– Пневмония вашего супруга частое явление у пациентов, страдающих БАС. – Я посмотрела на Бена, ожидая, что он поправит врача, но этого не произошло. Хотя пальцы Бена, переплетенные с моими, откликнулись чуть более сильным пожатием. – Мы надеемся, что, проводя агрессивную терапию антибиотиками, мы сможем значительно улучшить его состояние в ближайшие сорок восемь часов. – Это была наименьшая из гарантий, какую я надеялась услышать. – А тем временем мы попросили, чтобы из клиники прислали его историю болезни.

Что-то промелькнуло в глазах Бена, я не уловила.

– В последнее время вы замечали какие-нибудь значительные изменения в своем состоянии? – поинтересовался доктор Фишер.

Последовало молчание, которое в итоге нарушила я.

– Вообще-то, последние три месяца Бен принимает экспериментальное лекарство. – Бледно-голубые глаза врача встретились с моими. Этому человеку в покер бы играть, потому что я ничего по ним не прочла. – Мы очень надеемся, что оно помогает.

Никто ничего не сказал, даже Бен или Карла. Я по очереди посмотрела на всех: на врачей, медсестер, на приятельницу, на мужчину, которого любила, и у всех было одинаковое выражение лица. Не совсем жалость, скорее вынужденная грусть, словно все они знали одну тайну, которую никто из них не нашел еще мужества открыть мне.

– Что ж, это хорошо, – произнес доктор Фишер, в его голосе появилась резкость, которой не было раньше. – Уверен, все это будет в его истории болезни.

Бен отнял у меня руку, чтобы снять кислородную маску. Медсестра бросилась к нему, как ныряющая чайка, чтобы вернуть ее на место, но Бен знаком попросил женщину отойти.

– Мне становится хуже, – сказал он, глядя не на врача или сестру, а на меня. Я покачала головой, словно все это могло оставаться неправдой, пока я отрицаю. – Софи, мы сколько хотим можем притворяться друг перед другом, но мы оба знаем, что здесь происходит.

– Простите. Я не совсем разобрал, что вы сказали, – мягко проговорил врач.

– Ты должна объяснить, как обстоят дела на самом деле, – попросил Бен с невероятной печалью в глазах.

Что-то тут было не то. Что-то, чего я до конца не понимала.

Врач выжидающе смотрел на меня.

– Бен периодически спотыкается, и несколько раз он падал… и он уронил пару вещей, – неохотно признала я с таким ощущением, будто выдаю Бена врагу.

– Больше чем несколько раз, – тихо поправила Карла из своего угла.

Я сердито к ней обернулась. На чьей она стороне?

– Мы не можем это скрывать, Софи. Врачам нужно знать, насколько ухудшилось мое состояние.

Голос Бена зазвучал слабее, и он сам взял кислородную маску, поднес к носу и глубоко вдохнул, как принимающий дозу наркоман.

– А ваша речь, дизартрия – невнятное произношение – как давно она у вас началась?

Я развернулась и уставилась на врача, моя уверенность в его диагностических способностях внезапно исчезла.

– У Бена прекрасная речь. Она вообще не пострадала, и он, конечно же, говорит внятно. – Я посмотрела на Карлу, ища подтверждения, и увидела, что она снова плачет. – Что? – разозлилась я, хотя не имела на это права.

Карла подошла к кровати и взяла руку Бена в свои, словно боль ее слов можно было ослабить прикосновением.

– Она уже давно ухудшилась, – спокойно проговорила она.

Бен печально улыбнулся ей и кивнул.


Я мерила шагами коридор, пытаясь убежать и от сцены в палате Бена, и от пристроившейся рядом Карлы. Мне не удалось ни то ни другое.

– Я понимаю все, что говорит Бен. Каждое слово. Как ты это объясняешь, а?

Взяв меня за плечи, Карла резко меня остановила, настолько эффективно, что, вероятно, могла бы подрабатывать вышибалой в ночном клубе, если бы когда-нибудь захотела.

– Ты понимаешь его, потому что любишь его. Ты по-другому его слышишь, не так, как мы. Мы все слушаем ушами, ты – сердцем.

С анатомической точки зрения в ее ответе не было вообще никакого смысла, но малая часть меня обрела утешение в этом чувстве.

Поверх ее головы я посмотрела на закрытую дверь палаты Бена с неподдельной тоской. Когда одна из сестер доставила из клиники его историю болезни, Бен захотел поговорить с врачом наедине. Я чувствовала себя лишней, и чем дольше я ходила по коридору, тем больше активизировалось мое воображение. Прошло время, показавшееся мне вечностью, дверь открылась, и в сопровождении медсестры вышел врач.

– Он хочет поговорить с вами, но ему нужен покой, поэтому, прошу вас, будьте кратки.

Смягчившись, я поспешила к Бену. Он снова снял кислородную маску, чтобы поговорить со мной.

– Как ты себя чувствуешь? – сипло спросил он.

– Это я должна у тебя спрашивать.

Он улыбнулся и поманил меня ближе. Вероятно, я нарушила все писаные правила больницы, когда забралась на кровать и легла рядом с ним. Но мне было все равно. Острый край электрода больно впился в мой висок, но все было неважно, пока Бен снова меня обнимал.

– Мне очень жаль, Софи. Я не хотел, чтобы это произошло.

Я глубоко вздохнула, вбирая его запах, словно накапливала воспоминание.

– Думаю, никто не хочет.

– Я не только про сегодня, хотя я действительно сожалею, что испортил день рождения Джулии.

– У нее их еще много будет, – глупо ответила я, с ужасом осознавая, что у Бена их может больше не быть.

Я медленно подняла голову, чтобы смотреть в его глаза, пока он говорит.

– Меньше всего я хотел заставить тебя сидеть у очередной больничной койки, – вздохнул он. – Но иногда события вырываются из-под контроля, и мы не можем это остановить. Эта любовь была одним из таких событий.

Мы тихо лежали несколько минут, потом я почувствовала, как Бен напрягся.

– Мне нужно, чтобы ты кое-что для меня сделала.

– Все что угодно, – заверила я его, взглядом передавая свои чувства.

По лицу Бена пробежала судорога боли, мимолетная, как падающая звезда, и в душе у меня зародился очень сильный страх.

– Мне нужно, чтобы ты кое-что привезла для меня в больницу.

– Ла-а-а-адно.

Я протянула это слово, уже понимая, что мы говорим о чем-то гораздо более важном, чем чистая пижама или туалетные принадлежности.

– В глубине моего гардероба стоит портфель. Внутри ты найдешь файл с конвертом, на нем имя моего адвоката. Мне нужно, чтобы завтра ты его сюда привезла.

– Все это звучит, как в фильме «Миссия невыполнима», – сказала я, пытаясь вызвать у него улыбку. Он не улыбнулся, и в голове у меня зазвенели тревожные звоночки. – Что в этом конверте, Бен?

– Нечто нужное врачам для моих медицинских записей.

– Мне казалось, что у них есть все, что нужно. И при чем тут твой адвокат? – Я слышала, как в мой голос просачивается страх. Похоже, я уже знала. – Что в этом конверте, Бен? – повторила я вопрос.

– Это кое-что, что они давно для меня составили. До нас с тобой. Я не пускаю это в ход, я просто хочу, чтобы это было здесь, в моей истории болезни.

– Что в этом конверте?

Трижды я спрашивала, трижды он уходил от ответа.

– Это прижизненное распоряжение, – торжественно проговорил он. – Оно дает мне право отказаться от медицинского вмешательства, если я того пожелаю.

* * *

– Ты об этом знала, да?

Карла не спешила с ответом. Прежде чем тронуться с места, она излишне пристально проверяла, свободна ли пустая дорога перед нами.

– Да, – наконец призналась она.

– И ты нормально к этому относишься? Ты считаешь, что для Бена приемлемо сдаться, просто прекратить борьбу?

Карла оторвала взгляд от дороги и посмотрела на меня, внезапно куда меньше озаботившись безопасностью, чем минуту назад.

– Бен не сдается. Пока нет. Он собирается продолжать бороться, чтобы жить – жить с тобой – столько, сколько можно. Но этот клочок бумаги даст ему с достоинством сказать «Достаточно», когда люди вокруг него не смогут принять это решение и когда он уже не сможет облечь его в слова. Это его способ защитить не только себя, но и всех, кому он дорог.

Я долго на нее смотрела.

– У тебя тоже такое есть, да?

Она холодно улыбнулась и медленно кивнула.

– Очень многие из нашей группы составили его для себя.


Я сказала себе, что просто не сделаю этого. Затем я сказала себе, что скажу ему – искала, но не нашла. И наконец я сказала себе то, что знала с самого начала: я выполню просьбу Бена. Я отвезу ему этот проклятый конверт с распоряжением об отказе от лечения. Но затем я прибегну ко всем известным способам убеждения, чтобы заставить его разорвать документ на тысячу мелких кусочков.

Ты же знаешь, что я тоже перекрыл бы себе кислород, если бы кто-нибудь дал мне такую возможность. Я уже и так была напугана, пробираясь среди ночи по темному дому Бена, поэтому вполне могла обойтись в данный момент без голоса Скотта в голове. Меня и так к этому времени беспокоило, что я часто его слышу – больше, чем за многие годы, – а посему мне показалось недопустимым предательством то, что он принял сторону Бена, а не мою.

Он не хочет, чтобы за него дышала машина, говорил Скотт, а я включала все попадавшиеся мне на пути лампы, пока дом не засиял светом, как электростанция. Он хочет этого не больше, чем хотел я. Что раздражает в связи с голосами в голове, с голосами, которые притворяются призраками, так это то, что им не хватает чувства приличия скрыться в тени, как поступило бы настоящее привидение, когда вы зальете помещение светом.

Я не хотела спать в постели Бена без него. Поэтому впервые за целую вечность вернулась в свою спальню в цокольной квартире, в комнату, которую в мое отсутствие занял Фред. Но кровать, которая когда-то казалась такой удобной, была жесткой и неуютной. Я крутилась и вертелась, сбрасывала одеяло только для того, чтобы через минуту снова натянуть его на себя. Яростно взбила подушку, как будто наполнявшие ее перья несли персональную ответственность за мою мучившуюся совесть. В конце концов, увидев, как цифры на часах перешагнули в новый час, я в последний раз скинула одеяло и протянула руку к халату.