Как только Александр ступил на перрон Лионского вокзала в Париже, он тут же решил, что отправится в квартал, где вот уже на протяжении пятнадцати лет селились семьи из Кастории. Этот квартал притягивал его, как магнит. Слишком гордый, чтобы искать чью-либо поддержку, — юноша поклялся, что всего добьется сам, без посторонней помощи, — он не желал ни общаться с соотечественниками, ни даже видеть их, но его согревала мысль, что они живут рядом, в соседних домах. После Марселя с его добродушными обитателями с напевной речью, живость парижан и их резкий говор до сих пор продолжали удивлять Александра.

— Скоро, скоро… — пропел он высоким голосом.

Он уже видел себя выходящим из лимузина у отеля «Вальдорф». Портье склоняется в почтительном поклоне… А вот он бродит по улицам Манхэттена, волосы развеваются на ветру, яркий свет, пробивающийся меж небоскребами, слепит глаза… У Александра Манокиса была лишь одна цель в жизни: Нью-Йорк. Чудесный городок Париж — только этап большого пути. Конечно, он не собирается задерживаться здесь надолго, но пока все попытки получить американскую визу заканчивались неудачей.

У него заурчало в животе. Возможно, если он перемоет посуду в ресторане на улице Мазарини, то сможет получить бесплатный ужин, ведь хозяйка заведения неравнодушна к симпатичному юноше. Когда он будет богат, ему больше не придется мыть ни одну тарелку!

Отец Александра вырвал бы себе последние волосы, если бы узнал, чем подрабатывает его сын после отъезда из Кастории. А быть может, и нет. Его отец давно уже не строил иллюзий насчет своего третьего сына, которого в конце концов выставил за дверь, приказав строптивому отпрыску не появляться до тех пор, пока он не пожелает повиноваться родительской воле. Именно тогда Александр в последний раз видел свой роскошный дом с резными деревянными потолками, с шелковыми коврами и массивными диванами. Он нисколько не сожалел об изобилии детских лет. Но когда Александр вспоминал изумрудные воды озера, сухой и душистый горный воздух Пинда, у него начинало щемить сердце. Иногда, по воскресеньям, просыпаясь от утренних колоколов Парижа, юноша думал, что он слышит перезвон десятка византийских церквей родного города, и в такие минуты молодой грек чувствовал себя потерянным.

Будь проклята злая судьба, что вынудила его взбунтоваться против отца и отправиться в чужие края! Александр проклинал всех: турок, насильно забравших в оттоманскую армию его старшего брата, о котором семья больше ничего не слышала; греков, убедивших среднего брата сражаться за освобождение Македонии. Он погиб с оружием в руках, так и не став свидетелем того, как в 1913 году Македония присоединилась к Греции. И наконец, он проклинал тирана отца, который хотел женить младшего-сына на девице из рода Козани. После того как Александр стал единственным наследником, старый грек решил навязать ему этот союз, призванный укрепить взаимоотношения двух всеми уважаемых семей торговцев. Но Александр не желал жениться. Ко всему прочему, девица Козани всегда насмехалась над ним, когда встречала на улице, где прогуливалась вместе со своими подругами. Юноша протестовал, но ничто не могло изменить решение отца. Слушая их споры, мать заламывала руки, а ее лицо становилось мертвенно-бледным. Чувствуя невообразимый стыд от того, что заставляет страдать эту женщину, на долю которой и так выпало немало горя, Александр, тем не менее, отказывался жертвовать собой. Его сердце навеки было отдано полуострову, врезающемуся в воды озера Орестиада, тенистым дубравам и ельникам, высокогорным плато, раскаленным добела летним солнцем и овеваемым морозными зимними ветрами. Меж тем ему только-только исполнилось восемнадцать лет, и перед ним лежал весь мир.

В тот день, когда его выгнали из дома, Александр отправился к своему другу Василию, чтобы сообщить ему, что собирается в Фессалоники. Василий не задал ни единого вопроса, лишь его рябое лицо просветлело от беззубой улыбки. Погонщик мулов отличался ценнейшим качеством: он был человеком слова, но не любил лишних разговоров.

Три долгих дня они пробирались по извилистым тропам. Преодолевали овраги, карабкались по отвесным склонам, спускались по пересохшим руслам рек, и камни катились из-под их ног и из-под копыт мулов. Вечерами, съев кролика, поджаренного на углях, и запив его несколькими стаканами кислого вина, дерущего горло, Александр, изнемогая от усталости, ложился на землю и слушал рассказы Василия о его жизни.

Еще подростком тот начал работать в кожевенных мастерских, куда привозили кожи из Сибири. Рабочие их сушили и просаливали, чтобы не завелись червяки. Но очень скоро тошнотворный запаха кож опротивел Василию и он стал погонщиком мулов. Он отлично знал все дороги, пересекающие Эпир[5]. Они спускались к Пирею или вели к Салоникам и другим портам залива Термаикос. Он свозил отовсюду отходы кожевенного производства, с которыми не умела работать большая часть скорняков: шеи, головы, хвосты и лапки. Уроженцы Кастории собирали из этих обрезков отличные меховые полотнища, пригодные для создания одежды. На протяжении веков торговцы разлетались из Кастории по Центральной Европе, как стайки воробьев, отправлялись к берегам Черного моря, в Германию, Францию, а с недавних пор даже в Америку. Но уехавшие никогда не рвали связи с родиной-матерью, с местом, где они выросли, и везде чувствовали себя как дома, благодаря тонкой паутинке, окутавшей весь мир. Только Александр выбрал одиночество.

В животе урчало все сильнее и сильнее, побуждая Александра подняться с постели. Он вышел и запер дверь на ключ.

Не успел Александр зайти в бистро, как ему навстречу устремилась из кухни сама хозяйка заведения, вытирая руки полотенцем и улыбаясь:

— Присядь, малыш, и поешь. Сегодня вечером много народа, и тебе придется трудиться допоздна.

Мимоходом она провела рукой по его затылку. Александр закрыл глаза, с тяжелым сердцем вспоминая иную руку, иной аромат. Он думал о молодой вдове из Кастории, которая открыла ему тайны любви и горько плакала, когда он пришел прощаться.


Валентина лежала прямо на полу в ванной комнате. Влажная кожа, трясущиеся руки и ноги. Ей хотелось умереть. И зачем только она съела вчера эти устрицы, ведь она не любит морепродукты! Молодая женщина приложила титанические усилия, чтобы подняться и взглянуть на себя в зеркало. Кошмар! Мертвенно-бледное лицо, темная синева вокруг глаз, тусклые, безжизненные волосы. И что это за странное пятно на лбу? Сегодня она проведет весь день в кровати. Даже если бы у нее и нашлись силы, она бы постыдилась показываться на людях в таком виде.

Валентина вновь легла в постель, вызвала горничную и попросила пригласить врача. Кроме того, ее не должны беспокоить ни под каким предлогом. Поднос с завтраком был беспощадно отправлен обратно в кухню.

— Мне кажется, что она скоро подарит нам малыша, — сказала Люси, ставя поднос на стол в буфетной.

Жан, дворецкий, перестал натирать столовое серебро.

— Почему ты так думаешь? — спросил он, приподняв брови.

— Она плохо себя чувствует, но еще не догадалась почему. Она полагает, что это отравление.

— О, месье будет доволен, — с улыбкой сказал дворецкий, рассматривая блюдо под светом.

— Он — вполне вероятно, но вот она?

— Что за глупости ты тут говоришь? — сердито пророкотала кухарка, которая все слышала через открытую дверь.

— Уж поверьте моему опыту, мадам относится к тем женщинам, у кого беременность протекает довольно мучительно. Ей не понравятся огромный живот и распухшие лодыжки. Не говоря уже о других неудобствах. Не каждый согласится пережить столь трудные месяцы.

— Ты все преувеличиваешь, — заявила кухарка. — У мадам доброе сердце. Она, конечно же, мечтает о ребенке. И в любом случае теперь у нее нет выбора. Просто необходимо, чтобы она подарила наследника господину Андре.

— Посмотрим, кто из нас прав, — бросила Люси, расставляя баночки с вареньем в шкафу. — Конечно, ты давно знаешь семью месье и питаешь особую слабость к мадам, потому что к тебе она никогда не придирается. А уж я могу сказать, что она отнюдь не так мила, как кажется. Когда она чем-то недовольна, никогда не смолчит. Я даже слышала, как она выговаривала месье. Разве я не права, Жан?

— Да, у мадам тот еще норов, с этим я согласен.

— В любом случае, она женщина, отличающаяся хорошими манерами, — заключила кухарка, поджав губы, после чего важно удалилась.

— Вот увидите, все решится в ближайшие недели. Это вам говорю я, истинная бретонка! — крикнула Люси, оставив за собой последнее слово.


С сухим щелчком врач захлопнул свой старенький саквояж.

— У вас нет ничего серьезного, мадам. Несколько месяцев терпения, никакого переутомления — и вы полностью излечитесь.

Его игривый тон раздражал молодую женщину.

— Я полагаю, вы хотите сказать, что я беременна.

— Совершенно верно, любезная мадам! Ну разве не прекрасная новость? Все пройдет наилучшим образом, не беспокойтесь. Я дам вам кое-что от ваших недомоганий, но лучше всего слушать природу, позволить ей делать свое дело.

Валентина сухо поблагодарила доктора и вызвала Люси, чтобы та его проводила. Затем она вернулась в постель и закрыла глаза.

Ребенок… Так скоро! Еще вчера она сама была маленькой девочкой. У нее пересохло в горле, кровь стучала в висках. Валентина думала о своей матери. Ей сейчас особенно не хватало ласковых рук дамы в голубом. Как бы она хотела прижаться к маме, услышать ее нежный смех, ее голос, заверяющий, что все будет хорошо, и не только во время беременности и при родах, но и во всей ее будущей жизни! Валентина так хотела в это верить, но на ум приходили горькие воспоминания.

«Как бы то ни было, тебе нечего сказать! Ты убила собственную мать…» Это случилось во время игры в горелки, Валентина слишком быстро бегала, и ее победоносный смех в конечном итоге разозлил подруг. Фраза, брошенная разобиженной девчушкой, ранила Валентину в самое сердце. Воцарилась тишина, предвещающая бурю. Ее обидчица стояла, уперев руки в бока, черные ботинки вросли в пыль, а за ней, как верная стража, сгрудились маленькие девочки, чьи глаза обвиняли. В долю секунды Валентина превратилась в самую гнусную преступницу. Она пыталась протестовать — тихо, шепотом. Безымянная улыбка жестокости: «Но это правда! Ведь она умерла, потому что ты родилась!» Небо покачнулось. Кажется, что от сияющего света лопнет голова. Восьмилетний ребенок колеблется. Обвинение чудовищно. И ведь никто ничего толком не знает, но зерно сомнения посеяно. Существует два выхода из положения: убежать или сражаться.