Микки Дотри - Все это время

И всё же, разве придумала бы Марли такую историю, если бы не хотела, чтобы на самом деле всё это стало правдой?

– Ты не можешь убедить Марли в том, что она пережила то, чего никогда не было. Сейчас у нее определенно трудные времена. Ты и сам прекрасно знаешь, каково это.

– Так что же мне делать? – Я совершенно не представляю, как подступиться к Марли.

Ким пожимает плечами.

– Придется тебе научиться общаться с этой новой Марли.

Я падаю обратно на подушку.

И как же это сделать, если эта новая Марли со мной даже не разговаривает?

Несколько дней спустя я хромаю по больничному двору и вижу Марли: она сидит в открытом кафе. Кимберли потратила большую часть утра, шныряя по больнице, чтобы разузнать подробнее, что и как. Когда она решила сделать перерыв и зашла в кафе, выпить кофе со льдом, то заметила там Марли и немедленно послала мне сообщение.

Однако теперь, когда я здесь, я понятия не имею, что делать.

Бросаю быстрый взгляд на Марли: она уткнулась в книгу, волосы заслоняют лицо. Наблюдаю за ней с минуту, и что-то в ее позе напоминает мне ее рассказы о Лоре. В такие моменты грустные истории, которые Марли отказывалась рассказывать, омрачали ее лицо серой тенью.

Просматриваю меню, замечаю, что тут подают чай со льдом, и мне в голову приходит другая идея. Момент для ее осуществления просто идеальный.

Вот способ поговорить с этой новой Марли: я могу написать ей послание.

Делаю свой в высшей степени необычный заказ, прошу у кассира ручку и пишу на обратной стороне чека: «Марли, ты думала, что я тебя не слышу, а я всё слышал. Слышал твои истории, твои сказки. Я жил в одной из них – вместе с тобой. Знаю, у тебя нет этих воспоминаний, но, пока я спал, ты была для меня целым миром. Я скучаю по звуку твоего голоса. Пожалуйста, поговори со мной еще раз, когда будешь готова. Я буду ждать».

Решительно направляюсь к столику Марли, ставлю перед ней стакан чая и кладу рядом записку. Она вскидывает на меня глаза.

– Зеленый чай со льдом, без сахара, со свежей мятой – твой любимый летний напиток.

Смотрю на стул рядом с Марли, но не сажусь. Я помню, что в мире снов она поначалу была очень нерешительной, так что нельзя на нее слишком сильно давить.

Хромаю к столику в нескольких футах от ее столика, опускаюсь на один из стульев, достаю мобильный и делаю вид, что смотрю в экран.

Сначала Марли не читает записку.

Она даже не поднимает головы от книги, ее пальцы вычерчивают круги на открытой странице.

Но потом краем глаза я замечаю, что ее рука замерла, а взгляд прикован к корявым строчкам моей записки.

Марли закрывает книгу, встает, и я поспешно делаю вид, будто просматриваю посты в «Инстаграме», но безуспешно. Ничего не могу с собой поделать.

Поднимаю голову и вижу, что Марли смотрит на меня. Впервые, с тех пор как я вышел из комы, она глядит прямо мне в глаза, в ее взгляде читаются сомнения и внутренняя борьба. Я жду, затаив дыхание, но, вместо того чтобы подойти ко мне, Марли поворачивается, выходит из кафе и шагает обратно к больнице, уткнувшись взглядом в землю.

Смотрю на нетронутый мятный чай: с запотевшего стакана стекают капельки, падают на записку, и чернила расплываются, так что строчки уже нельзя прочесть.

Вздыхаю, пишу Кимберли, что теперь она может встретиться со мной в открытом кафе. Через несколько минут она появляется, опускается на соседний стул, поправляет темные очки и ставит перед собой стакан кофе со льдом.

– Итак, – произносит она деловым тоном. Ким воспринимает свою роль тайного агента, засланного в больницу, очень серьезно. – Потребовалось некоторое время, чтобы найти хоть кого-нибудь, кто знал бы, о ком я спрашиваю, но в итоге я уговорила одну медсестру ответить на пару моих вопросов во время ее пересменки. Так вот, Марли проводит время в больнице, пока ее мать работает, – говорит Ким, сдвигая темные очки на лоб, и достает из сумочки листок с расписанием работы медсестер. Некоторые ячейки таблицы закрашены синим цветом.

– Как ты это достала?…

Ким косится на соседние столики, подозрительно щурится, отыгрывая роль шпионки.

– Не спрашивай, – отвечает она, указывая на синюю клеточку, в которой значится: «КЭТРИН ФЕЛПС». – В общем, у ее мамы двенадцатичасовые смены по понедельникам, вторникам, пятницам, субботам и воскресеньям. Руководство больницы разрешает Марли тут бродить, потому что она никому не мешает. Она много читает, каждый день гуляет по территории больницы, потом обедает в одиночестве, сидя у фонтана.

Ким пожимает плечами и придвигает ко мне расписание.

Складываю листок и убираю в карман, потрясенный тем, как Кимберли удалось добыть такие полезные сведения, однако она еще не закончила.

– Знаешь, что самое странное? Марли не только тебя игнорирует – она вообще ни с кем не разговаривает. Так что даже не знаю, сумеешь ли ты до нее достучаться.

Я уверен, что смогу, потому что уже сделал это раньше. Пусть Марли не разговаривает ни с кем, но в мире снов она ведь со мной заговорила. Мне просто нужно что-то придумать, но объяснить это Ким я не могу.

Кимберли откидывается на спинку стула, делает большой глоток кофе, задумчиво покачивает стаканом.

– Мне интересно, почему она молчит? Кто же откажется поговорить, если есть такая возможность?

Размышляю о том, как волосы Марли заслоняли ее лицо, как, уходя, она скрещивала руки на груди, словно пыталась от чего-то защититься, спрятаться в свою раковину подобно улитке.

– Тот, кто прячется от жизни.

Марли так и не появилась.

Проходит день, второй, третий. По словам доктора Бенефилд, скоро уже можно будет говорить о том, чтобы выписать меня. Недавнее сканирование моего мозга показало, что он практически в норме, а кости моей ноги срастаются намного лучше, коль скоро я не лежу в постели двадцать четыре часа семь дней в неделю. Мама в восторге, а вот я не могу не нервничать.

Боюсь, что Марли не придет вовремя.

На четвертый день я направляюсь в зал физиотерапии, чтобы хоть как-то отвлечься, медленно выполняю упражнения, предписанные мне Генри.

В седьмой раз поднимаю ногу, да так и застываю, снова вспомнив, как Марли сидела в открытом кафе. Словно наяву вижу, как она читает мою записку, и у нее в глазах мелькает сомнение.

Возможно, у меня получится еще раз придумать что-то такое…

Нет. Качаю головой и сажусь. Я сказал, что она может прийти ко мне поговорить, когда будет готова. Раз Марли до сих пор не пришла, значит, она еще не готова. Или… может быть, это означает, что окружающие правы.

Пытаясь подавить горькое чувство тоски, растущее в груди, хватаюсь за прикрепленный к стене поручень и начинаю делать наклоны.

Возможно, это вовсе не моя Марли.

Выпрямляюсь, хочу перейти к другому упражнению на растяжку икроножных мышц, рассеянно скольжу взглядом по стеклянной двери и замираю, увидев…

Марли. Она наблюдает за мной.

Ее глаза округляются, она поворачивается и исчезает из виду.

А может быть, это всё-таки моя Марли.

Изо всех сил тороплюсь за ней, но мои ноги так слабы, что погоня обречена на провал: к тому времени, как я выхожу в коридор, Марли уже и след простыл.

Хоть доктор Бенефилд и позволила мне отказаться от костылей, но пока что я и за черепахой не угонюсь.

Возвращаюсь в отделение кардиологии, лифт движется ужасно медленно. Когда двери лифта открываются, я хромаю в зал ожидания, в котором несколько дней назад встретил Марли, сердце оглушительно стучит у меня в груди.

Вот только ее там нет, как нет и следов ее присутствия: ни сумки, ни желтой тетради, ни книги, которую Марли читала несколько дней назад. Ничего.

Тяжко вздыхаю и плюхаюсь на один из стульев.

Долго сижу, прислушиваясь к бормотанию телевизора в противоположном конце зала, к шагам медсестер в коридоре – подошвы их обуви противно скрипят по полу.

Марли смотрела на меня.

Она ничего не сказала, и всё же она пришла, стояла у двери кабинета физиотерапии. Если бы она считала меня сумасшедшим, то ни за что не пришла бы на меня посмотреть, верно?

Вздыхая, тащусь обратно в палату и валюсь на кровать; нога болит после всей этой беготни. Смотрю, как в окно со стороны двора громко плещет вода: вот капли перестали ударяться о стекло, вот вода брызжет снова.

Разбрызгиватели во дворе. Там я увидел Марли в первый раз. Встаю и выхожу из палаты, прежде чем в окно ударит очередная тонкая струйка.

Хромаю по длинному коридору так быстро, как только могу, замечаю дежурную медсестру – она с кем-то разговаривает в конце коридора – и тихо выскальзываю на улицу. Стоит конец лета, воздух теплый и душный. Влажный. Над дорожкой витает сладкий аромат цветов.

Дневной свет угасает, уже зажглись фонари, заливая дорожку теплым желтым сиянием – оно намного приятнее света флуоресцентных больничных ламп.

Замечаю на газоне девушку с длинными волосами: она собирает улиток в залитой водой траве и относит на каменный бортик фонтана. Колеблюсь, потом осторожно подхожу и улыбаюсь, увидев сосредоточенное лицо Марли. Меня накрывает чувство дежавю, в памяти всплывает воспоминание.

– Помню, как впервые увидел тебя за этим занятием, – говорю я. Марли не смотрит на меня. – Шел дождь: над нами, над нашим местом возле пруда, над дорогой, ведущей к машине, а ты остановилась и собрала с дорожки всех улиток. Ты боялась, что кто-нибудь на них наступит.

Марли молчит, снова и снова подбирает улиток и переносит в безопасное место, как будто не слышит меня.

– Это был один из тех моментов, когда я впервые понял, что серьезно попал, – продолжаю я, вспоминая, как Марли терпеливо собирала улиток. – Я еще никогда не встречал никого похожего на тебя, Марли.

Она молчит. Я не оставляю попыток до нее достучаться.

– Ты однажды сказала, что тебе нравится говорить со мной. Поэтому… поговори со мной. О чем угодно. Просто поговори со мной.