Константин Алексеевич молча смотрел на нее, приподняв бровь и пытаясь выдержать мхатовскую паузу, а сам думал, с какой изобретательностью и любовью природа соединила в Вике сдобное личико жены и его собственный медальный профиль, наделив дочь редкостной, проникающей в душу красотой.

– Папа, я привезла тебе Варвару, – сказала Вика без лишних экивоков. – Посидишь с ней три недели, а то у меня форс-мажор.

– Ни в коем случае! – отрезал Константин Алексеевич. – Ни при каких обстоятельствах! Я терпеть не могу детей! То есть не конкретно вас, а вообще всех детей. Ничего личного. И вообще, я, знаешь ли, губернатор, а не нянька.

– Няньку я подберу и даже оплачу. Пап, ну реально… В Париж надо лететь на натуру, а с Варькой куда?

– Дома сиди.

– Ага, весь съемочный процесс встанет из-за того, что мне ребенка не с кем оставить. Так мило!

Еще в школе дочь сделала ставку на свою ослепительную внешность – и не проиграла. Сейчас она являлась одной из ведущих актрис страны, звездой популярного сериала, и все это без всякой поддержки отца, который считал актерскую карьеру делом несерьезным и бестолковым.

– Слушай, ты два года со мной не разговариваешь, а как тебе хвост прижало, являешься: папа, помоги!

Вика, как обычно, положила слишком много джема на хлеб и подхватила языком готовую сорваться каплю.

– Да, папа, я такая. А ты нам совсем, что ли, не рад?

Алексей встал из-за стола и, пробормотав что-то себе под нос, вышел. Вот хорошая нянька как раз, подумал Константин Алексеевич.

– В общем, это судьба, – весело сказала Вика. – Ты увидишь внучку, я – Париж. Все в плюсе.

– Вика, твою мать! – не выдержал Константин Алексеевич. – А кстати, почему ты не попросила посидеть с ребенком твою мать?

Увлеченно жуя тост, Вика сказала, что мама написала кандидатскую диссертацию и как раз защищается, так что ей никак не до внучки сейчас.

Константин Алексеевич присвистнул. В его понимании Ира и наука были так же далеки друг от друга, как огурец и Юпитер, но сомневаться в словах дочери не приходилось.

– А нельзя было сначала спросить разрешения?

– Если бы я спросила, ты б не разрешил, – редким умением бесхитростного плутовства дочь владела с детства, – а так я тебя поставила перед фактом, и все.

– Что ж, я тебя тоже поставлю перед фактом. Уедешь, я вызову органы опеки, они оформят ребенка в детдом, а тебя лишат родительских прав.

Тут в приоткрытой двери блеснул, как бриллиант, чей-то глаз, и через несколько секунд в коридоре послышался горький плач.

Вика шикнула на него, сделав большие глаза, покрутила пальцем у виска и выскочила в коридор, чтобы через секунду вернуться с Варей на руках.

Так Константин Алексеевич увидел внучку: на руках у мамы, в пижамке с котятами, копна вьющихся каштановых (его порода!) волос и круглая красная щека с дорожками слез.

Варя прятала лицо на груди матери и горько плакала.

– Ну все, тихо, тихо, – баюкала Вика дочь, – никто тебя никуда не отдаст. Дедушка так шутит… Глупо.

Константин Алексеевич гордо молчал, и Вика спросила с нажимом:

– Ведь шутит?

– А ты поезжай в Париж и увидишь, шучу я или нет, – буркнул он, понимая, что этот раунд проиграл.

Прямо с Варей на руках дочь подскочила к нему, расцеловала в обе щеки так уверенно, будто не было двух лет бойкота, заявила, что совершенно не выносит, когда он начинает изображать из себя злого старого хрыча, и пусть уже папа скорее свяжет ее с экономкой или как там это у него называется, чтобы найти хорошую няню, и умчалась, не дав ему даже обнять внучку.

Константин Алексеевич грустно посмотрел на стол, где на белоснежной скатерти остывали остатки завтрака.

Вылил себе в чашку остатки кофе из изящного фарфорового кофейника, бухнул сахару и долил молока так, чтобы стало похоже на пойло, которым его потчевали в пионерском лагере. Задумчиво сжевал кусок сыра.

– Сын – дебил, дочь – стерва. Что ж, обычные королевские заботы, – со вздохом сказал он в пространство.


По воскресеньям Константин Алексеевич работал дома. Теперь не то что раньше, в поисках информации достаточно поводить пальцем по экрану планшета и совсем не нужно окружать себя горами бумаг, как во времена его юности, но Константин Алексеевич все равно предпочитал не валяться с айпадом на диване, а сесть в кабинете по старинке за письменный стол. Отдав губернаторскую квартиру на откуп Ире и дизайнерам, кабинет он обставлял сам, и в результате получилось что-то из романов Диккенса: темное, мрачное и скрипучее.

Для полного сходства Константин Алексеевич подумывал заказать себе конторку, некое приспособление, позволявшее писцам девятнадцатого века работать стоя, но потом рассудил, что это будет расценено жителями города и края как несусветная блажь.

Открыв материалы по строительству нового порта, Константин Алексеевич обнаружил, что никак не может сосредоточиться. Варя, несчастный кукушонок, подброшенный в чужое гнездо, играла в гостиной, и ее звонкий голосок звенел на весь дом.

Губернатор нахмурился, почему никто не приструнит внучку, но вспомнил, что Алексей на дежурстве, у няни выходной, и рассудительная четырехлетняя Варвара сама присматривает за собой.

Ира бы все устроила, с неожиданной тоской подумал Константин Алексеевич.

Женился он, как большинство однокашников, на третьем курсе военного училища, может быть, не по сильной страсти, но по большой симпатии.

А почему Ира за него вышла, он так никогда, не узнал. Спокойная и веселая девушка, она превратилась в надежную спутницу жизни, настоящую боевую подругу, и когда до него ветром сплетен доносило мусор чужих семейных отношений, Костя искренне недоумевал – неужели такое бывает на самом деле? Неужели возможны еще какие-то формы семейной жизни, кроме мирного доброжелательного сосуществования?

Думая о жене, он непроизвольно вспоминал расхожую фразу «крепкий тыл», и, несмотря на банальность, точнее про нее сказать было нельзя.

Костя был занят сначала учебой, потом карьерой и, возвращаясь домой, пусть даже это была крохотная комнатка в общежитии, всегда находил сияющий чистотой интерьер, вкусную еду и ухоженных воспитанных детей. Когда его отправили служить в Чечню в самое горячее время, жена провожала и ждала его именно так, как нужно, и Константин Алексеевич знал, что, если погибнет, Ира поднимет детей сама и выведет их в люди. Наверное, поэтому, сильный ее любовью и верностью, он не боялся смерти.

Они мало говорили, почти никогда не обсуждали его службу, ее работу рентгенолога, короткие беседы за ужином касались в основном успехов детей, причем Константин Алексеевич начинал клевать носом где-то посередине рассказа.

Но был у Иры удивительный дар: чувствовать его настроение и в нужный момент одной короткой фразой перечеркнуть все напрасные тревоги и заботы. Он помнил ярко, выпукло, как сидел за столом в узкой кухне их старой квартиры, смеялся над шуткой жены и был совершенно счастлив. Ощущение счастья помнил, но ни одной шутки вспомнить не мог.

Потом карьера, двигавшаяся вперед уверенно, но умеренно, неожиданно дала стремительный взлет, и Константин Алексеевич сел в губернаторское кресло.

Ира обрадовалась, но так, что ясно было: останься муж простым полковником в отставке, она уважала бы его не меньше.

После сорока лет жена очень располнела, кажется, переживала из-за этого, хотя для Константина Алексеевича это ничего не изменило. Ира была его жена, родной человек, и в постели лишние килограммы ему совсем не мешали.

Он считал жену такой же неотъемлемой частью своей жизни, как он сам, поэтому, когда закрутил роман с ослепительно красивой девушкой-референтом, даже не предполагал, что это способно изменить его жизненный уклад. В общем, и роман-то был не роман, а непонятно что. Ни влюбленности, ни упоительного секса, ни даже кризиса среднего возраста, просто мутное понимание, что губернатор должен иметь красивую юную любовницу. Почему-то он, всегда придерживающийся собственных суждений, в этом вопросе повел себя как ребенок, по принципу «раз все так делают, то и мне надо».

Эти отношения так мало значили для Константина Алексеевича, что он даже не особенно заботился их скрывать, уверенный, что в случае «провала» Ира снисходительно отнесется к его интрижке. Она действительно узнала об измене, но вместо слез, упреков и прощения в три дня собрала вещи и улетела в Петербург, в их старую квартиру.

Уже два года они жили врозь, официально не разводились, но и не разговаривали. Дети отнеслись к разрыву родителей по-разному. Дочь объявила отцу бойкот, а сын остался в доме губернатора, хотя в глубине души Константину Алексеевичу хотелось, чтобы было наоборот. Наверное, такова доля многих отцов – узнавать, что то ли Бог распорядился, то ли они сами что-то напутали и сыновья у них родились как девушки, а дочери – с сердцем воина.

Константин Алексеевич поймал себя на том, что вместо изучения документации по порту вслушивается в голосок Вари. «Девочка, ты кто? – Я девочка, а ты? – А я Карлсон, пришел с тобой играть!»

Варя говорила за обоих собеседников, и Константин Алексеевич вдруг подумал, что дети не умеют скучать. Вспомнилось, как дед порой ставил его в угол, он несколько минут грустил, а потом находил какой-нибудь интересный рисунок на обоях, начинал фантазировать и так увлекался, что деду приходилось несколько раз уведомлять «залипшего» внука об окончании наказания.

Он вышел из кабинета, сказать внучке, чтобы вела себя потише.

– Варвара!

Девочка посмотрела на него внимательно и строго. Видно, она не была такой доверчивой, как ее мамаша, и угрозу отправить ее в детский дом не отвергала как невероятную.

«Не шуми, пожалуйста, дедушка работает», – хотел сказать Константин Алексеевич, но, встретив ясный взгляд ребенка, только сглотнул.

Он опустился на корточки и осторожно поправил Варе прядку волос, выбившуюся из косы. Ира всегда заплетала Вике такую косу, у нее было, кажется, специальное название, которое Константин Алексеевич, естественно, не вспомнил.