– Фи, – наморщила я нос, отчего Лейси захихикала еще громче.

Она взяла расческу и несколько ярко-розовых, в стиле Барби, блестящих заколок и вернулась к созданию моей прически. Выбор аксессуаров определенно вызвал бы одобрение Карлы.

– Знаешь, мне все это по-прежнему кажется странным, – заявила Джулия, появляясь с корзиной белья, которую удерживала на бедре. – Все его друзья похожи на карикатуры в дурацкой книжке комиксов: парикмахерша без волос, садовник без ноги, путешественник, который боится летать, и девяностолетний старик с разбитым сердцем. В смысле, как это характеризует Бена, если у него такие друзья?

Джулия говорила не всерьез, но моя рефлекторная реакция защитить людей, большинство из которых я едва знала, удивила меня.

– Не знаю, Джулс, – отрезала я. – Ты моя подруга. И как это характеризует меня?

Джулия на мгновение опешила, но потом добродушно пожала плечами.

– Ладно. Я это заслужила. Тем не менее есть у него «нормальные» друзья?

Это слово она взяла в кавычки движением пальцев.

На сей раз плечами пожала я.

– Не знаю. А у кого они есть?

Джулия сдвинула в сторону принадлежавшую Лейси маленькую коллекцию ленточек для волос и примостилась на диванчике.

– Так когда ты идешь на встречу с этим стариком?

– С Генри, – подсказала я, глянув на часы. – Мне уже скоро уходить. Но поскольку он живет так близко от тебя, я не смогла удержаться и заскочила, чтобы быстренько сделать прическу и обняться, – объявила я, обнимая Лейси и зарываясь лицом в ее мягкую, пухлую шейку. Она была теплой и чуть влажной.

– О‐о, а ты горячая, малышка. Ты хорошо себя чувствуешь?

Джулия замерла, не закончив складывать детский комбинезончик, который собиралась добавить к небольшой стопке рядом с собой, и привычным движением приложила тыльную сторону ладони ко лбу Лейси. Морщинка прорезала лоб Джулии, когда она убрала руку.

– Ты действительно горячая, цыпленок. Ты хорошо себя чувствуешь?

– Горло болит, – драматически заявила Лейси, сжимая ручонкой больное место, как будто у нее только что волшебным образом украли голос. Это движение она явно позаимствовала из одного своего любимого диснеевского фильма.

– О господи, – вздохнула Джулия, вставая и направляясь на кухню. – Выпьешь парацетамол, моя хорошая, – провозгласила она. Увидела мое озабоченное лицо и улыбнулась. – Она должна была что-то подцепить. Я только хотела, чтобы она подождала до возвращения Гэри. – Радионяня ожила, донося горестное заявление Ноя, что он проснулся. – Каковы ставки, что сегодня ночью мне не удастся выспаться?


Комната была маленькой и перегретой. В воздухе стоял слабый запах корицы, смешанный с ноткой карамели конфет «Вертерс ориджинал». Запах дедушек и бабушек. Хотя мои давно уже умерли, этот аромат до сих пор возвращал меня к тем детским визитам, которые я вспоминала с любовью.

Я медленно шла по его улице, высматривая плохо заметные номера домов, когда чуть впереди распахнулась дверь одного из домов. Вышел пожилой мужчина, свет ярким всплеском отразился от его выданных Национальной службой здравоохранения очков-полумесяцев, когда он посмотрел в мою сторону. Его редкие белоснежные волосы быстро растрепал ветер, а горчичный кардиган на сутулых плечах, казалось, совсем не защищал от декабрьского холода. На ногах у него были тапочки, определенно не подходившие для преодоления обледеневшей дорожки. С усилием, которое даже с расстояния в пятьдесят метров выглядело мучительным, Генри немного выпрямился, придерживаясь за дверной косяк изуродованной артритом рукой.

– Вы Софи? – спросил он, делая осторожный шаг по дорожке в мою сторону.

Я инстинктивно ускорила движение. Скользкие дорожки и девяностолетние старики – так и напрашивается сломанная шейка бедра.

Широко улыбнувшись, я подтвердила, что это я, отодвигая задвижку на низкой кованой железной калитке и спеша по дорожке навстречу Генри.

– Я выглядывал вас, потому что не хотел, чтобы вы заблудились.

Я моментально почувствовала себя виноватой. Пока я медлила за последней чашкой чая с Джулией, Генри, вероятно, стоял, как часовой, в своей узкой прихожей и поджидал меня, пристально оглядывая пустынную улицу.

– Входите же, не стойте на холоде, – пригласил он, прошаркав коротенькое расстояние от двери до гостиной.

Я могла быть кем угодно, пожелавшим откликнуться на имя Софи. Его доверие и уязвимость поразили меня, как два неожиданных удара. Узкая прихожая была оклеена темно-красными обоями с тиснением. На узоре кое-где виднелись проплешины размером с ладонь, совпадавшие, похоже, с теми местами, где Генри часто требовалась поддержка при ходьбе. За входной дверью стояли ходунки, алюминиевые детали которых сияли девственной чистотой. Судя по наброшенной на них одежде, я поняла, что Генри, возможно, использует ходунки в качестве вешалки.

– С вашей стороны очень любезно, что вы пожертвовали мне время, – проговорил он, слегка задыхаясь после короткого перехода.

– Никаких сложностей, – заверила я его. – Рада это сделать.

Он улыбнулся, а потом замешкался, словно не зная, что должно произойти дальше. Я так и видела, как он подыскивает ключик доступа к памятке о том, что необходимо делать, когда принимаешь гостей. Ясно, что их у него давно не было.

– Может быть, сядем? – предложила я, беря инициативу в свои руки.

Он благодарно кивнул и, опираясь на руку, осторожно опустился в мягкое кресло поблизости от электрообогревателя с двумя спиралями, которые излучали так много тепла, что казалось, будто мы находимся в тропиках. Я быстренько скинула пальто, пока не потеряла сознание.

– Вам достаточно тепло? – спросил Генри, ловя тепло ладонями со скрюченными пальцами.

– В самый раз, – солгала я, пристраиваясь в другом кресле как можно дальше от обогревателя. – Так, Бен сказал мне, что вы хотели бы написать письмо подруге во Францию?

Генри посмотрел на каминную полку, где в декоративной серебряной рамке стояла старая черно-белая фотография пары в день их бракосочетания. Даже по прошествии времени я узнала в женихе Генри. Он перевел взгляд на меня, и в глубине его поблекших голубых глаз я заметила намек на виноватость.

– Это была моя Айрис. Мы прожили вместе шестьдесят лет. Последние десять лет без нее были… они были…

Старик умолк, но по изрезанной морщинами щеке скатилась одинокая слеза. Чувствуя его неловкость, я стала рассматривать комнату, давая Генри возможность успокоиться. Кашель и трубное высмаркивание сообщили мне, что я могу без опасений повернуться к нему.

– Дело в том, что Айрис была чудесной девушкой. Мы знали друг друга с малолетства, – признался он с хриплым смешком. – Она писала мне всю войну, и эти письма имели для меня огромное значение, но… но… – Он перешел на шепот, словно невеста на фотографии слушала его признание. – Была одна девушка, Люсиль ее звали, она жила недалеко от Парижа, и если бы ее семья не приняла меня и не спрятала в амбаре… что ж, думаю, я не сидел бы здесь сейчас и не разговаривал с вами. – Он посмотрел сквозь меня, как будто воспоминание о том времени открыло портал в прошлое. – Айрис была той, которая ждала меня дома. Айрис была девушкой, которой я дал обещание. Айрис была той, на ком я женился. Но Люсиль была девушкой, которую я никогда не забывал.

Я подозревала, что история Генри будет чем-то в этом роде, но и представить не могла, что она так меня тронет. В результате пожара мои чувства научились тихо бунтовать, отказываясь утихомириваться, и приобрели неприятную привычку взбрыкивать и сбрасывать меня в неподходящие моменты. Это был один из таких. Думаю, мы оба с Генри обрадовались, когда он предложил выпить по чашечке чая, прежде чем перейти к составлению письма к женщине, которой, по моему представлению, могло уже и не быть в живых.

Кухня Генри оказалась безупречно чистой и аккуратной – она содержалась в гораздо большем порядке, чем моя, что я и сказала ему. Он встретил мой комплимент с тихой гордостью.

– Айрис любила, чтобы все было в полном порядке, – сообщил он. – Ей было бы неприятно, если бы я все тут захламил только потому, что ее нет.

Мы ждали, пока старомодный чайник со свистком запоет свою песню, а Генри тем временем достал из буфета блюдо с узором из ивовых веток, а потом прошаркал в кладовку и вернулся с пачкой печенья.

– Берег его для особого гостя, – объявил он, теребя непослушными пальцами целлофановую упаковку.

– Давайте помогу, – предложила я, забирая пачку из его неловких рук.

Перевернув ее, я увидела, что срок годности истек пять лет назад. Генри надел разноцветный вязаный чехол на заварочный чайник и посмотрел на меня, в нерешительности державшую пачку залежалого печенья.

– Очень люблю «Бурбон», – признался Генри, причмокнув в предвкушении губами.

– Я тоже, – заявила я, высыпая содержимое пачки на блюдо.


В тот день меня ждали три сюрприза. Во-первых, я не спешила покинуть дом Генри, даже после того, как его письмо было составлено, переведено и написано. Вероятно, Генри уже много лет не позволял себе роскоши пересказать историю своего французского романа, а в моем лице он обрел слушателя поневоле. Это была история любви и трагедии, рассказ о жертве и настоящей любви, у которой никогда не бывает счастливого конца.

Вторым сюрпризом стало открытие, что хотя, возможно, некоторый риск и присутствует, ты не умрешь, если съешь черствого, на пять лет просроченного печенья.

Но больше всего меня потряс третий сюрприз. Это был терпеливо дожидавшийся меня Бен, когда я наконец покинула перегретый кокон жилища Генри. Хотя я не сразу сообразила, что стоявший у обочины автомобиль с тихо работающим двигателем принадлежит ему. Пока я сидела у Генри, темнота и налетевший мокрый снег сделали дорожку перед домом вдвойне ненадежной. Уткнувшись подбородком в воротник пальто, неотрывно глядя под ноги, я с осторожностью пробиралась к тротуару. Острые иголочки мокрого снега неоднократно впивались в мою оголенную шею, заставляя тосковать о волосах, которых уже давно не было, или о толстом шерстяном шарфе.