– Ну чего ты верещишь, меня уже убили…

Владимир замер посередине лестницы. Убили, судя по всему, Наташку. Только почему она так спокойно об этом говорит? Теперь сердце колотилось как сумасшедшее: грабитель один или их несколько? Может, вызвать полицию? Только пока они из города доедут… Он впервые остро ощутил уязвимость, беззащитность – и свою собственную, и своего дома. Эх, под руками ничего нет. В кабинете стоит в углу сувенирная бейсбольная бита. То есть бита, безусловно, настоящая, дядя Коля на двадцать третье в прошлом году подарил. Мол, не заплывай, Вовка, жиром. А сувенирной Владимир про себя называл биту потому, что в бейсболе этом самом ничего не понимал. Да и с кем играть? Во всей Гати одна его бита и есть. Только кабинет на первом этаже, а он бежит на второй, уже почти прибежал, а оттуда и звуков уже никаких не доносится…

Дверь в Наташкину комнату он пропустил, сразу распахнул дверь в комнату сына, подобравшийся, выставивший вперед пудовые кулачищи, готовый ко всему…

Только не к тому, что увидел. Наташка сидела за Андрюшкиным компьютером, а ребенок примостился на полу с его, Владимира, ноутбуком. На экранах вяло торжествовали, размахивая метровыми пушками, какие-то уродцы. Глумились над павшими. Павшие тоже были какие-то уродцы. Метровые пушки павших валялись рядом с ними. Интересно, как он умудрился разглядеть все эти подробности в одну секунду? Может, потому, что больше в поле зрения ничего не двигалось? Владимир шумно выдохнул. Похоже, какое-то время он не дышал:

– Вы меня чуть до инфаркта не довели со своей игрушкой!

– Ой, привет, пап…

– Простите, пожалуйста, Владимир Иванович…

В одновременно сказанных фразах звучало искреннее раскаяние, и Владимир засмеялся:

– Ладно, обвиняемые, сердечный приступ миновал, старик-отец в безопасности. Во что рубитесь-то?

Андрюшка с готовностью опытного вербовщика стал объяснять, а Наташка попыталась улизнуть. Владимира такой расклад не устраивал, но сказать он ничего не успел: пока искал оптимальную формулировку, помощница по хозяйству уже ушла. Видимо, по хозяйству суетиться. Ладно, пока освоимся в мире метровых пушек, а после ужина мы эту хозяйственную мобилизуем, у Людки тоже бук есть, попроще, конечно, но потянуть должен.

Они увлеченно ковырялись с управлением («пап, ты неправильно, лечилка – F6»), когда снизу стали доноситься дразнящие ароматы. Умница, подумал Владимир, просчитала, что если хозяин из города вернулся рано, то, значит, поужинать не успел. Потом сообразил, что это у него приступ мании величия. Андрюшка тоже голодный, и скорее всего, она о ребенке заботится, а не о нем, Владимире. Интересно, она их позовет или они должны как пчелы сами слетаться на аромат? Он было решил выждать, но не учел решающий фактор – голодного Андрюшку. Как только сын почувствовал запах с кухни – тут же бросил курс обучения молодого бойца.

– Па, пойдем скорее, Наташка армянскую яичницу на ужин обещала, настоящую!

Вполголоса недоумевая по поводу того, а какая еще может быть армянская яичница, игрушечная, что ли, Владимир неторопливо отправился за умчавшимся чадом. Быстро они подружились, даже удивительно. Все-таки есть в ней что-то такое, даже Андрюшка чувствует. Интересно, с сыном она такая же, лишнего слова не добьешься? С другой стороны – а нужно оно, лишнее-то слово?

Посреди стола на керамической подставке красовалась красочная, как палитра живописца, сковородка. Оранжевое, зеленое, желтое… И запах!

– Наташа, а что, без хозяйки и стол сервировать не обязательно? – ехидно осведомился Владимир. Он не был страстным поклонником политеса, его вполне устраивало отсутствие тарелок, но ему хотелось послушать, что она скажет. И как. Просто хотелось послушать ее голос. Собственно, из-за этого он из кабака ушел. Не солоно хлебавши. Чтобы просто послушать ее голос.

– Извините, Владимир Иванович, но в кулинарных книгах, – множественное число Наташка ввернула для солидности, она читала одну-единственную кулинарную книгу, правда, очень толстую, – армянскую яичницу рекомендуют подавать прямо на сковороде. Потому, что там слои разные, и на тарелках остынет быстрее, вкус не тот получится… Но я, конечно, тарелки сейчас подам, если вы хотите.

– Не будем спорить с книгами, – веско сказал Владимир и вооружился вилкой. – Приятного аппетита.

За едой он незаметно наблюдал за ней. Наташка ела так, как будто сидит на жестокой диете, считая каждую калорию. Вилку держала правильно, сидела с прямой спиной, но глаз на него так ни разу и не подняла. Боится она его, что ли? Андрюшка разливался соловьем: и со сковородки есть ему нравилось, и яичница супер-труппер, и не остро совсем, чего она его пугала? Владимиру тоже очень нравилось. Все нравилось: и яичница, и то, что они ужинают без Людмилы. Один раз в жизни он дома, а она – нет. А больше всего ему нравилась Наташка. Он привык к усиленному вниманию со стороны женщин. По молодости льстило, а теперь, давно уже, привык. А эта и не смотрит в его сторону. Собственно, если бы не сегодняшнее утреннее снежное сражение, он был бы уверен, что она его боится. Он вспомнил, как она смеялась, закидывая его, уже поверженного, снегом. Ничего она его не боится, сейчас главное – самому не форсировать ход событий, не напортачить, не спугнуть…

Здрасьте приехали, о чем это он? Кажется, всерьез планирует изменить жене с домработницей… Впрочем, раньше – строго говоря, до сегодняшнего дня – он вообще ничего не планировал. Никогда. Просто изменял. Да и какие это измены, так… Владимир всегда считал, что если бы у него была любовница, женщина, о которой он думал бы, которой он дарил бы подарки, посылал эсэмэски, помнил бы, какого числа у нее день рождения и какого числа они с ней познакомились, в общем, завел бы второй склерозник, тогда – да. Тогда он бы действительно чувствовал себя виноватым перед женой. А так все его приключения – это обязательная составляющая праздника, праздника, который он так любит.

Наташка никакой составляющей не была, кроме того, понятия «дом» и «праздник» редко пересекались в его сознании. Просто она была Наташка. Белесое существо без бюста, с совершенно невозможным голосом, который, кажется, и сниться ему уже начал. Во сне голос пел о тяжкой доле старого негра, о том, что крошка должна заснуть и все у нее будет хорошо в эти жаркие дни. Иногда… Кажется, так переводится первое слово этого замечательного блюза, впрочем, в английском он не силен. Или имеется в виду – летом, в летние дни?

Он опять стал рассматривать ее, рассматривать уже не исподтишка, потому что задумался. Утратил контроль. Интересно, почему он сразу так безапелляционно решил, что она – моль? Сколько нужно времени мужчине, чтобы рассмотреть женщину? Десять минут или десять дней?

Никакая она не моль, а натуральная блондинка. Глаза, когда она их раз в год по обещанию на него поднимает, у нее красивые. Правда, он так и не понял, серые или все-таки голубые. По его ощущениям получалось то так, то этак. Ресницы, правда, светлые, но – он чуть было не рассмеялся – где и когда он видел натуральный цвет женских ресниц? Они же все их мажут! Прямо как с утра проснутся, так и мажут. Даже Людка, хотя у нее вполне приличные темные ресницы, да и вообще она косметикой не злоупотребляет. А эта совсем не красится. По крайней мере, утром рядом проснешься – не вскрикнешь: «Ой, кто ты?» А то был у него прецедент… А бюст… Ну что бюст, вот у Людки все очень достойно, но!.. Он же помнит, что все появилось только после рождения Андрюшки.

Опять здрасьте приехали. Это при каких таких обстоятельствах он с домработницей утром просыпаться собрался?

Наташка домыла посуду, повернулась и посмотрела на него. Оказывается, все это время он, как полный идиот, сидел и таращился на нее. Владимир попытался выкрутиться:

– Закончила? Ну, наконец-то. Пойдем скорей, Андрюшка заждался. Сейчас по сетке рубанемся, вы же ботам геноцид устраивали?

– Каким ботам? – Она недоуменно вскинула брови. От этого движения ее лицо как бы открылось, и он разглядел ее глаза: серые. Льдисто-серые, холодный такой оттенок, поэтому и кажется иногда, что голубые.

– Бот – это противник, которого игроку предоставляет компьютер. Вы с Андрюшкой одна команда, а все остальные против вас, так?

– Ну да…

– А по сетке мы будем играть друг против друга, это гораздо интереснее!

– Владимир Иванович, я не очень хорошо разобралась, со мной, наверное, вообще неинтересно будет.

Интересно-интересно, подумал он, с тобой вообще так интересно, как ни с кем и никогда в жизни.

– Пойдем, накажем этого маленького монстра, он все равно лучше нас обоих вместе взятых играет. Но выработав стратегию, тактику и согласовав действия, мы его накажем.

– Владимир Иванович, вам не кажется, что будет правильнее, если победит Андрюшка? Тем более что он действительно лучше играет?

– Здрасьте приехали, ты хочешь, чтобы ребенок окончательно зазнался? Это непедагогично.

Он взял ее за руку и повел из кухни. Почти потащил. Рука у нее была прохладная, она не сопротивлялась, и Владимир решил – что-то задумала.

Наташка действительно планировала саботаж. Если без конца ошибаться и портить ему игру, может, столь решительно настроенный победить сына, он от нее отстанет? Смотрел на нее целый вечер, просто беспардонно изучал, как бабочку, как какую-нибудь инфузорию-туфельку под микроскопом. На Наташку никто никогда так не смотрел, и от этого было неуютно. Первый раз в доме Сокольских ей было неуютно.

На нее смотрели по-разному. Тогда, семь лет назад, – с ненавистью и злобной радостью. С жалостью – чуть позже, когда ее доставили в районную больницу с переломами, ушибами, изуродованным лицом и слипшимися от крови волосами.

С презрением и брезгливостью – неделю назад, в больнице, когда обозвали бомжом. На обеих работах, когда она в синем халате шестьдесят последнего размера, в старушечьем платочке мыла полы, смотрели как на вызывающее бешенство своей тупостью животное. В этом непревзойденным специалистом был Маратик, он вообще на нее смотрел иначе только тогда, когда хотел… ну, чтобы она исполнила свой супружеский долг. В общем, он смотрел на нее так, как будто она ему должна, причем по гроб жизни. А Владимир Иванович ее изучал. Изволил заинтересоваться. Неуютно.