

Зиганшина затрясло в ознобе.

– Сволочь, баран! – прошипел он и до боли сжал кулаки, чтобы перенести волну ледяного ужаса, окатившую его.

Завернувшись в махровый халат Макса, он вышел в коридор и огляделся. В открытую дверь гостиной была видна расстеленная для него на диване постель, а хозяин возился на кухне, там что-то шипело и тянуло приятным ароматом жареного мяса.

Макс еще не обустроился на новом месте, в кухне не было мебели, пришлось умоститься на табуретке возле широкого подоконника.

Не спрашивая, Макс поставил перед ним тарелку, полную гречневой каши с мясом.

– Три часа ночи, конечно, – улыбнулся он, – не самое подходящее время, но сытый лучше уснете. А поспать надо.

Зиганшин кивнул и быстро заработал вилкой.

– Может, мы зря ушли? – спросил он, когда тарелка опустела. – Надо было остаться, наверное. А вдруг с Фридой что-то случится?

– Тогда нам сразу позвонят. Сразу.

Зиганшин схватил телефон и проверил – слава богу, входящих нет.

– Надо поспать хотя бы пару часов, – мягко сказал Макс, сгружая тарелки в раковину.

– Боюсь, не получится. Вы идите, Макс, отдыхайте. Я и так уже у вас отнял кучу времени.

– Нет-нет, я должен проследить, чтобы вы уснули. Давайте-ка вот что: я накапаю вам валокордина.

Не слушая возражений, Макс принес из ванной пузырек с бело-голубой этикеткой и стал трясти над стаканом. По кухне разлился резкий запах несчастья и тревоги.

– Вам сколько лет? Тридцать семь?

– Тридцать восемь. Нет, тридцать девять уже.

Мстислав Юрьевич сообразил, что две недели назад у него был день рождения, и вроде как домашние его даже поздравляли.

– Значит, сорок капель, – вытряхнув нужное количество, Макс долил в стакан воды и подал Зиганшину. – Выпейте залпом.

Запах лекарства заставил отшатнуться, но Макс был неумолим:

– Пейте!

– А вдруг я пропущу звонок?

– Значит, мне перезвонят. Вот, смотрите, я ставлю телефон на максимальную громкость.

Зиганшин выпил лекарство, ощутил во рту невероятно противный горький холодок и вздрогнул.

– Вот и ладно. – Макс отвел его, как маленького, в комнату, уложил на диван и накрыл одеялом. Прикосновение чистых прохладных простыней оказалось приятным, и Зиганшин тут же почувствовал себя виноватым, что радуется таким мелочам, пока жена борется со смертью.

– Мы нехорошо простились, – неожиданно для себя самого выпалил он, – очень нехорошо.

Макс присел на спинку дивана:

– Почему?

– Она сказала, что я хочу, чтобы она умерла, а я не успел ничего ей ответить.

– Мстислав, у нее была сильная интоксикация. Когда она придет в себя, то будет уже мыслить здраво, а может, вообще не вспомнит о своих словах.

– А если не придет?

– Придет.

Зиганшин приподнялся на локте:

– Нет, Макс, это у нее давно такая идея, что нам надо разойтись, раз она не может больше забеременеть.

– А вы?

– Что я?

– Вы так не считаете? Вы сами готовы жить в бездетном браке? Нужно честно ответить самому себе, прежде чем обещать что-то Фриде.

Зиганшин сел на диване и энергично потер лоб.

– Странный вы, Макс. Сначала поите меня всяким говном, чтобы я заснул, а потом убиваете такими вопросами. Как это разойтись, когда мы поклялись быть вместе?

– Ну, если только это вас держит…

– А это не мало!

– Год, два… Ну, на десять лет пусть вас хватит, а потом? Возненавидите и жену, и себя, и собственную порядочность, и глупо думать, что Фрида этого не заметит. Я говорю это не к тому, чтобы вы бежали разводиться, но поверьте, Мстислав, у вашей жены есть веские основания думать так, как она думает, даже если вы не давали ни малейшего повода. Нельзя на нее за это сердиться.

– Да не сержусь я! – Зиганшин с досадой махнул рукой. – Но, с другой стороны, у меня племянники, считай, как дети. Почти до сорока дожил сам-перст и не страдал особо. Вот серьезно! И с Фридой, когда мы стали вместе, я о ребенке не думал, пока она не забеременела. Потом, конечно, начал мечтать, как я с сыном то, как я с сыном это. Не случилось, так что ж теперь? А я бы если оказался бесплодным, тоже по этой логике, Фрида должна была со мной развестись? Ну а что, очень спокойно на задержании каком-нибудь мне яйца отстрелили, так жена сразу чемоданы собирать? Вы, Макс, тоже живете один, не плодитесь, так не выбрасываетесь же из окна от горя!