– Откуда вы узнали, как сюда добраться? – спросила я, вертясь на сиденье, сверяясь с окружающей местностью. Да, вот парк, в котором я играла, а чуть дальше – футбольное поле, где я провела бесчисленные воскресные утра, с гордостью поддерживая старшего брата и его команду. – Я же не давала вам адрес, нет? – спросила я, нисколько не сомневаясь, что не давала.

– Нет, – ответил Бен, немного смущенный внезапным допросом.

– Тогда откуда вы узнали, как сюда доехать?

Бен взял свой телефон, на экране которого все еще присутствовала карта.

– В Коттерхэме гораздо легче ориентироваться, чем можно было судить по вашим словам. Я лишь рискнул угадать, в какую часть города ехать. Шанс был пятьдесят на пятьдесят. Вообще-то я как раз собирался вас разбудить, чтобы получить окончательные указания.

Что-то было не так в его тоне. Слишком уж гладко это прозвучало, словно Бен мысленно репетировал свое объяснение, прежде чем озвучить его. Он включил аварийный сигнал и съехал к обочине.

– Что-то не так, Софи?

Я очень ясно видела его в оранжевом свете уличного фонаря, под которым мы остановились. Ну и что с того, если он высказал предположение и угадал? Ведь в этом нет ничего странного, не так ли? Поставить ему в вину умение хорошо ориентироваться – очень плохой способ начать праздники.

Я улыбнулась, и улыбка почти добралась до моих глаз. Я все еще никак не проснусь, сказала я себе. Все еще в том состоянии, когда логика сна кажется более веской по сравнению с логикой бодрствования. Вполне убедительное объяснение, но я уже понимала, что правда таится глубже. Я все еще с подозрением ждала проявления у Бена каких-то недостатков. Он просто был слишком хорошим, слишком совершенным. Я все еще ждала чего-то неприятного и постоянно надеялась, что, когда это неизбежно произойдет, оно не похоронит под собой меня и мои надежды.


Очень быстро стало ясно, что моим родителям почти так же не по себе на этой незнакомой почве, как и мне. Убеждена, я никогда раньше не слышала, чтобы отец так досконально обсуждал автострады и соединительные дороги, но ему удалось выжать пятнадцатиминутную беседу из этой темы, когда мы только приехали. Почти без паузы мама завела разговор, который совершенно непонятным образом блуждал от находящихся на свободном выгуле индеек до плохо написанного, но колоритного бестселлера, который в настоящее время читают в ее книжном клубе. От загазованности до мягкого порно – всё в течение получаса с момента прибытия Бена. Из другого конца гостиной я бросила ему извиняющийся взгляд, гадая, не сожалеет ли он уже, что принял мое приглашение. Справедливости ради ничто в его взгляде об этом не говорило. Сказать, что все семейство Уинтеров нервничало, значило ничего не сказать.


Думаю, я перевела дух только после того, как родители пожелали нам спокойной ночи, извиняясь при этом, что так рано уходят спать. Я почувствовала, как меня оставляет напряжение, словно воздух выходит из надувной игрушки, когда я услышала, как они медленно поднимаются наверх по лестнице. Я подождала для верности, чтобы они меня не услышали, и повернулась к Бену с извинениями.

– Прошу прощения.

Бен, казалось, искренне озадачился.

– За что?

– За атмосферу, за все эти вопросы, за то, что любая беседа начинается с имени «Скотт». Наверное, мне следовало предупредить, как обстоят дела.

Бен встал из кресла у камина и втиснулся рядом со мной на старый уютный диванчик для двоих.

– Софи, все прекрасно. Да, ваши родители много говорят о вашем брате… но это вполне естественно. И они оба такие славные. Честно говоря, они именно такие, какими я их представлял. Я знал, что они мне понравятся.

– И почему это?

– Потому что вы родились у этих людей, в этой семье, – тихо ответил Бен, на несколько минут очистив мою голову от всех остальных мыслей.

Я откинулась на диванные подушки и закрыла глаза, вдруг почувствовав изнеможение, и слушала звуки дома, в котором выросла, заново с ними знакомясь. Меня куда-то уносило под однообразный свист ветра в трубе, когда слова Бена резко вернули меня к действительности.

– Где вы?

Я сонно моргнула, собираясь извиниться за то, что я почти такая же плохая хозяйка, как и штурман, когда увидела, что он слева направо осматривает комнату, обводя взглядом предметы в ней, словно камера наблюдения. Я следила за его взглядом, все еще не понимая вопроса.

– Где вы в этой комнате? – спросил Бен, закончив осмотр помещения и повернувшись ко мне. Мне не нужно было больше смотреть на собрание дорогих сувениров, чтобы понять, о чем он говорит. – Фотографии на каминной полке, на стенках и полках, на них только ваш брат, а вас нет.

Я выпрямилась, внезапно приготовившись обороняться.

– Это неправда. Я на многих снимках.

Бен коротко глянул на ряд фотокарточек в разнообразных рамках.

– Не на столь и многих. И нигде одна.

– Возможно, я просто не так фотогенична, – парировала я чуть резче, чем намеревалась.

Бен протянул руку так неожиданно, что я ахнула, когда его пальцы приподняли мой подбородок.

– Это просто неправда, – поправил он.

Не знаю, как я восприняла эти слова или его прикосновение, но прежде чем я успела разобраться в своей реакции, Бен уже указал на шкаф со стеклянными дверцами.

– Все призы там, все до единого, принадлежат вашему брату. Почему так?

– Потому, думаю, что я никогда не играла в футбол.

Это была удачная попытка внести немного юмора в наш разговор, который внезапно начал выходить у меня из-под контроля.

Бен с грустью покачал головой.

– Не делайте этого. Не позволяйте им делать вас невидимкой.

В глазах неприятно защипало, но я твердо решила не плакать.

– Это не они… ну, не только они. Я тоже виновата. Мы все хотели – ну, нам нужно было, – чтобы вокруг нас было как можно больше Скотта. Это не мои родители, а я убрала дипломы по классу фортепиано и другие фотографии.

Глаза у Бена были грустные и немного сердитые.

– Но они вас не остановили. А следовало бы.


Когда мы стелили постель на диване в кабинете, который папа называл своей берлогой, и это прозвище делало комнату гораздо уютнее, чем она была на самом деле, Бен вернулся к тому, что, мне казалось, ускользнуло из его поля зрения.

– И как же так получилось, что вы ни разу не упомянули, что играете на фортепиано?

Я дала подушке пару тумаков, расправляя перья, а потом, перевернув ее, набросилась на перья с другой стороны, как будто они меня чем-то раздосадовали.

– Играла, – поправила я.

– Больше не играете?

Я посмотрела на стену, у которой стоял теперь большой книжный шкаф, – на том месте, где когда-то стояло пианино. Если присмотреться и если свет падал под нужным углом, до сих пор можно было увидеть слабый отпечаток его ножек на выцветшем узоре ковра.

– Мы продали пианино.

– Почему? – спросил Бен, чрезвычайно умело заправляя углы простыни, как это делают в больнице или в гостинице, и подтыкая простыню и одеяло под матрас.

Я подивилась, где он научился это делать; эффектная бывшая подруга вроде бы не походила на девушек, умеющих аккуратно застилать кровать. Возможно, Бену довелось побыть курсантом военного училища, размышляла я, понимая, что с легкостью могу исписать дюжину тетрадей всем тем, чего я о нем не знала.

– Полагаю, я переросла свою любовь к игре, – сказала я, что было всего лишь половиной правды.

По выражению лица Бена я поняла, ему не требуется спрашивать, когда именно это случилось в моей жизни, потому что ответ он уже узнал.

Наклонившись, я провела ладонями по его постели, разглаживая одеяла, и постаралась не думать о мужчине, который вскоре будет под ними лежать. Моя комната находилась как раз над кабинетом, и я знала, что у меня будет достаточно времени, чтобы подумать об этом, пока я буду лежать без сна.

Глава 9

Давно уже я не слышала, чтобы к смеху мамы присоединился мужской смех: в смысле не папин. Это заставило меня помедлить в коридоре рядом с кухней, слегка засосало под ложечкой, как бывает, когда ты ставишь ногу на ступеньку, которой нет. Я покачала головой, тяжелой и сонной после того, как я проспала, не услышав будильника. Бросить Бена на растерзание моим родителям – с которыми он только что познакомился, – было непростительной невежливостью, но когда я открыла кухонную дверь и увидела его, с радостным видом сидящего за столом и наворачивающего толстые куски горячих тостов со сливочным маслом, большая часть моей виноватости улетучилась.

– Доброе утро, соня, – приветствовала меня мама.

Ее щеки разрумянились, а в голосе, в котором я с трудом узнала мамин, звучало веселье. Бен одарил меня теплой улыбкой, а его глаза, встретившиеся с моими поверх его кружки с чаем, определенно блестели. Каким-то образом, пока я спала, он приобрел новых членов для своего необычного фан-клуба, состоящего из пожилых людей. «Интересно, как он это делает», – подумала я, усаживаясь на стул, который выдвинул для меня Бен. Неужели он одинаково очаровывает всех до одного, кто с ним знакомится? Возможно, мне не стоит так уж удивляться, что меня к нему тянет… очевидно, что тянет всех.

– У нас с вами впереди насыщенный день, – уведомил Бен, наблюдая, как я сыплю в миску кукурузные хлопья. – Нам нужно выбрать индейку, забрать заказ из фермерского магазина и до темноты втиснуть экскурсию по городу.

Я посмотрела в кухонное окно. Небо уже было темным, но только из-за густых облаков, висевших толстым пластом. Они обещали снег, и букмекеры повсеместно уже, наверное, сожалели, что поставили против белого Рождества.

– Я предложил, чтобы мы взяли это на себя, – без нужды пояснил Бен. – Но я не уверен, что ваша мама считает, что мы подходим для такого задания.

– Ах, вы… – проговорила мама голосом настолько незнакомого мне человека, что я не донесла до рта ложку с хлопьями. Она что, правда, краснеет? Господи, действительно. Бен подмешал ей что-то в чай?