Я не ждала, что Бен проведет эту ночь со мной в доме Джулии. Разумеется, я его об этом не просила… но опять же, не слишком протестовала, когда он сказал, что останется.

– Так разумнее, а вдруг вам понадобится спешно вернуться в больницу.

Я остановилась на середине кухни Джулии с бутылочкой теплого молока для Ноя и молча уставилась на Бена, понимая, что он прав; вполне возможно, что ночь еще не закончила забрасывать нас эмоциональными гранатами. Я кивнула и постаралась вести себя не как перепуганный подросток, внезапно очнувшийся от шестнадцатилетней спячки.

Накормив Ноя, поменяв ему подгузники и уложив спать, я еще долго сидела у его кроватки, наблюдая, как он постепенно проигрывает битву со сном. Я низко наклонилась над перекладиной кроватки, прикрывая брыкающиеся ножки, когда услышала в коридоре предательский скрип половицы.

Я медленно обернулась, прижав к губам палец. На ковер упала тень Бена, но он остался на пороге детской, не отваживаясь шагнуть в комнату. Я чувствовала на себе его внимательный взгляд, пока включала маленький ночник и радионяню. Бен улыбнулся, когда я на цыпочках неуклюже заковыляла по толстому ковру, и протянул мне руку. Когда его кожа коснулась моей, я вдруг увидела другой дом, который никогда раньше не видела и где в колыбели лежал другой младенец, с необычными глазами цвета жженого сахара. Образ был такой ясный и такой непрошеный, что я тихо ахнула. На сей раз Бен приложил палец к губам, и я поймала себя на мысли – когда же этот знакомый жест стал внезапно таким сексуальным.

Откуда вообще взялись эти мысли? Меня к Бену не тянуло, хотя он был очень привлекательным мужчиной. Я испытывала к нему только дружеские чувства и была признательна за все, что он для меня сделал. И только? Если они как-то изменились, неужели я не должна была хотя бы заметить это? И Бен, совершенно очевидно, никогда не давал понять, что ищет большего, чем моя дружба. Поэтому обнаружив, что мое подсознание отклонилось совсем в другую сторону, я испытала серьезный шок. Я не проронила ни слова, пока мы не вернулись в гостиную и тревожащий образ будущего не начал рассеиваться.

– Вы очень хорошо за ним ухаживаете, – прокомментировал Бен, сдвигая в сторону небольшой сверток из одеял и подушек, который я положила на диванчик, и садясь.

– Он хороший малыш. А пожив здесь после пожара, я знаю его распорядок. Это, пожалуй, единственный положительный момент в том, что мой дом сгорел.

Бен вытянул свои длинные ноги, заполнив пространство между его диваном и тем, на который примостилась я.

– Не единственный, – медленно проговорил он.

Я так громко сглотнула, что он наверняка это услышал.

– Э‐э… не хотите выпить… или поесть?

Я напряглась, как бегун на стартовых колодках, готовая рвануть в убежище кухни. Но Бен просто покачал головой и откинулся на подушки.

– Что я на самом деле надеялся сделать, так это поговорить.

Я мгновенно поняла, о чем он хочет поговорить, и тут же посмотрела на часы.

– Послушайте, сейчас три часа ночи. Поздновато для разговоров. Может, попробуем поспать?

– Я не устал, – перебил Бен, прерывая мои сомнительные возражения. – А вы?

– Я тоже. Все еще чувствую себя на взводе, – честно ответила я.

Я подтянула ноги на кушетку и взяла одну из декоративных подушек, выставив ее перед собой, как щит. Не нужно было быть экспертом по языку тела, чтобы распознать очевидный знак преграды.

– Вы здорово напугали меня в больнице.

– Простите, – пробормотала я, не сводя глаз с геометрического узора на подушке, которую сжимала двумя руками.

– Я не знал, что для вас сделать, как помочь.

Подняв голову, я печально улыбнулась.

– Вы все правильно сделали. Никто ничего не может сделать, только подождать, пока это пройдет. У меня уже довольно давно не было этих приступов.

Бен наклонился вперед, опираясь локтями на колени.

– Что случилось, Софи?

Я смущенно покачала головой.

– Паническая атака, – ответила я, тщательно проговаривая слова. – Ничего страшного.

Бен еще больше подался вперед, его тело превратилось в мост, перекинутый через разделявшее нас пространство.

– Не этой ночью. Я имею в виду, что вообще произошло, вызвало их появление.

Я вжалась в спинку дивана, бессознательно отвечая на расспросы Бена. Существовал тщательно отрепетированный сценарий дальнейших реплик. Но, открыв рот, я ничего не смогла произнести. Ни один актер, дожидающийся подсказки, не был бы поставлен в более неловкое положение, чем я, вдруг обнаружившая, что должна объясняться без подготовки. Потому что Бен заслуживал большего, чем моя обычная, отретушированная версия правды. Сегодня я среди ночи вытащила его из постели, и он, не задавая вопросов, сделал все, о чем я попросила – для людей, которых он даже не знал. Он заслуживал того, чтобы узнать, почему мой визит в больницу превратил меня в существо, незнакомое для нас обоих.

– Мы никогда не говорили о наших семьях, не так ли?

Бена, казалось, ничуть не удивило, что я так очевидно сменила тему, он подхватил ее.

– Да, по-моему, не говорили. – Он секунду помолчал и добавил: – Моя живет за границей.

Я сделала глубокий вздох, прежде чем начать откровенный разговор.

– Когда меня спрашивают, есть ли у меня братья или сестры, я всегда отвечаю, что нет.

Глаза Бена сверкнули, и крохотный мускул дрогнул рядом с уголком рта.

– Но моя мать… в общем, моя мать до сих пор всем говорит, что у нее двое детей. – Я думала, что научилась читать эмоции Бена по выражению его лица, но теперь я этого сделать не могла. – Мы обе правы… и обе не правы.

– Что случилось? – хриплым шепотом спросил Бен.

– Моего брата убили.

Бен резко откинулся назад, как будто его подстрелили. Полагаю, мои слова прозвучали очень грубо, но ведь я не практиковалась в рассказывании именно этой истории. Фальшивая куда как легче слетала с языка.

– Его убил пьяный водитель, врезавшийся на машине в мотоцикл Скотта на перекрестке.

Горло Бена дрогнуло, и я поймала себя на том, что смотрю на его кадык, потому что намного легче было смотреть на него, чем в глаза, полные сочувствия.

– Я очень, очень сожалею.

Люди всегда говорят это, услышав о чьей-то потере, и я никогда не понимала, почему.

– Вы не виноваты.

Впервые с ночи нашего знакомства Бену, кажется, было не по себе в моем обществе. Возможно, было бы лучше, если б я солгала, как обычно делала. Но теперь я ступила на этот путь и понимала, что должна закончить.

– У него были страшные травмы. – Несмотря на всю мою браваду, следующие слова застряли у меня в горле. – Несовместимые с жизнью.

Гостиная освещалась только двумя маленькими настольными лампами, поэтому невозможно было сказать точно, но глаза Бена как будто бы ярко засверкали. Его сопереживание было так неожиданно, что и мои глаза наполнились слезами.

– Скотт находился в коме три дня, а потом его отключили от аппарата, который за него дышал. Только я хотела, чтобы подождали еще, хотя врачи и говорили, что он никогда не очнется. Я не могла принять, что мы все предавали моего старшего брата. Я умоляла их подождать… но я была всего лишь пятнадцатилетним ребенком.

Для крупного человека Бен умел передвигаться удивительно быстро. Он сменил место, вдруг оказавшись рядом со мной, словно так и надо. Очень нежно обнял меня, держа так, будто я была сделана из хрупкого фарфора.

– Я так и не пришла попрощаться. Мне невыносимо было находиться там, когда они… когда они… – Бóльшая часть моего последнего предложения прозвучала непривычно глухо, потому что я говорила, уткнувшись в рубашку Бена, во впадинку у плеча. Я подняла голову и поняла, что старая боль отразилась на моем лице с той же безжалостностью и свежестью, как и шестнадцать лет назад. – Мне нужно было прийти попрощаться. Я должна была сказать ему, что любила его.

– Уверен, он это знал, – сказал Бен. – А вы были всего лишь ребенком.

– Он был моим братом. Мы были командой… а я просто его бросила. И до самой смерти я никогда себе этого не прощу.

Слезы начались с прерванного всхлипа, так в начале грозы раздается удар грома. Плакала я долго, и руки Бена все крепче обнимали меня и держали, пока я плакала, как не плакала много лет. В конце концов, когда одно плечо его рубашки стало на три тона темнее другого, я подняла голову. Поискала взглядом коробку салфеток, зная, что в доме с младенцем и трехлетним ребенком одна всегда будет поблизости. Бен взял коробку со столика и подал мне.

– Значит, эта ночь просто вернула воспоминания, – осторожно проговорил Бен, пока я пыталась высморкаться, стараясь при этом не издать похожий на сирену звук. Я уперлась ладонью ему в грудь, чтобы сесть прямо, но Бен крепче обнял меня, и я не стала вырываться, но снова прижалась щекой к сырому, наплаканному мной пятну.

– «Вернула» подразумевает, что они ушли. Но вы правы… сегодня ночью мне пришлось туго. Я впервые за шестнадцать лет находилась в отделении реанимации.

* * *

Странно, что в доме, полном пустых кроватей, мы оба предпочли уснуть на диване в гостиной. Должно быть, я уснула в объятиях Бена, а когда рано утром меня разбудило воркование Ноя, я так там и лежала. Только теперь я была укрыта одеялами, а под голову мне подсунули подушку. Бен устроился с куда меньшим комфортом, скрючившись в уголке дивана, чтобы предоставить мне львиную долю пространства. Зов Ноя сделался чуть более настойчивым, и я мягко освободилась от непривычной тяжести руки Бена, лежавшей у меня на талии. Давно уже я не просыпалась рядом с мужчиной и порадовалась, что Бен настолько измучился, что не пошевелился, когда я встала с дивана и пошла к своему крестнику.

Я вернулась пятнадцать минут спустя, держа на руках голодного, в чистом подгузнике младенца, и обнаружила Бена уже на кухне, помешивающего в двух чашках кофе.