Своих детей у супругов не было, но, кажется, они не очень страдали по этому поводу. Федор очень нравился мне, поэтому порой возникали мысли, что такой милый и домовитый человек заслуживает лучшей доли и жаль, что не пришлось ему встретить хорошую женщину, считающую брак и материнство приоритетным направлением своей жизни.


Со временем информация о том, что у завкафедрой есть муж, все же просочилась в наш дружный трудовой коллектив. Готовя к печати монографию, Николай Иванович попросила Федора сделать несколько иллюстраций, он приходил к нам в поисках вдохновения и натуры, тут-то все и открылось.

Некоторое время новость обсуждалась довольно бурно, в ключе: «Что она себе думает, он станет сидеть и ждать, пока она на работе пропадает?», «Мужика только заботой можно при себе удержать», «Что это за женщина такая, которая о муже не думает вообще?», «Он потерпит-потерпит, да и найдет ту, которая ему родит, и только его и видели». Николай Иванович была руководителем не деспотичным, но требовательным, строго спрашивала с подчиненных, поэтому ее не очень любили и с удовольствием объявили нерадивой женой. Я слушала эти шедевры бабьей мудрости и думала, что была на волоске от того, чтобы жить по этим постулатам. Какое счастье, что Николай Иванович в свое время со мной поговорила!

Тем временем научные успехи начальницы сопровождались стремительным карьерным ростом. Ее назначили проректором по науке, а через год – ректором, но, несмотря на это, она не бросила практической работы, и мы по-прежнему встречались в операционной до того момента, как я забеременела вторым ребенком и ушла в декрет.

Через год мы всей семьей перебрались в Красноярск, куда муж получил назначение.

Перед отъездом я навестила Николая Ивановича и застала семейство в радостном предвкушении нового витка карьеры. Ей предложили должность заместителя министра здравоохранения, а там как знать… Федор сиял, и видно было, что он действительно счастлив, что талант и трудолюбие жены получили наконец достойную оценку.

Я обрадовалась не только за наставницу, но и за медицину в целом. На посту ректора она проявила себя прекрасным и мудрым руководителем, наше косное учреждение прямо расцвело, так вдруг и здравоохранение изменится к лучшему, когда она встанет у руля.


В Петербург я вернулась только через несколько лет. Муж был родом из Феодосии, а у меня в Питере никого не осталось, так что в отпуск мы ездили к нему, и, стыдно сказать, я почти не скучала по родному городу.

Но пришло время мне подтверждать сертификат, и, оставив детей на мужа, я отправилась в Питер.

Про Николая Ивановича я почти не вспоминала, иногда только мимоходом удивлялась, почему она еще не заняла пост министра и вообще ничего о ней не слышно в СМИ, а потом думала, наверно, просто я не слежу за новостями.

Если бы она дала о себе знать, я бы откликнулась, но навязываться первой казалось мне неприличным. Но, нагулявшись вдоволь по родным местам, я заглянула на старую работу и навела справки о Николае Ивановиче.

Мне тут же злорадно рассказали, что она больше никакой не ректор, и не министр, и вообще никто, а работает хирургом в поликлинике и страшно довольна, что хоть так удалось устроиться.

«Проворовалась и заигралась!», «Нечего было лезть, куда не знаешь» – все эти песни были мне знакомы, поэтому, не дослушав, я отправилась по знакомому адресу.

Увидев меня на пороге, Николай Иванович ничуть не удивилась. С тревогой вглядываясь в ее лицо, я думала разглядеть в нем следы пережитого разочарования, но круглые глаза смотрели все с тем же непередаваемым выражением удивления и мудрости, только, кажется, стали мягче.

В доме что-то неуловимо изменилось, не к лучшему и не к худшему, а просто стало немножко иначе.

– Федя спит, – сказала она тихо, – поэтому на кухне посидим, ладно?

Мне было немного неловко начинать разговор, но Николай Иванович сама сказала, что вынуждена была уйти с работы из-за Федора. Вскоре после моего отъезда он попал под машину и остался инвалидом.

– Но как же так? – растерялась я, зная, что работа всегда была для Николая Ивановича важнее всего, важнее самой жизни.

– Знаешь, в поликлинике тоже интересно. Главное, график удобный.

– Но вы же так потеряли в деньгах! – выпалила я. – Могли бы нанять сиделку…

– Наверное, Федору приятнее, чтобы за ним ухаживала я, а не сиделка, – сказала она строго. – Пока мы были здоровы, могли делать что хотели, а теперь иначе. Все меняется, лето проходит, наступает осень, потом зима, и надо одеваться в соответствии с погодой. Пока я могла быть раздолбайской женой, я ею была, спасибо Федьке. Теперь же, как говорил Николай Иванович Пирогов, «движимая милосердием своей женской натуры…»

Она негромко засмеялась, и вдруг я заметила, как от улыбки хорошеет ее лицо.

Я недолго пробыла у нее в гостях. Кажется, Николаю Ивановичу не терпелось приняться за домашние хлопоты, и она не знала, будет ли Федор рад меня видеть, когда проснется, поэтому я соврала, что у меня назначена встреча.

Николай Иванович сказала, что ей приятно было меня видеть и она рада знать, что я все же не пролюбила свой талант, а стала заведующей реанимацией в краевой больнице и не забываю писать статьи. Но номер телефона она у меня не попросила и не поинтересовалась, долго ли я пробуду в Петербурге.

Подруги ей так и не стали нужны.


На обратном пути я думала о странных капризах судьбы, которая иногда не дает нам ничего решить, а потом ставит перед труднейшим выбором. Никто бы не осудил мою начальницу, если бы она наняла сиделку и продолжила свою карьеру. Наоборот, все только похвалили бы ее, что, превратившись в единственного кормильца семьи, она заботится о процветании, зарабатывает деньги. Самая скверная жена современности вдруг вспомнила о своих обязанностях, надо же! Ладно, если бы она была обычной карьеристкой, но ее вело призвание, а вовсе не желание добиться успеха любой ценой. И все принести в жертву…

Но тут я поняла, что между Федором и нею нет такого понятия, как жертва и долг.

Было очень жаль, что Николай Иванович не станет никогда министром, но приходится мириться со многими вещами, на которые никак не можешь повлиять.

Тут мне вспомнилась еще одна цитата Пирогова: «Без нравственного смысла все правила нравственности ненадежны».

Перед отъездом я еще раз навещу бывшую начальницу, возможно, это будет наша последняя встреча. Как же сказать, что я никогда не стала бы счастливой без ее помощи?

Происки счастья

Каждое утро Константин Алексеевич занимался в зале, который открывали на час раньше специально для него. Его любимая беговая дорожка стояла так, что он не мог видеть себя в зеркало, но Константин Алексеевич знал, как выглядит со стороны: пятидесятилетний сухощавый мужик с железными икрами и суровым профилем бежит размашисто, но технично.

Этот ежедневный час бега был необходим ему так же, как дедовским часам с широким кожаным ремешком на его руке каждое утро была необходима подзаводка.

На дорожке Константин Алексеевич обдумывал предстоящие дневные хлопоты и заботы, коих у него, как у губернатора сурового северного края, было предостаточно.

Но часто мысль отвлекалась, съезжала в какие-то бесплодные умствования, и сияние сбывшейся мечты подергивалось пеплом разочарования.

Парень из простой семьи честно прошел все ступени карьерной лестницы и достиг больше, чем представлялось ему возможным на заре жизни, но…

За ночь дух разгоряченного тела не успевал полностью выветриться из зала и, смешавшись с запахами влажной уборки, наводил почему-то на мысли о белке в колесе.

А тут еще дедовские часы, поглядывая на которые Константин Алексеевич вспоминал своего предка, как тот вздыхал: «Погубит вас суета сует». Юному Косте эта максима казалась совершенно бессмысленной, так что странно было слышать ее из уст такого мудрого в других отношениях человека, он вскидывался, потому что в шестнадцать лет было важно и интересно жить, а теперь горько понимал, как дед был прав. Вероятно, он гордился бы внуком, что тот суетится не так мелко, как другие, а может быть, и нет. Теперь не узнать.

Отбегав положенный час, Константин Алексеевич набросил прямо на спортивную форму старый кардиган и нырнул в машину. Хлебнув в жизни всякого, он умел ценить комфорт и душ предпочитал принимать в собственной ванной.


Выйдя в столовую в халате и с мокрыми волосами, Константин Алексеевич нашел там завтракающего сына.

Алексей встал, приветствуя отца, и отец подумал, как это Ирине удалось воспитать детей так, что быть вежливыми для них было так же естественно, как дышать.

Скользнул взглядом по высокой фигуре сына. Порода, костяк, безусловно, его, но мягкое лицо с мечтательными глазами – от матери.

Константин Алексеевич положил себе овсянки и круто посолил. Сын, видя это, нахмурился, но ничего не сказал. Обычно он ругал отца, что ест много соли, подвергая себя риску гипертонии.

– Леша, я тебе нашел место прекрасное. Даже в соседнем регионе, чтобы ты не терзался, что по блату. Завтра для формальности собеседование по скайпу пройдешь, и можно ехать оформляться.

Опустив глаза, Алексей тихо сказал, что никуда не поедет.

– Это почему это?

– Потому что мне нравится моя работа, и я хочу заниматься любимым делом, а не строить карьеру тебе на радость.

– Ясно… Так и будешь до старости у отца нахлебничать.

Сын как бы в пространство заметил, он не виноват в том, что общество так низко ценит его труд, но Константин Алексеевич не любил пустой болтовни.

«Этот лентяй даже не спросил, что за должность, – подумал он с раздражением. – Господи, да если бы для меня кто так старался…»

– Вика приехала, – вдруг сказал Алексей, и Константин Алексеевич вздрогнул. К этой новости он оказался не готов.


Вика появилась в столовой через десять минут, тоже в халате и с влажными волосами, поздоровалась как ни в чем не бывало и налила себе кофе.