Кот обескураженно приземлился на лапы и стоял растрёпанный, недоумённо навострив уши.

Лара встала с кровати, отряхнула шерсть с подола и пошла переодеваться. Она снова аккуратно упаковала платье в целлофан и повесила в шкаф, постояла ещё минуту, глядя на него.

Метель продолжала выть за окном, и Лара вспомнила тот день ровно год назад в деревне у Яра — самые прекрасные моменты в её жизни. Она тогда действительно поверила, что сбылись все её заветные мечты, и они с любимым мужчиной, наконец, будут вместе. Всего лишь одни сутки счастливой уверенности в том, что её жизнь, наконец, превращается в сказку, что больше не будет страданий и бессонных ночей, волнения, беспокойства и бесконечного ожидания.

Теперь ровный стук сердца знаменовал завершение долгого поиска… что-то из прошлых жизней. Да, именно так. Завершение. То, к чему она стремилась, когда растрёпанной нищенкой трудилась не покладая рук над чудодейственным эликсиром, дарующим абсолютное счастье, богатство, здоровье и вечную жизнь.

Но ведь они вместе со Львом завершили Делание и обрели Философский Камень. Почему же ни тот, ни другой не нашли того, что искали? И если Яр — это тот самый Лев, предавший и бросивший её в огонь, стал счастливым обладателем сокровища, то почему он родился теперь в новом теле, а не живёт в прежнем, которое должно было стать неподвластным старению и смерти?

Что такое случилось, чего она не знает?

Как бы там ни было, но в этой жизни её тянуло к Яру не меньше, чем в той, средневековой реальности манил юную Камилу заветный эликсир.

Лара глубоко и прерывисто вздохнула, закрыла зеркальную дверцу шкафа и вновь уставилась на своё отражение.

— Да, Яр, — произнесла она монотонно и торжественно, — мы с тобой встретились снова не случайно. Очевидно, что-то осталось незаконченным, но если нам удалось однажды создать то, над чем бились лучшие умы человечества, то, видимо, и применить это мы должны вместе. Может быть, мы вдвоём составляем тот самый ингредиент, который необходим для успешного завершения Делания, и нам нужно быть вместе, чтобы это произошло. Возможно даже, и вообще не нужна никакая алая тинктура, а истинный эликсир созревает внутри и производит невидимые внутренние изменения, трансмутацию сознания и духа, а затем — и физического тела, обретающего чудесные качества. Жаль, что ты не изменился и не понимаешь этого, так же, как и тогда! Ну, что ж. Раз так, я возьму эту задачу на себя и сделаю всё возможное, чтобы мы с тобой достигли, наконец, результата. И для этого уместны любые способы, особенно учитывая то, как ты поступил со мной в прошлый раз.

В голосе Лары зазвучали гневные нотки. Вся боль, все неудовлетворённые желания, вся обида истерзанной страданиями души превращались в холодную ярость, способную на любые действия и не гнушающуюся никаких средств.

Перед её внутренним взором возникло растерянное лицо Льва в толпе. Она, испытывая тогда невыразимые мучения, сквозь смрадный чёрный дым от собственной горящей плоти смотрела глазами памяти души на то, как её соратник и мучитель разворачивается, подхватив под руку белокурую даму, скорчившуюся в естественных мучениях начинающихся схваток.

Боль рождения победила боль смерти и затмила тяжкий грех в глазах Яра. Лара не сомневалась, что он и сам не хотел смотреть, как она умирает, но пришёл лишь потому, что не мог не прийти, будучи приближённым короля. Кровожадный король любил присутствовать на казнях.

Камила, не интересующаяся ничем, кроме эликсира, не знала даже имени этого странного человека, ставшего сначала её спасением, а затем — проклятием. Она не сомневалась, что это он сдал её властям, а точнее, похитив камень, больше не имел причин отгонять от неё собак. Может быть, он и не считал бездействие грехом, но как можно жить с таким камнем на совести?

Этого Лара не понимала, но она не могла ненавидеть Яра за то, что сделала его душа в другом теле. Общаясь с Дэном, она узнала, что, рождаясь заново, человек обретает новый гороскоп и новые качества, то есть, по сути становится совершенно другим существом, и она была уверена, что тот Яр, которого она знала сейчас, не смог бы поступить так. Он был скорее обычным мужчиной с нормальными слабостями, но не подлецом. Яр действительно хорошо относился к Ларе и, возможно, к своей жене, он любил обеих женщин и не смог бы намеренно причинить кому-то из них боль.

«Так вот почему, — подумала Лара, — даже зная законы кармы, нам так сложно принять иногда страдания, выпадающие на долю живых существ. Невозможно, например, видя мучения невинного симпатичного ребёнка, растерзанного снарядом, представить, что в прошлой жизни он был злобным кровожадным убийцей и не щадил ни женщин, ни детей. И сейчас я не могу винить Яра в содеянном его предшественником, о котором он, скорее всего, даже не помнит. Но ведь я-то вспомнила! И почему теперь я должна страдать многократно, переживая вновь те события, как будто они случились со мной вчера, а он спокойно спит в своей тёплой постели рядом с беременной женой (боже мой, опять беременная жена!) Нет, всё-таки это несправедливо. То, что я помню и то, что мы снова нашли друг друга — не случайность. Не случайна и моя встреча с той бабкой в автобусе. Сейчас будто все паззлы сложились в моей голове. Так что я поеду и сделаю то, что должна».

* * *

Маша проснулась от звука смски, пришедшей на телефон мужа. Была глубокая ночь, слишком тёмная даже для зимы… в соцсетях она читала вчера, что впереди — самая длинная ночь в году, зимнее солнцестояние, когда что-то меняется в мире и в судьбах людей. Сама она не верила в подобные вещи, но именно этим вечером Яр вернулся домой такой счастливый, принёс цветы, говорил о ремонте в коттедже и пообещал быть с ней во что бы то ни стало…

Почему же на сердце её было так неспокойно? Маша села на краешке кровати, держа руку на своём ещё незаметном животе. Несмотря на то, что её беременность пока не бросалась в глаза, сама она ощущала растущее внутри неё чудо как нечто настолько прекрасное, что оно освещало всё вокруг минимум на несколько километров — ведь это была новая жизнь (подумать только — целая человеческая жизнь!) и гарантировала (как же иначе) её счастье с Яром, то есть, всё, о чём она могла только мечтать.

Когда глаза привыкли к темноте и Маша начала различать очертания предметов, она обернулась и увидела мужа мирно спящим. Загадочным огоньком мигал его телефон на тумбочке рядом с ним.

Странное волнующее чувство охватило Машу, и мысли, которых прежде не бывало в её голове, вдруг хлынули в её сознание таким безудержным потоком, что она даже задрожала.

Ей вдруг захотелось одним действием отменить все страдания, которые выпали на её долю по вине этого мужчины, такого родного и одновременно такого далёкого, а главное — узнать тайну, которую он скрывал. Она никогда не делала ничего подобного, но сейчас чувство страха, одиночества, вой ветра за окном и главное — этот сиротливый безответный звук телефона, разбудивший её, воскресили в ней смутную жажду, и она вдруг представилась себе светловолосой женщиной с проплаканными насквозь глазами, придерживающую руками не иллюзию беременности, а обвисший после родов живот, изборождённый растяжками и синеватыми венами, прикрытый белой длинной ночной сорочкой… Эта странная полубезумная женщина ковыляла во тьме по огромному дому с высокими потолками и гигантскими люстрами, наполненными сотнями свечей, горящих не электричеством — настоящим огнём…

Подобно светлячкам, стремящимся к любви во мраке безразличия, они манили и звали её за собой… и она шла, как одержимая, увлекаемая одной яркой вспышкой, горящей сильнее других — отблеском и средоточием всего сияния сразу. Полыхая, крутясь и завиваясь, огненный шар перетекал из комнаты в комнату, и Анна ловила его, надеясь избавиться от того кошмара, в который превратилась её жизнь. Все чувства выгорели внутри, даже страха не осталось…

Она не могла забыть ту странную девушку, объятую пламенем, когда у неё начались схватки… Леонард так настойчиво уводил её оттуда, но растворился сразу, как только она оказалась в надёжных руках повитухи. Дальше Анна почти ничего не помнила. Приступы ужасной, почти невыносимой боли, крики и указания женщины, призванной помочь ей, но незнакомой, и оттого лишь усиливающаяся паника… боль, которую невозможно терпеть… снова провалы в памяти… Лицо мужа, возникающее лишь в её подсознании — был ли он на самом деле где-то рядом, кто знает?

И потом — страх, беспомощность, слабость… яркий утренний свет, пробуждение… беспредельное одиночество… кромешная тишина. Пытаясь проснуться в этой тишине, Анна ощущала лишь, что не может даже открыть глаза, не говоря уже про что-то большее… А тишина не прекращалась. Она становилась навязчивой, бесконечной, пугающей. То пространство звука, в котором она, как мать, девять месяцев носящая под сердцем родное существо, должна была услышать крик своего новорожденного ребенка, молчало, и Анна не понимала, жива она или уже умерла.

«Боже, пусть я буду мертва, — молила бедная молодая женщина непонятное существо, которое её с детства учили почитать как нечто высшее и непреложное, — и потому что я уже на небесах, голос моего ребёнка не доносится ко мне».

Однако постепенно силы возвращались к гей, и спустя некоторое время Анна смогла не только разлепить тяжёлые веки, но и сесть, почувствовать своё дыхание и выпить немного воды.

Еще через несколько дней несчастная узнала, что ребёнок умер, не успев увидеть свет, а муж сошёл с ума и больше не желает её видеть. Какая пытка может быть хуже для девушки, нежной как полевой цветок, выращенной в удовольствиях и любви, мечтавшей о семье и детях, хрупкой и наивной, ещё несколько месяцев назад полной надежд и счастливых мечтаний?

Единственное, что угнетало её тогда — это нездоровый вид мужа, связанный с увлечением алхимией, из-за чего он днями и ночами пропадал где-то, стал раздражительным и спал почти всё время, что проводил дома. Но Анна, воспитанная по всем правилам и беспрекословно выполнявшая обязанности жены, старалась не давать воли чувствам и надеялась, что, как только родится долгожданный сын, причуды Леонарда пройдут, и он станет нежным и преданным супругом и отцом. Она верила, что истинный мужчина, способный нести ответственность за свою семью (а именно таковым она и видела своего мужа), должен понять, что наигрался в мальчишеские игры в тот момент, как только возьмёт на руки сына. И так бы оно, пожалуй, и было…