Она ждала так много от этого вечера, мечтала сиять в ореоле славы и признания, подобно богине… всё шло, казалось, так, как она и хотела, за исключением одной детали, о которой Лара даже не задумывалась: в глубине души она надеялась, что Яр придёт на выставку. Что бы там ни было между ними, но он всегда любил её картины, а Злата разослала приглашения всем участникам своих семинаров. Сама себе не признаваясь в этом, Лара очень хотела, чтобы Яр увидел её такой необыкновенно красивой, здоровой, успешной; он должен был узнать, что она может быть счастлива — без него.

Теперь, когда она не находила его в толпе восторженных зрителей, проснувшаяся внутри тонкая капелька разочарования начала разрастаться в море боли, обиды, непонимания, злости, а в конце концов — в чёрную бездну безысходной тоски, долго сдерживаемым, но вдруг прорвавшимся потоком хлынувшей из самых тайных уголков её подсознания и затопившей идеальную картину прекрасной жизни, которую она с таким трудом мазок за мазком выписывала на чистом полотне разрушенных надежд.

Не отдавая себе отчёта, все эти дни упоения иллюзорным счастьем с Дэном она представляла себе, что Яр наблюдает за ней из призрачного облака, созданного совместными грёзами и, делая каждое движение, каждый шаг, произнося каждое слово, она будто говорила ему:

«Вот, видишь, мне действительно хорошо. Ты сомневался, но я могу жить без тебя, и рядом со мной тот, кто заботится обо мне, так, как ты никогда бы не смог. Я счастлива с ним, и он любит меня по-настоящему, я нужна ему не для мимолётных встреч, а для того, чтобы пройти вместе этот жизненный путь, поддерживать друг друга, ценить, беречь…»

Умирающей птицей бились в голове отчаянные мысли: «Как бы я хотела, чтобы это был ты!» Она добивала их холодными ударами рассудочных убеждений. Да, у неё не было родственников, мешающих быть собой, но трезвый разум внезапно занял их место. Где-то на окраине нарастающего безумия насмешливо скалился недописанный демон со спрятанной в дальний угол картины.

Удалившись от вездесущих глаз, в тёмном закутке галереи, Лара поймала за руку Злату и, стараясь быть, как и с другими, наигранно спокойной, спросила:

— А где Яр?

Однако подругу нельзя было обмануть. Злата тотчас же увидела во взгляде черноволосой богини такую беспросветную глубину отчаяния, что в порыве сострадания обняла её, нежно поглаживая по спине, не скрывая, однако, удивления.

— Милая, — сказала Злата, — разве ты не знала? Он уехал в горы неделю назад.

— Нет, мы с ним не общаемся, — Лара потупила взгляд, — с тех пор, как…

Она взглянула на подругу затравленным зверем, попавшимся в собственную ловушку, в глазах её стояли слёзы.

— Можно будет поговорить с тобой… как-нибудь на днях?

— Конечно! — Злата сжала её руки, непривычно тёплые. — Ты очень хорошо выглядишь, кстати весь вечер хотела сказать.

Злата посмотрела на неё вновь, и ей вдруг стало страшно. Она увидела не прежнюю милую Лару — нежную, смущённую, сомневающуюся, влюблённую девушку, — а странное тёмное и жестокое существо, полное страха и отчаяния, готовое на всё. Даже цвет её глаз будто поменялся. Лара смотрела с лёгким прищуром, обезумевшая, но одновременно холодная и уверенная в себе. Весь спектр состояний, сверкнувших в одно мгновение во взгляде подруги, невозможно было описать, но Злата вдруг непроизвольно задрожала, вспомнив что-то своё, неосознанное, полузабытое, она потупила взор, отпустила горячие руки Лары и отступила на пару шагов назад.

— Спасибо! — сказала Лара громко, но безжизненно и мрачно. — Чёрт, как больно.

Она вдруг положила обе руки на сердце и стояла так, обескураженная и испуганная. В глазах её метались странные тени: если бы Злата осмелилась поднять взгляд, то увидела бы, как на несколько мгновений Лара вдруг стала прежней собой: убитой отчаянием, слабой и побеждённой девочкой, готовой упасть на колени и разрыдаться, забыв обо всём, но в следующий миг новый холодный блеск вдруг кратким прищуром вернулся назад, и прекрасная неземной красотой художница в кокетливо сдвинутой на бок шляпке благородного тёмно-синего оттенка глубоко и успокоенно вздохнула.

— Ларик, как ты? — рядом уже стоял, переминаясь с ноги на ногу, верный спутник, Дэн в белоснежном костюме с нелепо зачёсанными набок волосами, причёской, совсем не подходящей к его наивному простому лицу.

— Я хорошо, сейчас… — она посмотрела на него, будто выходя из забытья, схватила за руку и повлекла назад, в зал, полный людей, ожидавших её.

Лара продолжала улыбаться и играть роль, казалось, наслаждаясь своей славой, до тех пор, пока шумы праздника не затихли в прекрасной юной головке и тишина родного дома не освободила её от необходимости скрывать свои чувства.

Дэн, в расстёгнутой на груди белой рубашке, с растрёпанной ветром причёской, замер в дверях и с изумлением и болью смотрел, как его любимая рыдает на полу, свернувшись маленьким, полным одиночества клубком. Смятая шляпка валялась в углу, локоны растрепались и прилипли к намокшей щеке, чёрная тушь растеклась по лицу, которое она закрывала руками и, казалось, создавала вокруг себя сильное поле отчаяния безмерной глубины.

Дэнчик не понимал, что происходит с Ларой, но, обладая особой чувствительностью, видел, что сейчас ей вряд ли может что-то помочь. Он стоял, безвольно опустив руки, и испытывал боль не менее сильную, потому что его единственным желанием с тех пор, как она появилась в его жизни, было оберегать и защищать её от страдания. Но что он, бедный, добрый, наивный и чистый мальчик, мог сделать сейчас, наблюдая, как страдание почему-то оказалось сильнее?!

* * *

Соприкасаясь плечами, они восхищённо смотрели в тигель, и улыбки почти не сходили с их лиц. Уже который день там творились настоящие чудеса. Лев даже перестал уходить, и каждый из них спал не более двух часов в день, но несмотря на это, Камила почему-то не ощущала ни измождения, ни усталости. Напротив, казалось, сил с каждым днём прибавлялось, и иногда они позволяли себе даже заняться любовью, соединяясь подобно веществам, заключённым в сосуде, где давно уже во всю свою мощь играла алхимическая свадьба13. После того, как на поверхности яйца появился белый кружок, а нагретая субстанция засветилась изнутри оранжевым цветом, во все стороны начали расходиться белые лучи, тонкие, как волоски. Соединяясь в центре, нити, дрожа и извиваясь, множились, постепенно окрашивая содержимое сосуда в белый, и на это можно было смотреть бесконечно.

— Видишь, жизнь победила, наконец, смерть! — шептал Лев, гладя её тонкие волосы, которые таинственным образом приобрели в последнее время красивый блеск. — Это то, чего мы и хотели! Смотри, родная, этот цвет возрождения, заполняя сосуд, покоряет и нас. Скоро и мы будем вечно юными и прекрасными, как эта нетленная материя, и я не сомневаюсь больше: ведь если уже происходит философский брак, то совсем недалеко и до потомства — лакомого красного куска, который мы оба с тобой так ждём.

— Но ведь мы будем вместе? — спросила Камила, с тревогой заглядывая ему в глаза. — Мой повелитель, мой король, ведь ты не оставишь меня, правда?! Ты же знаешь, что трансмутация возможна лишь тогда, когда все условия соблюдены, в том числе и такие, как личность делателя, и если бы не наш союз, никак не смогли бы мы добыть этот камень! Правда же, драгоценный, скажи мне, что понимаешь это, что ты любишь меня!

Лев посмотрел на неё странным взглядом.

— Я бы хотел, моя дорогая, — сказал он задумчиво, — видеть всё так же, как видишь ты, но, мне кажется, что ты превозносишь моё значение и умаляешь своё. Поверь, я не более чем трусливый вор, пришедший украсть твои знания и опыт, я именно то, чем ты представляла меня вначале. Прошу, не тешь себя надеждами, что тут есть что-то большее, моя совесть и так нечиста, чтобы я солгал тебе ради твоего удовольствия. Этого не будет. Бремя ответственности и без того непосильной ношей тяготит мои плечи, ты не знаешь меня, да лучше тебе и не знать. Довольно того, что мы делаем это вместе, что ты пока жива и, слава богу, здорова.

— О да, спасибо тебе! — девушка упала на колени перед своим странным покровителем. — Действительно, все мои собратья либо погибли, либо пропадают в заточении, а я до сих пор жива, и более того, я здесь и с тобой, моим благодетелем, движусь и чувствую, что приближаюсь к той цели, для которой жила с того момента, как впервые начала дышать! Я не знала ни отца, ни матери, и тот человек, который по доброте своей души заменил моих родителей, передал мне в наследство свои чудесные поиски и благословил продолжать. Ведь наша истинная цель — это полная свобода от любых условностей и ограничений, от страхов, желаний и от зла. Даже если ты убьёшь меня (о, что за великое счастье умереть от твоей руки), я не стану ненавидеть тебя, потому что знаю то, чего не знаешь ты: только достойным суждено добыть философский камень, и если б ты не был достоин, то и рядом со мной, несчастной заблудившейся овечкой, гораздо более далёкой, как мне кажется, от постижения всех этих великих тайн, чем мой названый отец-неизвестный монах и Аристен — мой покровитель, не нашёл бы то, что искал. Так что, уверяю тебя, всё, что происходит сейчас здесь —не случайно, это дар небес. Я убеждена, что ни ты, ни я по одиночке не смогли бы даже и приблизиться к тем чудесным превращениям, которые имеем счастье наблюдать сейчас, так что оставим эти нежные споры и продолжим работу с энтузиазмом и рвением, не сомневаясь больше ни в себе самих, ни друг в друге.

— Какая же ты необыкновенная! — позабыв о субстанции, которая, шипя и пузырясь, обволакивала снежно-белой паутиной стенки раскалённого сосуда, Лев смотрел с умилением на эту странную хрупкую девочку, которую он нашёл случайно, не ожидая, что она окажется таким сокровищем в куче нечистот. Он заключил её зардевшееся румянцем личико в свои ладони и жадно разглядывал каждую черту, утопая в прекрасных золотистых глазах. Потом поцеловал в губы нежно и страстно, долгим поцелуем, желая забыться, забрать её и унести в какой-нибудь иной мир, где всё будет иначе, где не потребуется никого предавать и совершать подлости, ставшие уже привычным делом для него, ищущего не только бессмертия, но славы, богатства и признания.