– Видишь ли, Джулия, я сейчас очень занят на работе, ты же знаешь, этот процесс, – последнее слово он произнес осторожно, словно пробуя на вкус. – Мне кажется, сейчас не совсем подходящее время, чтобы уезжать.

– Тогда попозже?

– Посмотрим, – сказал он. – Поговорим об этом, когда наступит время, идет?

– Обещаете?

– Обещаю. – Он осмотрел ее длинные скрещенные ноги под мини-юбкой, ее лицо с яркой маской зрелости, размазавшейся только в уголках. – Как ты думаешь, когда Эйли будет готова поговорить со мной?

– Не знаю.

– Мне бы очень этого хотелось, Джулия.

Она молча кивнула в ответ.

– Тебе нужно было со мной еще о чем-нибудь поговорить сегодня вечером? Ты хотела мне что-нибудь сказать?

Она чуть подалась ему навстречу, всего на какую-то четверть дюйма – расстояние между ними она делила на крошечные отрезки, – и покачала головой.

– Тебе не кажется, что Сэнди будет беспокоиться о тебе?

Джулия пожала плечами, снова взяла бокал и глотнула из него.

– Можно мне иногда приходить сюда после школы? – спросила она, поставив бокал на столик. – Просто позаниматься. У Сэнди дома так шумно.

– Но пока что становится слишком поздно. Что, если я отвезу тебя домой? Я тебя высажу за квартал, если ты беспокоишься, чтобы соседи о нас не узнали. – Он послал ей мимолетную кривую улыбку, и она опять не была уверена, что это означает.

Она кивнула:

– Хорошо.

Она неохотно спустилась вслед за ним по лестнице. Его машина стояла напротив дома, и она ждала, пока он отпирал дверь и придерживал ее, чтобы она села. Она дотянулась до двери со стороны водителя и открыла ему – самый незначительный жест, но он каким-то образом вводил ее в мир взрослых женщин; ведь, в конце концов, так поступают женщины. Они выехали из притихшего центра с затемненными витринами магазинов, за исключением книжного на Мейн-стрит да двух ресторанов, и покатили по пустынным улицам Хардисона, безмолвно продвигаясь сквозь ночь. Джулия глубоко дышала, вбирая в себя запах автомобиля, близость его тела.

Он остановил машину возле края тротуара у поворота к дому Сэнди, не выключая двигатель.

– О поездке в Нью-Йорк мы скоро поговорим, – сказал он.

Она слегка улыбнулась, потом вдруг потянулась к нему, поцеловала его в щеку и выскочила из машины.


– Позвольте напомнить, что вы все еще находитесь под присягой, мистер Уоринг, – торжественно предупредила судья Карразерс.

Тед кивнул. Он пришел к выводу, что не нравится судье. Своими аккуратно уложенными, покрытыми лаком волосами, с этим бесконечным множеством шелковых блузок и манерой четко выговаривать слова она напоминала ему некоторых более несговорчивых женщин, с которыми ему приходилось за все годы иметь дело в строительном бизнесе, высокомерных женщин с огромными счетами в банке, гордившихся тем, что им невозможно угодить. Он посмотрел вниз на судебного стенографиста, пальцы которого застыли над клавиатурой компьютера.

Риэрдон медленно поднялся из-за стола, слегка оперся руками о его поверхность и долго в упор смотрел на Теда, прежде чем заговорить.

– Мистер Уоринг, – начал он, его голос и манеры по сравнению с Фиском были медленны и вкрадчивы, – вчера вы показали, что вы с женой часто ссорились, но всегда мирились. Я немного сбит с толку. Это не может быть правдой, не так ли, иначе вы бы не находились в процессе развода к моменту смерти Энн Уоринг?

– Мы собирались снова сойтись.

– Вы сказали, что надеялись на это, но мы не получили никаких доказательств, что таково было и желание миссис Уоринг. Совсем напротив. Я думаю, предыдущее утверждение означает, что она предпринимала шаги, чтобы освободиться от вас, разве это не верно?

– Я так не считаю.

– Должно быть, это происходило очень болезненно?

Тед не ответил.

– Вы считаете себя ревнивым человеком, мистер Уоринг?

– Никогда не желал ничего, что бы не было моим.

– А Энн Уоринг вы считали частью своего имущества?

– Я этого не говорил.

– Вы показали, что провели все выходные на прогулке в горах за раздумьями о примирении и предполагали, что Энн занята тем же. Но когда вы вернулись в воскресенье вечером, разве Энн не сообщила вам, что вместо этого вечером прошедшей пятницы ходила на свидание с доктором Нилом Фредриксоном?

– Да. Но это ничего не значило.

– Вы утверждаете, что для вас ничего не значило то, что ваша жена встречается с другими мужчинами?

– Это ничего не значило для нее.

– Значит, для вас кое-что значило?

– Не знаю.

– Но ведь вчера вы показали, что, придя домой, вы с Энн начали ссориться, разве не так?

– Да.

– Разве вы ссорились не из-за того, что она встречалась с другим мужчиной?

Тед бегло взглянул на Фиска, а потом снова на Риэрдона.

– Мне не понравилось, что она ходила на свидание. Но я ее за это не убивал.

– На самом деле вы пришли в ярость, выяснив, что она встречалась с другим как раз тогда, когда, как вы думали, она размышляет о том, чтобы снова соединиться с вами, разве это не правда, мистер Уоринг?

– Она все равно собиралась соединиться со мной.

– Мы ведь никогда этого не узнаем, не так ли, мистер Уоринг? Разве не правда, что, когда вы пришли домой, Энн заявила вам, что собирается и дальше встречаться с другими мужчинами, что собирается начать строить для себя новую жизнь?

– Нет. Мы собирались строить нашу жизнь заново вместе, – настаивал он.

– А разве не правда также и то, что вы крикнули: «Если ты думаешь, что я собираюсь допустить это, тебе придется об этом пожалеть»?

– Не помню, что я говорил. Мало ли что люди говорят, когда ссорятся. Это ничего не значит.

– Вы не могли смириться с тем, что ваша жена ускользает от вас, не так ли, мистер Уоринг?

– Мы принадлежали друг другу, – он ощутил вскипавший гнев, неистовый и жгучий, и попытался подавить его. Однако его привкус все же прорвался в его голосе. – Возможно, вам этого не понять, но она понимала.

– В тот воскресный день вы останавливались в «Берлз лаундж» по дороге домой и выпили несколько порций спиртного?

– Я выпил одну порцию.

– Разрешите напомнить, что вы находитесь под присягой. Уровень алкоголя в вашей крови в три раза превышал предельно допустимый. Это определенно больше, чем с одной порции, мистер Уоринг.

– Не помню.

– Не помните? Что ж, не удивляюсь, если ваши воспоминания о том вечере несколько ненадежны, с уровнем алкоголя в крови в 300 единиц. Насколько вы способны припомнить, мистер Уоринг, согласны ли вы, что находились в возбужденном состоянии, когда приехали домой?

– Я приехал домой с единственным намерением – повести свою семью ужинать.

– И разве не правда, что, находясь в состоянии опьянения, вы повели себя неразумно, когда поняли, что этому не бывать, когда Энн сообщила вам о своих намерениях?

– Нет, – упорно твердил он.

– Ведь вы вдруг сообразили, что ваш брак, единственное, что имело для вас смысл, как вы сами утверждали, разрушен окончательно и бесповоротно?

– Я говорил вам, он не был разрушен. Вовсе нет.

– Разве вы не поняли, что все, что вам было необходимо, вдруг развалилось, и разве это не привело вас в ярость?

– Возражаю, – заявил Фиск. – Обвинитель давит на свидетеля.

– Возражение отклонено.

Риэрдон продолжал.

– Разве на самом деле Джулия вскрикнула «Перестань! Нет!» не тогда, когда вы вскинули ружье и прицелились прямо в голову своей жене?

– Нет, – лицо Теда побагровело, выступившие на шее толстые жилы заметно дергались. – Нет! Ничего подобного не было.

– И разве она прыгнула на вас не после того, как вы выстрелили, в запоздалой попытке вырвать у вас ружье?

– Нет. Я не понимаю, почему Джулия сделала то, что сделала. Но не потому, что я прицелился. Я бы никогда этого не сделал.

– Вы предпочли убить свою жену, не так ли, мистер Уоринг, чем видеть ее с другим мужчиной?

– Нет. Я же вам сказал, это был несчастный случай. Я любил ее, – вдруг пересохло горло, и слова еле продирались сквозь него.

– Может быть, вы ее слишком любили?

– Я считаю, что невозможно любить слишком сильно, – резко бросил он.

– Даже когда смешиваешь любовь с обладанием?

Тед глянул на него и ничего не ответил.

– Мистер Уоринг, вы показали, что у вас были сложные взаимоотношения с дочерью, Джулией, что она считала вас ответственным за неблагополучие в доме?

– Да.

– Не может ли быть, что она реагировала таким образом, годами наблюдая, как вы жестоко обращаетесь с ее матерью?

– Я не знаю, почему она так реагировала. Если бы я знал. Я никогда не поднимал руки на Энн.

– Последний вопрос. С того момента, как вы приехали домой, и до того, как раздался выстрел, держал ли ружье кто-нибудь, кроме вас?

– Нет.

– Ни на минуту?

– Нет.

– Вопросов больше не имею. – Риэрдон не сделал от стола ни шагу. Спокойно убрал руки и уселся на большой деревянный стул за ним, держась совершенно прямо.

– Можете сесть на место, – разрешила судья Карразерс Теду.

Он не пошевелился и, по-видимому, ничего не слышал. Он все смотрел на Риэрдона с его прямотой, легкими ответами и легкой жизнью.

– Это был несчастный случай, – сердито буркнул он.

– Можете сесть на место, мистер Уоринг, – повторила судья Карразерс.


После долгого сидения в полутемном, выкрашенном в защитный цвет зале суда у Сэнди заслезились глаза от дневного света. Ее пальцы все еще ныли оттого, что, слушая показания Теда, она стискивала кулаки. Она поспешно сбежала по лестнице, подальше от него. Подойдя к своей машине, припаркованной за полквартала от здания суда, она остановилась и, чтобы успокоиться, оперлась одной рукой о капот, пока рылась в кошельке в поисках ключей. Но, только найдя их среди скомканных салфеток и рассыпавшейся мелочи, она вдруг тряхнула головой и снова закинула сумку на плечо. Оттолкнувшись от машины, словно пловец от бортика бассейна, она снова двинулась прочь размашистой, стремительной походкой. Она никогда не любила бродить без цели, без смысла – не совершала прогулок, – но сейчас просто шла, шла быстро, эта быстрота была самоцелью. Она прошла мимо библиотеки, откуда как раз высыпала стайка ребятишек, и направилась к началу Мейн-стрит, перейдя улицу прямо на загоревшийся красный свет.