Я решительно шагала к палате Бена, надеясь, что моя деланая бравада никому не даст меня остановить. Уборщица, толкавшая нагруженную тележку, что-то пробормотала мне по-португальски, когда я проходила мимо, а затем замерла как громом пораженная, когда я ответила ей на ее языке. Уже не сомневаясь в моем праве здесь находиться, она лишь широко улыбнулась и пожелала мне приятного утра. В чем я лично сильно сомневалась.

Нельзя сказать, что я совсем уж солгала медсестре. Как Бен и просил, я привезла в больницу прижизненное распоряжение, чему он наверняка очень обрадуется. Чего я не могла сказать о других документах в желтой папке.

Я остановилась перед дверью в палату, постаравшись держаться так, чтобы меня не увидели через стеклянное окошко. В ожидании рассвета я столько раз написала, отрепетировала, а затем переписала то, что должна была сказать Бену, что слова слились теперь в сумятицу обвинений, крутившуюся в голове, как в центрифуге.

Сердце билось так громко, что я была уверена, Бен услышит его, прежде чем я войду. Полагаю, если вы собираетесь получить сердечный приступ в результате стресса, то больница самое подходящее для этого место.

Невзирая на все уличающие доказательства, невзирая на вынужденное признание, что все, казавшееся мне правдой последние восемь месяцев, было, видимо, ложью, я все еще не могла справиться со своими чувствами, когда открывала дверь. При виде Бена, лежащего на больничной койке, мое сердце замерло, перестав колотиться, и болезненно повернулось в груди. Он выглядел получше, чем накануне вечером, и несмотря ни на что я этому порадовалась. Любовь – не водопроводный кран. Нельзя просто закрутить его, когда все идет плохо. Он продолжает течь, когда умирает человек, которого ты любишь… или когда кто-то, кого ты любишь, тебя предал.

Бен так широко мне улыбнулся, так искренне обрадовался моему приходу, что я едва удержалась от инстинктивной ответной улыбки.

– Здравствуй. Какой приятный сюрприз. Не думал, что увижу тебя до…

Его слова оборвались, как под ударом гильотины, когда он увидел у меня под мышкой желтую папку.

Этим утром кислородной маски на нем не было, хотя, наверное, лучше бы была, потому что комнату наполнял звук резкого дыхания. Понадобилась минута или две, чтобы понять – это мое дыхание, а не Бена.

Взгляд Бена был прикован к папке, я шагнула ближе и бросила ее на кровать.

– Я привезла твое распоряжение.

– Софи.

– Чтобы ты мог отдать его врачам. Или не отдать.

– Софи.

– По крайней мере, ты можешь решить, жить тебе или умереть.

– Софи.

– Чего был лишен мой брат.

Я заплакала. И этого отнюдь не было в моем сценарии. Теперь я импровизировала, все, что я так тщательно подготовила, превратилось в смутное воспоминание.

– Почему, Бен? Просто скажи мне. В какую мрачную и извращенную игру ты играл со мной последние восемь месяцев?

Он протянул ко мне руку, ту, к которой все еще тянулась трубочка капельницы. Ненужное напоминание, что он все еще болен и что я, возможно, не должна это делать. Я понимала, что должна остановиться, только не знала как.

– Мой брат умер… и ты был участником той аварии. Одного этого достаточно, чтобы я не хотела иметь с тобой ничего общего. Ты должен был все рассказать мне в ту ночь, когда мы познакомились.

– Мы были слишком заняты, если ты помнишь, – неожиданно рассердился он.

– Ты просишь меня поверить, что за все эти месяцы не было ни единого момента, когда ты мог бы признаться мне, кто ты такой на самом деле?

– Ты знаешь, кто я.

– Теперь знаю, – с горечью сказала я. – Ты человек, который помог убить моего брата.

Лицо Бена исказилось.

Он же не вел тот гребаный автомобиль, Софи. Он был ребенком. Дай ему шанс. Из всех заступников Бена Скотт был самым неожиданным.

Я с отвращением посмотрела на папку, словно на сидящую на постели крысу.

– А это досье на нас, которое ты собрал. Что, черт возьми, это значит? Ты следил за нами после аварии?

По моему лицу текли слезы, когда Бен взял папку и на одеяло упала газетная вырезка. Я увидела зернистую фотографию искореженного мотоцикла.

– Нет, ничего подобного. Я жил неподалеку от Коттерхэма.

Очередная ложь, с горечью подумала я. Он притворялся, что вообще не знает тех мест, когда ясно, что должен был знать. Как можно было доверять любым его словам – не только о его прошлом, но и о нас двоих?

– У меня были знакомые, которые учились в твоей школе. После аварии они сообщали мне, как у тебя дела.

– Замечательно, – с ожесточением проговорила я. – Не передать, как это успокаивает после того, что я узнала, что ты шпионил за мной практически половину моей жизни.

– Я чувствовал себя ответственным, – объяснил Бен.

– Потому что так, черт возьми, и есть, – отпрянула я, словно от удара. – Не знаю, чем, по твоему мнению, могло помочь это, – сказала я, с подлинным отвращением касаясь папки. – Но частный детектив выходит за рамки простой заботы – от этого мороз по коже.

– Уехав из тех мест, я хотел знать, как живешь ты и твоя семья.

– Не очень хорошо. Но, полагаю, ты это уже знаешь, на двадцать четвертой странице отчета твоего детектива говорится о том, что я посещала психолога.

Бен откинулся на подушки, его лицо побледнело, и на мгновение я запаниковала, что зашла слишком далеко. Мне хотелось выбежать из палаты и никогда больше не видеть Бена и в то же время мне по-прежнему хотелось обнять его и крепко к себе прижать. И то и другое могло меня погубить.

– Я никогда не прощу себе того, что случилось той ночью, – прерывисто заговорил Бен. Его глаза ярко блестели. – Я попал в компанию парней, с которыми вообще не должен был связываться. Они были старше меня. В ту ночь мы ехали с вечеринки. Мы все валяли дурака, полные идиоты. А потом…

– Я не хочу этого слышать. Я не могу этого слышать. Мне нужно отсюда уйти.

Я вскочила с постели, как будто она вдруг заполнилась змеями. Развернулась, чтобы идти, но меня остановил голос Бена.

– Ты вернешься?

Я медленно повернулась к нему.

– Понятия не имею. В том состоянии, в каком я сейчас, это кажется маловероятным.


Я не сообщила им о своем приезде. Не хотела говорить о причинах по телефону. Почти не глядя и не заботясь, что беру, я побросала в сумку какие-то вещи. Позже придется приехать за остальными, но сейчас мне просто нужно было выбраться из дома Бена, и существовало только одно место, куда я хотела поехать.

Мне повезло; несмотря на срочность, в кошачьем приюте нашлось на несколько дней место для Фреда. Размещение не такое роскошное, как у Элис, но разрыв с жизнью Бена чем-то напоминал развод. И о своих друзьях он позаботится, сколько бы времени им ни осталось. Хотя я буду по ним скучать. Буду по ним скучать… прежде чем эта мысль оформилась, я обрубила ее, словно прижгла рану.

На вокзале было людно, шумно и казенно. Я купила в дорогу сэндвич, а потом так и выбросила его запечатанным, когда приехала. Я решила взять такси, а не звонить домой с просьбой забрать меня, я надеялась, что за двадцать минут поездки чудесным образом найду слова для объяснения с родителями. Больших надежд на это я не возлагала, поскольку за три часа, проведенных в поезде, так ничего и не придумала.

Мои родители были в саду, когда я приехала. Я увидела их в кухонное окно – они сидели рядышком на раскладных стульях, наслаждаясь бокалом вина на солнышке ранним вечером. Возможно, я совершила ошибку, приехав домой. Возможно, им не нужно ничего об этом слышать. Зачем снова растравлять старые раны? Незачем моим родителям переживать те же чувства, что сейчас переживаю я, можно избавить их хотя бы от этого.

Я оглянулась на входную дверь, но не успела я тихонько к ней попятиться, как мама обернулась и увидела меня. От удивления у нее открылся рот, и она что-то сказал папе, который поразился не меньше, обнаружив, что я смотрю на них в окно.


Свет закатного солнца переместился на лужайке, когда я сбивчиво принялась объяснять им, почему я приехала. Тени были короткими и приземистыми привидениями, когда я начала говорить, и сменились удлиненными призраками, когда я закончила.

– Простите. Мне очень, очень жаль, – сказала я, беря за руку сначала маму, а затем отца, словно мы собирались провести спиритический сеанс на свежем воздухе.

Мама была более бледной, чем когда я вышла к ним в сад.

– За что ты извиняешься? Ты ни в чем не виновата.

Я посмотрела на отца, который до сего момента не произнес ни слова. Он внимательно разглядывал соседний розовый куст, как будто наблюдение за садом было новым и увлекательным хобби.

– Это моя вина, – возразила я. – Я привела Бена в этот дом. Я познакомила вас с человеком, знать которого вам бы хотелось меньше всего на свете. Я пригласила его на наше семейное Рождество. Бога ради, он даже сидел за столом на месте Скотта.

Мой отец оторвался от созерцания листвы.

– Но это не место Скотта, милая. Уже не его. И давно.

Он перевел взгляд с меня на маму, и что-то в душе у меня еще чуть-чуть надломилось, когда я увидела, что он плачет.

– Не знаю, чего добивался Бен. Я думала, что знаю его, думала, что могу ему доверять, а теперь не знаю, как смогу посмотреть на него без воспоминания о том, что он сделал с нашей семьей, что он сделал со Скоттом.

Мама подняла брови, глядя на отца, он едва заметно покачал головой. Оба они казались печальным, но, странно, не настолько удивленными, как я ожидала. На меня медленно снизошло прозрение.

– Вы знали, да? Вы знали про Бена?

Мама взяла мою руку в свои ладони. Наши руки были одинаковыми по форме, и меня поразило, что я никогда раньше этого не замечала. Кожа ее рук была сморщенной, испещренной коричневыми пятнышками, словно мама неумело рисовала сангиной.

– Нет, Софи. Мы не знали, что Бен был одним из подростков в той машине.