Марина Горина - Вредная привычка выходить замуж. Короткие повести и рассказы о любви

Психолог по образованию, Светлана рьяно взялась управлять маленьким бизнесом Адели. Бюро даже начало приносить доход. И Адель могла продолжать свои занятия — шопинг, прогулки, болтовня с соседями, встречи-проводы золовок и племянниц. Мармарис — действительно — Рай на земле!

— Что ты пишешь? — Филипп никогда не лез в личную переписку Адели, но это бумажное письмо на испанском его заинтересовало.

— Бабушке Лильки, на Кубу. Мы с ней переписываемся.

— Зачем тебе это? Что тебя может связывать с этим человеком? Он отказался от ребенка, не заботился о своей семье! — Филипп искренне недоумевал.

— Ты не слушаешь меня. Это письмо Лилькиной бабушке, а не ее отцу, прости Господи!

— А бабушка тут вообще причем? Зачем тебе это, ты можешь объяснить? Адель, ты проявляешь странную безответственность. У тебя есть семья, о которой ты должна думать, интересами которой ты должна жить! Что она сделала для тебя, эта бабушка Лейлы?

— Она продала свою брошку…

— Какую брошку?

— Медную.

Что-то неуловимое проскользнуло в этом коротком разговоре. Филипп сам не понял, что сказал. Но Адель поняла отлично. Значит, она не живет интересами семьи. А что это вообще значит? Крутить педали на тренажере в компании сестер, снохи и племянниц Филиппа? Или — заниматься бизнесом вместе с ним, помогать ему в делах? Быть секретарем-референтом и всегда при нем? Да, вот этого он точно не пережил бы…

Нет, нет. Раньше его не волновало, живет ли она этими самыми интересами. Просто ночь не опрокидывает больше все звезды с небес на их постель. Ушло безумие отчаянной страсти. И дело не в Филиппе, а в ней. Адель прибывала в состоянии полного покоя. Отдыхала каждая клеточка тела, души, мозга. Ей было лень думать, шевелиться, заниматься сексом.

Адель сделала выводы и стала собирать чемоданы. И еще — много работать в своем бюро. Светка, конечно, была молодец, но такой хватки, чутья и знания жизни, как у Адели, у нее не было. Через два месяца они открыли второе бюро в Москве.

— Здравствуй, Адель. Как ты живешь?

— Все нормально. Как ты?

— Хорошо.

Ночной звонок, ничего незначащий разговор. Черт. Кроме матери, дать ему телефон было некому. Чтобы мама — дала Филиппу ее телефон?! Адель подбросило — он не мог позвонить, если не уверен на сто процентов, что мужа нет дома. Он не будет звонить ей, замужней даме, посреди ночи, если хоть один шанс из ста, что трубку возьмет муж. Значит, Филипп следил за ней? Он рядом, он здесь! Он звонил ей из Мармариса?!

— Ты где? Где ты? Ты здесь? Филипп! — и все, и только короткие гудки.

Она еще не проснулась, но уже знала — что-то было, было — да! Филипп здесь, в Мармарисе! И еще — что-то случилось. Адель позвонила матери. Трубку никто не брал. Чтобы убить время с пользой, позвонила Лильке. У Лильки был разгар учебного дня в ее стамбульской гимназии для девочек состоятельных родителей. Лилька быстренько сказала, что она ее любит и что она побежала.

Мать наконец взяла трубку.

— Мама, зачем ты дала телефон Филиппу?

— Аля, я никому ничего не давала.

— Он звонил. На домашний. Сюда, в Мармарис.

— Аля, я не давала. И он не мог тебе звонить, никак не мог! Это невозможно, Аля, ты путаешь!

— Что случилось, мама? Что-то случилось?

— Ничего. Но звонить он тебе не мог. Его закрыли. Посадили! В Москве. Добегался за большими деньгами. Он не мог тебе звонить, Аля! Он под следствием.

— Давно?

— Три месяца.

Да, все правильно. Ровно три месяца назад Адель начала собирать чемоданы.

Господи, сразу стало так легко! Как будто она долго-долго на вокзале ждала поезда, который опаздывал много лет подряд. А тут, наконец, объявили посадку. Все обрело смысл. Только было много дел. Но, к удивлению Адели, она вдруг поняла, что почти все уже переделала. За последние три месяца. Осталось только позвонитьмужу. Малодушную мыслишку — начать разговор с Филиппом с его романа с секретаршей на стройке в Воронеже, и ожидаемом через пару месяцев ребенке — Адель придушила сразу. Нет уж, не в секретарше дело. Будь честной. Неблагодарной, дрянью, сумасшедшей, дурой припадочной, — но честной. Это главное.

Адель нашла мужа очень быстро. Сотовый был при нем. Быстренько сказать, что она уезжает, уходит, разводится, бросает его — заняло пару минут. Еще пару минут — ледяное молчание, еще три — вопли Фили. Адели надоело, она отключилась, потом снова набрала и скороговоркой сказала, что пусть он сам оформляет развод, она согласная на все, что ей просто некогда ужасно, что он умничка и она заранее благодарна, что он берет бумажную волокиту на себя.

Еще сутки — она покупала билет, оформляла кое-какие бумажки, но ей все время мешали звонки. Звонили золовки, мама, которой Селим позвонил и нажаловался на Адель. Потом позвонила первая жена Фили, и сказала, что срывать Лильку посередине учебного года из гимназии — глупость, что пусть девочка доучится, а она, и сестры Филиппа, приглядят за ребенком. Золовки уговаривали ее, что все это у Селима не серьезно, просто обычная секретарша.

С ними Адель ну никак не могла быть честной — времени не было объясняться. Мычала что-то в трубку невразумительно. И спешила, спешила.

Думала уже в самолете. Что она никогда не думает, когда что-то делает. Вообще. Но почему-то уверена, что все ее неправильные поступки — ну, не то что бы правильные — а просто по-другому было бы нельзя поступить. А раз нельзя — что тут рассусоливать?

Адель знала, что вытащит свою первую и единственную, невозможную любовь из передряг. Что все будет хорошо. Что ей чихать, что он предавал ее. Что это совершенно не имеет никакого значения. Ну, абсолютно, совершенно. Вот так должно было случиться, все за них было решено, давно, заранее, а им просто надо было потерпеть немножко. Полжизни.

Плотная пелена облаков приняла в себя самолет. Стюардесса на трех языках рассказывала, какая температура в Москве и что через пятнадцать минут они приземлятся. Сидящая рядом благообразная пожилая туристка спросила Адель:

— Вы по делам? Или к родственникам, погостить?

— Нет, ни то и не другое. Я прилетела в Москву к жениху. Замуж выхожу. У меня это, наверное, вредная привычка — выходить замуж.

Кривошеин, начало истории

— Людей портит время, дурная компания и… жизненный опыт — так думал Федор Михайлович Кривошеин, собираясь совершить главное дело жизни. Некоторые представители рода мужского совершают ЭТО один раз, большинство — два-три, есть исключения: они не делают этого вообще! Но все во Вселенной гармонично и находится в Божественном равновесии; ленивое бездействие «отказников» уравновешивают неутомимые искатели непостижимого, которые совершают ЭТО без устали много, много раз; Казановы имя этим одержимым безумцам…

Федор Михайлович в свои пятьдесят два делал ЭТО второй раз. С безнадежно пошлым букетом лилий в корзине он шел объявить безоговорочную капитуляцию: собирался отдать свою бессмертную душу в руки женщины с тонкими щиколотками, пухлыми губами и жутким характером. Одним словом, Федор Михайлович шел свататься. Он принял (второй, нет, третий раз, считая Ингу) твердое решение вступить в законный брак.

Все, все было ужасно! И эти белоснежные лилии, и слово «свататься», и та, которой эти лилии предназначались: Полина Сергеевна.

Федор Михайлович терпеть не мог театр. Он не любил ничего показного. Он ненавидел бурные изъявления чувств. Он презирал Моду в любых ее формах. Поэтому, уйдя от дел, не стал называть свой поступок «дауншифтинг» и не уехал на Гоа или в Таиланд. Вместо того, чтобы бездельничать сутки напролет, ходить в сандалиях на босу ногу и жить в хижине под пальмой, купил участок земли в Краснодарском крае, где выстроил двухэтажный особнячок. Федор Михайлович собирался вести натуральное хозяйство: выращивать кур, виноград, делать свое вино и предаваться страсти: болеть за любимого пилота F-1 Дженсона Баттона. Прага, Карловы Вары, Бургас и даже Сочи Кривошеину тоже не подошли: в его окружении это были о-о-о-очень «модные варианты», что он, как известно, «терпеть ненавидел».

Предпоследним его владения покинул ландшафтный дизайнер; последней — Инга. Двадцати шести летняя красавица, его бывшая секретарша и — как он наивно полагал — жена и спутница на всю оставшуюся жизнь. Тихая помещичья жизнь, выращивание орхидей в построенной специально для нее теплице, предположительно-вероятное рождение младенца в ближайшем будущем в ее планы, как выяснилось, не входило. Орхидеи она любила только в качестве подарка; самым любимым ребенком в ее жизни была она сама. А сидеть со «старпером» взаперти — увольте! Она бы согласилась на это в Калифорнии, или в вилле на Лазурном берегу. Но запереться в глухой деревне, чтобы рожать и выращивать капусту?!

После ухода Инги Кривошенин как-то очень по-плохому, нехорошо затосковал. Нет, дело было не в длинноногой красавице-блондинке. Дело было… в крыжовнике! Ну, ведь предупреждал, предупреждал же классик! Ведь читал Кривошеин рассказ Чехова «Крыжовник»; и что? — Вот он, особняк. Вот они, счета (не заоблачные, но достаточно приличные!) в европейских банках, дающие возможность безбедно жить и выращивать в свое удовольствие виноград, черешню и розы. Есть еще прорва, прорва времени, чтобы пересматривать записи любимых гонок. Теперь он мог общаться на форумах болельщиков и ездить хоть на все Гран-При сезона! Во всяком случае, четыре уик-энда он теперь ни за что не пропустит: Сингапур, Абу-Даби, Монако и Сильверстоун. Все было отлично. Уход Инги — да невелика потеря! Но избавиться от чувства, что он целыми днями ест кислый крыжовник, не мог: давится, но ест, давится — но продолжает жевать и глотать жуткую кислятину.