Возможно, и дай Бог, чтобы сходство распространилось и на любовь. И однажды какая-нибудь достойная женщина полюбит его так же сильно, как Инга Викторовна любит Ивана Петровича. Ему будет с ней хорошо. Хорошо, а иначе никак. И она, а не я будет сидеть на столешнице, смотреть в почти черные от желания глаза и прикасаться к нему. И ожидать прикосновений в ответ. И она не будет запрещать себя целовать, искать отговорки — она будет открыто стремиться к нему. Потому что, в отличие от меня, будет четко знать, чего хочет. И не будет бояться сюрпризов и перемен.

Я так отчетливо представила эту картину, что когда ветерок погладил меня по лицу и попытался приподнять длинные волосы, удивленно моргнула. И поняла, что какое-то время молча смотрю не на Ивана Петровича, а будто сквозь него и сквозь настоящее время. Задумчивый взгляд мужчины подсказывал, что он тоже успел заглянуть глубже, чем я могла и хотела показывать.

— Возвращайся, Аня, — обронил Иван Петрович и оставил меня, вернувшись к компании женщин и освободив тем самым из плена Никиту.

Тот бросил на меня взгляд, проверяя на месте ли я, и рванул в гараж. А я еще долго, даже когда мы отъехали от дома, и были у блок-поста, поджидая Веселкину, не могла избавиться от ощущения, что слова Ивана Петровича все-таки не были простыми словами. Он сам, прекрасно все понимая, дал мне право еще раз переступить порог его дома.

— Судя по скорости приезда, — Никита взглянул на часы и присвистнул, — твоя Веселкина сильно проголодалась.

Вынырнув из размышлений, я взглянула на блок-пост, который только что пересекла машина такси. Выйдя из авто Никиты, я помахала рукой рыжеволосой приятельнице, и таксист притормозил в паре метров от нас. Дверь такси распахнулась и показалась Веселкина — с широченной улыбкой от уха до уха, наспех причесанная, со сверкающими от нетерпения глазами.

— Вот тебе, — она всучила мне небольшой пакет с вещами и просунула голову в приоткрытое окно машины со стороны водителя, заворковав: — Ох, как я рада! Ты даже не представляешь! Ты такой молодец! Я всегда в тебя верила! Нет, Никита! Ты… ты… Ухтышка — вот кто ты!

— Веселкина, — я подергала приятельницу за одежду, заставив вынырнуть из салона, и подкатила к ней чемодан. — Тебе пора.

— А я так не думаю! — попыталась она воспротивиться, но когда я вручила ей пакет с продуктами и она поняла, что шашлыки остывают, а у нее же дома мужчина не только разочарованный ее бегством, но и голодный, она взяла деньги у Никиты для таксиста, распрощалась и упорхнула.

Я тоже пыталась заплатить за такси, но мой друг оказался проворней. Зато после отъезда Веселкиной впал в подозрительную задумчивость. Такси уже давно пересекло пункт охраны, наверное, уже и из поселка выехало, а он все еще смотрел куда-то вдаль, на пустую дорогу, и молчал.

— Никит? — окликнула я его и не удержалась от замечания: — Ты что, Веселкину впервые увидел?

— Нет, конечно, — не очень уверенно отозвался он.

— А что, в первый раз рассмотрел?

Он оторвал взгляд от дороги и внимательно посмотрел на меня. Пришла моя очередь небрежно закинуть пакет на заднее сиденье и смущенно рассматривать дали. Ну да, могла промолчать, но эта его задумчивость…

— Она так искренне и с таким жаром благодарила меня… — Он взъерошил волосы и качнул головой, стряхивая с себя оцепенение. — Даже как-то неловко стало. Надо было ей больше шашлыка положить!

Я рассмеялась, отпуская и царапнувшую обиду, и страх, что ничего у меня не получится. Теперь можно. Бутылка уже на воле, а вместе с ней и Никита. А то, что случится потом — ну, как-то переживу. Возможно, на расстоянии позор не будет ощущаться так остро, а со временем и забудется. Для обеих сторон.

Н-да, хотя… кого я обманываю?

Это будет ужасно, катастрофично, и…

Ну хотя бы не так катастрофично, как для Никиты. Уже это должно меня утешать.

— Ань, тебе не кажется, что обмен какой-то неравноценный? Отдали мы вещей с чемодан, а здесь… — повернув голову, я увидела, что Никита поднял пакет, который, видимо, соскользнул с сиденья, а заодно и продемонстрировал часть своего содержимого.

И теперь на ладони Никиты лежали ажурные, практически невесомые и едва заметные трусики невинного белого цвета, с красным бантиком и прорезью в самом пикантном месте. А так как трусики и надевались на пикантное место, думаю, понятно, что кружева там было едва-едва, а основу, собственно, составлял именно красный бантик.

— Нет, ты знаешь… — выдавил глухо Никита, и как в замедленной съемке я наблюдаю за тем, что он делает дальше.

Бережно возвращает эти трусики в пакет. Отлично! Но я не успеваю прийти в себя, а он уже достает новые трусики, при виде которых я застонала и отмерла. Попыталась отнять — Никита мягко, но настойчиво вернул меня на сиденье, а трусики поднял вверх, чтобы к глазам поближе. И к своему рту.

Мужчина медленно повернул голову и посмотрел на меня с таким жаром, что я не только ощутила ответную вспышку, но словно наяву увидела то, что может случиться, если я когда-нибудь это надену.

Комната, утопающая в солнечном свете…

Он… Я… Оба разгоряченные, потому свет не страшен, не отвлекает. Огромная кровать, на которой я извиваюсь под натиском ласки. Моя голова мечется по подушке, светлые волосы растрепаны, но красиво, эффектно, словно стали произведением гениального стилиста. Ноги согнуты в коленях и бесстыдно разведены в стороны. Какой стыд? Если между ногами лежит мужчина, к черным волосам которого так и тянутся мои руки, и притягивают его еще ближе, и сжимают, и требуют. А он и не против. Потому что именно он сделал все, чтобы опрокинуть меня на белую простынь и лизать. Лизать дико. Неистово. С перерывом на дыхание, которое не дает успокоиться, а только щекочет нервы и растит ожидание.

Лизать в свое удовольствие. В мое удовольствие. Обоюдное. Наше…

— Если я тебя в этом увижу… — погрузившись в фантазию, я едва услышала тихий голос Никиты.

Но от обещания, которое уложилось в троеточие паузы, сжала плотнее ноги и прикрыла их маленькой сумочкой, вовремя соскользнувшей с плеча.

Я задрожала. Спина покрылась испариной. Пальчики ног единственные вспомнили про стыд и поджались. Руки принялись теребить сумочку и, наверное, смяли бы ее как пустую банку от Кока-Колы, если бы внутри не было телефона и кошелька.

Смотреть в пылающие глаза Никиты стало слишком опасно и жарко, и я перевела взгляд на трусики, которые когда-то купила для поднятия себе настроения, а потом спрятала в нижнем ящике. Мне нравилось красивое белье, и нравилось не беречь его, а носить. Но именно эти трусики я берегла. Они лежали дальше других, ожидая возможности снова увидеть свет.

Ненадолго.

Раньше я полагала, что ненадолго. А теперь, видя реакцию Никиты, была в этом совершенно уверена. Если мужчина увидит женщину в таких трусиках — стрингах, что и без того указывает на экономию ткани, а вдобавок с открытой зоной ягодиц и бикини, он немедленно уничтожит их. Чтобы его язык свободно заскользил не по отвлекающей ткани, а по плоти, горячей, влажной и чуть пульсирующей, как сейчас у меня.

Открыв окно со своей стороны, я глотнула горячего воздуха, который не успокоил, но хотя бы напомнил, что стыдиться мне нечего. Трусики новые, красивые, а рассматривает их не кто-нибудь, а мой друг. И потом, я ведь их не украла!

— Да! Представь себе, — сказала я с вызовом и выхватила трусики из рук Никиты, спрятав в ладони, — я считаю, что надевать красивое белье надо не только в исключительных случаях перед визитом к врачу!

— Тьфу-тьфу! Да нет, я с тобой солидарен, — покладисто согласился друг, — и в отличие от нелестного мнения о мужчинах, тоже меняю трусы чаще, чем раз в пару недель.

Я поморщилась, невольно представив себе картину и запах, что было бы, если бы он не страдал чистоплотностью.

— Гораздо чаще, — добавил Никита с хитрой усмешкой. — И трусики мне твои нравятся. В моем понимании именно это и надевают под одежду все девственницы.

Вспыхнув, я отвернулась к окну, чем не преминул воспользоваться Никита. Услышав рядом ошеломленный выдох, я обернулась, и… тоже выдохнула не менее пораженно.

Как у Веселкиной только хватило времени это найти?! Она приехала быстро, явно очень спешила, а эти трусики, что сейчас испуганно подергивались в руках у Никиты… они…

— Я сама их видела один единственный раз! — понимала, что оправдываться ни в коем разе нельзя, и не могла остановиться, аж захлебывалась словами: — Это нам мужчины на восьмое марта в этом году подарили! У нас все девочки были в шоке, но ты же знаешь этих мужчин! Я не имею в виду тебя! Но у большинства из них беда не только с фантазией, но и с тактом! И с чувством юмора тоже!

— Да не скажи, как-то ты к ним несправедлива, — Никита качнул головой и трусики заодно. — С чем, с чем, а с фантазией у ваших мужчин как раз все в порядке. Самоуверенность явно страдает, задавили вы их там каблуками, а фантазия еще живенькая такая, еще трепыхается.

Никита развел трусики в стороны двумя пальцами, и они протестующе треснули, но не порвались.

— Надо же, видимо, дорогие, — оценил подарок Никита. — Впрочем, да, тут же такой дорогой бонус внутри… я бы сказал, для мужчин с низкой самооценкой просто бесценный…

— Никита! — попыталась я спасти и трусики, и свои щеки, которые устали то заливаться румянцем, то пылать жаром. — Это не то, что ты думаешь!

— Да уж наверное, — поддакнул он снова покладисто и чуть-чуть заторможено, во все глаза глядя на то, что находилось в руках. — До этого я был уверен, что у тебя в твоем переводческом коллективе пять женщин неопределенного возраста, одна девственница и три хлюпика. А теперь знаю, что там пять женщин в самом соку, одна чудом оставшаяся девственница — при таких-то подарках, и три будущих кастрата. Говоришь, подарок делали вскладчину? Тогда я тоже могу сэкономить и предложить им процедуры кастрации не у доктора, а у знакомого ветеринара. Он, кстати, мне должен — я помогал открыть ему клинику без кредита…