— Особенно так сильно.

Курт ухмыльнулся в ответ.

— Мне он определенно очень понравился, а я его даже не пробовал.

Когда он попробует пирог, ему понравится еще больше.

Мы смотрели друг другу в глаза, разделяя мгновение ностальгии, единения и близости, от которых мне захотелось смеяться. Плакать. Кричать от радости.

Я промолчала и позволила ему просто длиться... быть.

Спустя долгие, прекрасные мгновения, Курт прошептал:

— Хочешь вина?

Я молча кивнула.

— Мне нужно тебя покинуть, так что, я выскользну из тебя и разберусь с презервативом.

— Хорошо, — тихо сказала я.

Он поцеловал меня. Выскользнул. Накрыл меня одеялом, откинутым к изножью кровати, и я наблюдала, как он направляется к двери, входит в нее, увидела, как он зажег свет, понимая, что это его ванная комната.

Полночь, затихшая во время постельных утех, как и прошлым вечером (на диване и на кровати), заковыляла за ним.

Я прижала к себе одеяло и села, осознав, что лампы на обеих тумбочках горели еще до того, как мы вошли в комнату.

А еще я чувствовала, как внутри меня шевелится нечто милое и теплое, потому что любимым цветом Курта был синий. Я знала это еще в те дни и теперь видела его вокруг себя. Темно-синие стены. Такие же одеяло и простыни. Покрывало на тон темнее. Даже кресло с пуговицами на спинке и такой же пуфик в углу были того же цвета. Я видела его вплоть до кафеля в ванной.

Единственное, что было другого цвета — плинтуса из темного дерева, такие же изголовье и изножье кровати, и серые абажуры на лампах.

Мой взгляд скользнул к лампе на ночном столике (основание было стеклянным, но голубым), и мне пришло в голову, что свет горел снаружи, на кухне, в холле, в гостиной, где стояла елка, везде.

Курт вернулся, и я уже не думала о свете.

Я видела его во всем невероятном обнаженном великолепии в те времена, когда мой мир еще не перевернулся с ног на голову, так что сейчас я наслаждалась видом.

И я наблюдала, как он идет ко мне, думая, что много лет назад он казался более худым, но теперь выглядел больше, не мощным или коренастым, но внушительным. Плоский живот, и пусть у него не было идеальных шести кубиков пресса, мышцы четко выделялись внизу по центру и на груди. Тазовые кости выступали лишь слегка. Грудь и живот не были покрыты буйной растительностью (как и много лет назад).

И его член был идеальной формы, покрыт темными завитками, которые не скрывали его даже тогда, когда он не был твердым или полустоячим, как сейчас.

Его тело было прекрасно с головы до ног.

Мне все это нравилось. Некоторые части тела я любила больше (предплечья, зад, грудные мышцы и так далее).

Но я всегда обожала его член.

Я моргнула, когда потеряла его из виду, потому что внезапно запуталась в синем покрывале Курта, а также в его конечностях.

Я посмотрела ему в лицо.

Он улыбался.

Широко.

У него были потрясающие зубы.

Еще одна часть, которую я любила, и не только потому, что они были привлекательны.

— Боюсь, тебе придется передохнуть, дорогая. Как бы он ни хотел выразить тебе свою признательность за тот взгляд, которым ты его только что одарила, ему нужно больше десяти минут, чтобы прийти в себя. И не потому, что мне уже не двадцать семь. Если помнишь, мне и тогда для этого требовалось больше времени.

— Что?

— Мой член.

Я почувствовала, как мои глаза расширились.

— Что, прости?

— Детка, ты так смотрела на мой член, словно хотела на него наброситься.

Несомненно, так оно и было.

Я снова уставилась на его ухо и почувствовала огорчение.

Он засмеялся, притянул меня к себе и еще крепче прижал к себе.

— У тебя повсюду свет, — заявила я в некотором отчаянии, чтобы отвлечь нас от темы моего пристального разглядывания его члена.

— Да, — согласился он, все еще посмеиваясь. — У меня есть ребенок, который не может дотянуться до выключателей, не говоря уже о большинстве ламп. Я уяснил, что если ей захочется куда-то пойти, я бы предпочел, чтобы она не свернула себе шею, или врезалась во что-нибудь лбом, а могла свободно перемещаться, поэтому всюду должен гореть свет, независимо от того, куда она решит пойти. Когда ее здесь нет, я все равно так делаю, чтобы выработать привычку.

Я почувствовала, как растворяюсь в нем, положила руку ему на шею и сказала:

— Я начинаю думать, что ты не просто хороший, а потрясающий отец.

— Такова цель, — пробормотал он, глядя мне в глаза.

Я ответила пристальным взглядом и позволила себе насладиться зрелищем.

Курт нарушил момент, тихо спросив:

— Полночь нужно выгулять?

— Наверное, не помешает устроить ей экскурсию, а также осмотреть твой дом, чтобы она знала расположение.

Я сказала последнее, потому что моя собака должна такое знать.

И я тоже.

— Тогда давай одеваться. Я ее выведу. А ты налей себе вина. И я устрою тебе и твоей собаке экскурсию.

— Похоже на план, Курт.

— Да, — согласился он.

Но он не сдвинулся с места.

Он меня поцеловал.

И не отпускал в течение некоторого времени.

И только после этого приступил к осуществлению плана.

— Это хорошая идея.

— Правда? — спросила я.

Это было после того, как Курт вывел Полночь на задний двор.

Пока он этим занимался, я сходила за сумкой, по пути заметив на коврике у двери в прачечную две собачьи миски из нержавеющей стали, которые он купил только ради Полночи, так как у него самого явно не было собаки.

В одной миске была вода. В другой — корм.

Это было после того, как я справилась с этим милым проявлением заботы.

После того, как он налил мне вина, взял себе пива и провел Полночь и меня по своему дому, который был очень привлекательным, очень мужественным, очень похожим на него, каждый уголок, каждый закуток и трещинка.

За исключением комнаты маленькой девочки, стены которой были оклеены белыми обоями с большими ярко-голубыми и розовыми цветами, с маленькой кроваткой с розовым атласным одеяльцем с оборками по краям, балдахином принцессы, и белой тумбочкой с розовым ящичком с большой витиеватой розово-белой ручкой (среди прочих таких же маленьких девчачьих вещей).

Комната, до смешного идеальная для маленькой девочки, а иначе и быть не могло, как объяснил Курт, также как появилась Рождественская елка, также создавалась и спальня — она сама все для нее выбирала.

Да, определенно, да.

Он — потрясающий отец.

— Вы же понимаете, шериф, — мягко сказала я, стоя в дверях комнаты Джейни, —улики явно указывают на то, что у вас замечательная дочь, потому что у нее потрясающий отец, и все ее поступки — результат его усилий.

Слова слетели с моих губ.

Из его горла вырвалось рычание.

А потом, в дверях комнаты Джейни, мы поцеловались.

Но прежде чем я вылила вино ему на спину или сделала что-то крайне неуместное в дверях комнаты его дочери, Курт положил этому конец и повел меня вниз, к дивану.

После всего этого, среди рождественских огней, пылающего камина и приглушенного света ламп, создающего вокруг уют, прижавшись под одеялом к Курту в углу дивана, я рассказала ему о сделке с Майком.

Я была уверена, что он откажется.

Но он сразу же сказал, что это хорошая идея.

— Кэди, в жизни ее окружает множество людей. Так что она умеет быть общительной, — объяснил Курт. — У Ким большая семья, не все из них живут близко, но они часто собираются вместе, особенно по праздникам. Мы оба работаем, так что Джейни ходит в детский сад и там у нее много друзей, что означает вечеринки по случаю дня рождения, походы в гости и все такое. Она ходит со мной в участок, и я должен держать ухо востро, чтобы никто не ушел с ней, потому что парни ее любят, всем нравится, когда она сидит у них на коленях за столом или зависает с ними на скамейке.

Он притянул меня ближе.