Но ничего не поделаешь, придется терпеть.

Фрида положила щетку возле раковины:

– Извини, Слава, я действительно ахинею какую-то тебе наговорила.

– Ничего, зайчик, это я виноват.

Она вернулась в комнату, включила маленький электрочайник и открыла холодильник:

– Хочешь чего-нибудь?

Зиганшин покачал головой.

– Прости, – повторила Фрида, – но этот свитер совершенно меня убил.

– Я выброшу его.


Наверное, Фрида ждала, что он снова позовет ее в постель, и Зиганшин понимал, что это необходимо сделать, но сидел, как истукан, и молча пил кислый растворимый кофе из казенной чашки и чувствовал себя как Алиса в Зазеркалье: чем больше старался сблизиться с женой, тем быстрее росла между ними непонятная, но непреодолимая преграда.

Фрида натянуто улыбнулась и неестественно бодрым голосом сказала, что сейчас не лучший момент ложиться в постель после долгого перерыва. Они оба еще не остыли после ссоры, и лучше, если Слава поедет домой, а в следующие выходные они уж свое возьмут.

Это было, конечно, ни черта не лучше, но Зиганшин не стал спорить. Отставил чашку и поднялся. Надо выдвигаться, если он не хочет заявиться среди ночи и напугать детей.

Прощаясь, Мстислав обнял жену с надеждой: хоть какой-то знак, одно движение, и все могло еще вернуться и случиться. Но Фрида была как ледышка в его руках – холодная и безучастная.

Она проводила его до лифта. Тот долго не ехал, и Зиганшин до последней секунды ждал, что она передумает и попросит его остаться. Но Фрида молчала и на прощание даже не поцеловала его в губы, а обняла как мать или сестра.

Проходя мимо опустевшей детской площадки, Зиганшин притормозил. Подошел к статуе черепахи с длинной вытянутой шеей и большими грустными глазами, провел рукой по шершавым шашечкам каменного панциря. Никогда ему больше не придется вернуться в этот мир, ни с детьми, ни с внуками. Никого не придется страховать, когда он полезет на слона, и раскачивать на качелях тоже никого не придется, и никто не прибежит к нему в слезах, потому что только что прочитал про смерть Гавроша. Ничего не будет.

Только чужая женщина со скорбным ртом и пустыми глазами останется рядом.

Зиганшин пожалел, что не курит.

Вдруг он почувствовал, что замерз. Уходя от Фриды, он надел только куртку, а несчастный свитер понес в руке, чтобы выбросить в ближайшую урну.

«Да пофиг! – Зиганшин быстро натянул свитер, и сразу стало теплее. – Сколько можно вешать на меня все косяки! Духами провонял, питание не то принес, перитонит проворонил… Исчадие ада прямо, а не муж! За каждый чих меня наказывает, а суку, которая реально во всем виновата, почему-то прощает! Действительно, подумаешь, убила ребенка, ерунда какая… Она ж не со зла! Простим чужую бабу, у нас же муж есть, на котором можно все выместить. И сейчас я по замыслу Фриды должен ехать домой и терзаться, как все могло бы быть хорошо, если бы не этот сраный свитер. А я не стану. Надоело. Если бы то, если бы это… Давно все ясно – если бы не халатность врачихи, мы сейчас были бы счастливы, и надо донести до Фриды эту мысль, чтобы наконец увидела истинного виновника и перестала отыгрываться на собственном муже!»


Следующая неделя оказалась богата на работу, и Зиганшину не удавалось вырваться к Фриде в санаторий, зато они много общались по скайпу, вели злые и напряженные разговоры. Он настаивал, что нужно подать в суд и обратиться в прокуратуру, и угрожал, что сам напишет во все инстанции без согласия жены. Он пытался объяснить, что возмездие необходимо ему для душевного равновесия, а в конечном счете это нужно им обоим, но Фрида даже не пыталась его понять. На все увещевания отвечала только, что, если Славе непонятны такие простые вещи, как прощение, пусть удовлетворится практическими соображениями, что никакое, даже самое суровое наказание доктора не способно изменить хоть что-нибудь в их собственной жизни.

– Если даже всех врачей расстреляют, а больницу сожгут, я все равно останусь калекой, – грустно улыбнулась она.

– А мои потребности, значит, по фигу? – вспылил Зиганшин.

– Жажда мести – это плохая потребность.

– Ну что делать! Знаешь, не только я должен принимать тебя такой, какая ты есть, но и ты тоже.

– Что ты имеешь в виду?

– Уступи мне, Фрида! Пожалуйста, давай сделаем так, как я прошу, и ты убедишься, что я был прав!

– До свиданья!


Так продолжалось каждый вечер. Он чувствовал, будто бьется головой в стену, но почему-то не оставлял своих попыток. Наверное, у Фриды было точно такое же чувство – оба они не могли понять того, что само собой разумелось для другого.

Может быть, ее смущает, что придется заявить на товарища по работе? Да, действительно, немножко смахивает на донос, но этот неловкий момент легко исправить.

Зиганшин позвонил Руслану, спросил, не найдется ли местечко для жены. Тот сначала отнесся с энтузиазмом, но, узнав, почему Фриде нужна новая работа, как-то сразу охладел и кисло сказал, что иск на коллег не скажется хорошо ни на дальнейшей карьере, ни на отношениях в новом коллективе. Зная, что Фрида – мстительная склочница, товарищи будут держаться от нее подальше и подставят при первой же возможности.

– Слушай, я сам мог подать в суд, когда мне ногу отрезали, – усмехнулся Руслан, – но сдержался и очень рад этому обстоятельству.

– А я – нет! Фрида тоже не хочет никуда обращаться, ну ничего, я сам выведу этих свиней на чистую воду.

– Дурак, – сказал Руслан равнодушно.


В бесплодных разговорах на грани ссор прошла неделя и наступила пятница. Зиганшин собрался к жене в добром расположении духа, готовый все забыть и простить, как только им с Фридой снова станет хорошо вместе. Черт его знает, вдруг он действительно неправ со своей жаждой мести, которую сам предпочитал называть чувством справедливости?

Злясь на Фриду, он невольно перебирал в памяти историю их любви и дошел до самого начала, как интеллигентная питерская девушка вдруг оказалась в деревне. Она продала квартиру, чтобы оплатить лечение отца, а когда это не помогло, выяснилось, что все имущество записано на вторую жену, которая, естественно, не пожелала ничем делиться с дочерью от первого брака. Тогда же у Фриды был жених, сбежавший, как только невеста осталась без жилья… Ничего удивительного, что, получив такие удары, она перестала доверять людям, а он, вместо того чтобы понять жену, сам стал злиться. Да, господи, он сам, после того как Лена его бросила, почти двадцать лет ни с кем не связывался!

Надо просто лечь в постель и заняться делом, вот и все. Тела скажут то, что не выразить словами.

Зиганшин зажмурился, представляя долгожданное соединение с женой, но тут позвонил по местному начальник отдела и объявил об усилении. То есть подполковнику Зиганшину придется все выходные провести на рабочем месте. Ночевать можно дома, но в шаговой доступности.

Приняв информацию, Зиганшин выругался. Надо ж так, ни раньше, ни позже, а именно теперь! Судьба, что ли?

Когда он сообщил Фриде, что не приедет, жена, кажется, совсем не огорчилась.


Усиление свелось к скучному сидению на рабочем месте. Зиганшин подбил все долги, которых почти и не было, потому что он не любил оставлять работу «на потом», поговорил с детьми и Львом Абрамовичем, потом набрал Фриду в видеорежиме, показать, что действительно сидит на работе, а не развлекается черт знает с кем. Хотел поболтать подольше, но разговор не клеился, и оба сочли за лучшее распрощаться.

Зиганшин вышел к операм, но быстро понял, что те рады ему примерно как зачумленному. Неловкость, возникшую при попытке наладить неформальный контакт, можно было резать ножом. Он решил не смущать мужиков и вернулся к себе.

Внезапно ожил телефон. Зиганшин нахмурился, увидев незнакомый номер, – страх перед такими звонками был еще жив после Фридиной болезни.

– Это Альтман.

– Товарищ полковник, добрый день! Вечер? Или что там у вас?

– Раннее утро. Скажите, пожалуйста, не нарушила ли я ваших личных границ своим звонком?

– Ну что вы, товарищ полковник!

– «Ну что вы» – нет или «ну что вы» – да?

– Не нарушили.

– Спасибо. У меня совсем мало опыта социальных коммуникаций, но я подумала, что мы, наверное, теперь с вами хорошие знакомые?

– Так точно, товарищ полковник, – улыбнулся Зиганшин.

– И я, вероятно, должна справиться, как у вас дела?

– И я тоже. Как у вас дела, товарищ полковник?

– Спасибо, хорошо.

– И у меня тоже.

– Это правда? Потому что я сказала, что у меня все хорошо не из вежливости, а у меня действительно все хорошо.

– И у меня настолько, насколько возможно в данных обстоятельствах. Спасибо.

– Помните, я предлагала помощь, потому что имею некий блат в органах опеки? Все еще в силе.

Зиганшин горячо поблагодарил, заверил, что товарищ полковник тоже всегда может на него рассчитывать, и, закончив разговор, пришел почему-то в спокойное расположение духа.

Через секунду позвонила Фрида:

– Где мое обручальное кольцо?

Зиганшин поморщился, потому что кольцо лежало в квартире Макса, о чем он совершенно забыл. В первые часы, как Фриду увезли на операцию, только и думал, как важно сохранить кольцо, а потом положил в шкатулку с Максовыми запонками, и мысли о нем напрочь вылетели из головы, потесненные более важными заботами.

– Сегодня же поеду, заберу и привезу тебе при первой же возможности! Как только усиление снимут, немедленно к тебе.

– Вот видишь, – усмехнулась Фрида, – про кольцо забыл, и меня забудешь.

Зиганшин попытался что-то возразить, но жена быстро разъединилась.

Зиганшин с горечью подумал, что равноправие все-таки сильно переоценивают. Вроде бы женщины ничем не хуже мужчин в принципе, а в частностях – мрак кромешный. Одна не в состоянии одеться по погоде, но не забывает при этом вылить на себя флакон стойких духов, другая придает несчастной крупинке золота какое-то сакральное значение и делает глобальные выводы из ничтожных мелочей… Обычный человек увидит в потере кольца просто расходы на новое, а женщина – симптом ушедшей любви, и переубедить ее невозможно.