Холли Борн - Все места, где я плакала

Это не любовь, Амели.

Какая-то мамаша врезается в меня своей двойной коляской и не извиняется. Я качаю головой, пытаясь стряхнуть оцепенение. Знаю, где ты будешь меня ждать: на диване. Тебе всегда удавалось получить лучший столик в любом месте. Знаю, как только войду, ты подхватишь меня и поцелуешь на глазах у всех. Будешь шептать, что знал: я приду, что сожалеешь… Все будут смотреть с завистью. Слух об этом разнесется по колледжу. Ты всегда любил быть в центре внимания.

Это не любовь, Амели.

Как я могу уйти от всего этого? Разве это не безумие – уйти? Кто пожертвует такой любовью? Хотя мое чутье что-то подсказывает. Да, оно говорит: это будет скоротечно. Знаю: ты не продержишься долго. Я опять все испорчу. Появится кто-то новый и блестящий, кто снова затмит меня.

И все же, несмотря на это, я иду в сторону «Бо Джанглс». Иду к тебе.

Что такое любовь?

Может быть, это что-то другое. Не то, о чем нам говорили. Может, на самом деле это скучные слова, такие как безопасность и спокойствие, тепло и рост. Может, любовь – это просто знать друг друга очень хорошо? Или это поцелуи, где вы иногда сталкиваетесь носами, а потом вместе смеетесь? Может быть, любить – значит никогда не чувствовать бабочек, потому что вы всегда уверены в том, что между вами?

Может, это не страсть, а осторожность? Разве вы не должны быть осторожны? Если собираетесь открыться эмоционально, стоит ли отдавать свое сердце другому? Чтобы этот другой держал его бьющимся в ладонях, зная, что в любой момент может сомкнуть пальцы и раздавить в кашу?

Разве вы не должны чувствовать себя в безопасности с этим человеком, а не бредить от страсти, или неуверенности, или… травмы? Может быть, любовь, настоящая любовь, мягче? Тушеное мясо готовится очень медленно, пока вы сгораете от нетерпения, но если оставить его достаточно надолго, то вкус будет становиться все нежнее и нежнее.

А может, любовь подобна вашей любимой песне на очень низкой громкости, но это не имеет значения, потому что вы знаете слова и мелодию так хорошо, что можете петь ее в своей голове?

У меня была и та, и та любовь. Я испытала и то и другое; одно было теплым и безопасным, а другое привело меня к терапии и изоляции…

И все же, Риз… мне все равно. Я иду за тобой! Уже иду. Мне так жаль, что я сомневалась в нас, малыш.

Бегу. Но что, если тебя там не будет? Что, если ты передумал? Нервы шалят, бабочки машут крыльями и поднимают шторм. Я не могу уйти от нас. Эта мысль заставляет меня разрыдаться. Не могу уйти от тебя. Мне жаль, что позволила себе даже подумать об этом.

Я люблю тебя, Риз. Я люблю, люблю, люблю тебя! Я иду за тобой. Для нас. Я уже еду. Бегу. Я люблю тебя, лю…

– Амели?

Кто-то хватает меня за руку и резко останавливает. Я отскакиваю назад и смотрю исподлобья, чтобы увидеть, кто посмел прервать мой бег к тебе.

– Ханна?

Она держит меня за руку, на ее лице написано беспокойство.

– Амели? Что случилось?

Почему она меня задерживает? Мне надо идти! Я должна найти тебя! И быть с тобой, и, возможно, уничтожить себя, но, уверена, все это будет стоить того…

– Мне надо идти, – я отстраняюсь от нее, – кое-куда опаздываю.

Но она меня не отпускает. Встает передо мной, преграждая путь, и в ужасе смотрит на мое заплаканное лицо.

– Амели, это может подождать. Что случилось? Почему ты плачешь?

– Пожалуйста, отпусти меня. Пожалуйста, я опаздываю на…

Ханна качает головой.

– На что бы ты ни опоздала, Амели, оно того не стоит. – Она очень нежно кладет руку мне на плечо. – Я знаю, что мы давно не разговаривали, но почему бы нам не прогуляться и… поговорить?

Во мне идет настоящая война, каждая часть моего тела охвачена двумя противоречивыми побуждениями. Я ощущаю отчаянное желание увидеть тебя и почувствовать освобождение – но цена… и желание остаться, бороться, знать, что Джоан права – то, что между нами, это не любовь. И никогда не было любовью. Это была иллюзия – та, что разъела меня изнутри, лишила самой себя и всего, что я когда-либо любила, оставив только оболочку. Желание самоуничтожиться в руках парня против желания восстановить себя в руках друга, которому важно, все ли у меня в порядке.

Я моргаю, задыхаюсь и начинаю плакать еще сильнее. Должно быть, выгляжу сумасшедшей. Люди пытаются пройти мимо по тротуару, бормочут и ворчат, но Ханне все равно. Она не убирает руку с моего плеча. Ее не отталкивает мой плач. Во всяком случае, она выглядит очень расстроенной. Даже учитывая, какой стервой я с ней была.

– Амели, ты меня пугаешь. Пожалуйста, давай выпьем кофе в парке! Я угощаю.

Я не хочу потерять тебя, Риз, не хочу уходить от нас. Но не могу притворяться, что ничего не было. Что ничего ужасного, по-настоящему ужасного не произошло.

Это не любовь, Амели.

И я…

Я…

Я отпускаю тебя.

Вздыхаю и выпускаю ядовитую мысль о нас в ярко-голубое небо.

Горе ударило сильнее, чем я думала. Я впадаю в такую истерику, что Ханна подводит меня к скамейке, усаживает и велит дышать, но я не могу, не могу, не могу! Все кончено. Все должно быть кончено. И хотя ты причинил мне такую боль, что я не знаю, оправлюсь ли когда-нибудь от нее, мне ужасно больно отпускать тебя.

Рука Ханны не перестает гладить мою спину, пока она шепчет слова поддержки. И остается со мной до тех пор, пока слезы не заканчиваются.

– Амели? – спрашивает Ханна, пока река моих слез временно иссякает. – Что происходит?

Я смотрю на нее своими красными глазами. Шмыгаю носом. Стираю горе с лица. И, наконец, осознаю.

Это первый раз, когда я плакала на людях, а кто-то заметил и действительно позаботился обо мне.

Первый человек, который увидел меня и подумал остановиться и спросить, в порядке ли я – потому что, когда кто-то плачет на виду у всех, он явно не в порядке.

Я открываю рот.

И начинаю рассказывать ей все.

Люди вокруг меня изнемогают от зноя.

Солнечные лучи рикошетом отражаются от рельсов, и пассажиры бьются за каждый пятачок тени в ожидании поездов с долгожданными кондиционерами. Я отхлебываю холодный кофе из пластикового стаканчика, сидя в своем новом платье с подсолнухами. Даже мне приходится признать, что для кардигана сегодня чересчур жарко.

Это конец пути, Риз. Последняя точка на моей карте памяти перед тем, как я сдам ее в музей. Ты, скорее всего, заметил довольно-таки большой промежуток между этой конечной станцией и моими прошлыми остановками. Зима сняла теплую куртку и стала весной, а весна сбросила свой цвет, уступив дорогу лету, и вот мы здесь. Жаримся как в духовке, и ни у кого нет нормального дезодоранта. Я собираюсь распрощаться с тобой под тонкий аромат чьих-то потных подмышек.

Лучше и не придумаешь.

Я не хочу вдаваться в подробности того, по какой причине оказалась здесь в прошлый раз и плакала и каким все виделось ужасным. На тот момент это была одна из худших ночей в моей жизни. Тебе и Иден предложили выступить – только вам двоим – в арт-галерее Underdog, и вы с ней были еще невыносимее обычного, ведь концерт был Лондоне. Да, в самом Лондоне!

«Я разве не говорил, что концерт будет в Лондоне? В Клэпхеме, если уж вам так интересно». Никто особо не интересовался, но это не мешало вам с Иден постоянно об этом говорить. И, естественно, меня никто не приглашал, хоть я и была «типа твоей девушкой».

– Ты будешь только отвлекать, – сказал ты, глядя в сторону, не извинившись и даже не прикоснувшись ко мне в тот день. – Последний концерт прошел действительно неплохо, и, думаю, это из-за того, что я был более спокоен. Знаю, ты психуешь по поводу меня с Иден, но это нечестно по отношению к нам обоим – отвлекаться на твои проблемы в такой важный для меня день.

Потому что ты был настоящим мудаком, не так ли, Риз? Гребаным человекообразным недоразумением. Ну и дурой же я была, когда боялась, что ты бросишь меня ради нее, ведь ты всего-навсего БРОСИЛ МЕНЯ РАДИ НЕЕ! НУ РАЗВЕ У МЕНЯ НЕ ПОЕХАЛА КРЫША? ВЕДЬ Я С САМОГО НАЧАЛА ОБО ВСЕМ ДОГАДЫВАЛАСЬ! АБСОЛЮТНО ПОЕХАВШАЯ АМЕЛИ С ЕЕ АБСОЛЮТНО НОРМАЛЬНЫМ ВЗГЛЯДОМ НА ВЕЩИ!

Ой. Простите.

Джоан говорит, что боль от утраты проходит все пресловутые стадии – отрицание, гнев, торг и так далее. Думаю, что все согласятся – я сейчас где-то рядом с гневом.

От какой утраты, спросишь ты. Оттого что мы расстались? Нет, Риз, наше расставание было лучшим событием в моей жизни. Правда, радость немного омрачает тот факт, что встреча с тобой оказалось худшим. Но грущу ли я о тебе? Нет. Не особо.

Возможно, какое-то время я грустила о твоем образе. Мне пришлось признать, что все хорошее в тебе было ложью. Приманкой. Паучьей сетью, в которой я запуталась, и ты высосал меня досуха, а затем уполз к следующей жертве. Итак, ты вновь спрашиваешь: «О ком же ты грустишь, Амели?»

И я отвечу тебе, Риз.

Я грущу о себе.

Грущу о той, кем я была до встречи с тобой. Той, кто верил людям, верил в любовь. Той, у кого были друзья и собственная жизнь. Той, которая была честна сама с собой. Ее больше нет. Ты убил ее. Она понемногу возвращается к жизни, но уже никогда не будет прежней.

– Эту истину будет тяжелее всего принять, – сказала Джоан. – Время не вернуть назад. То, что случилось с этим мальчиком, уже произошло. Теперь это часть тебя. Я понимаю, все выглядит несправедливым, но теперь ты знаешь свои ошибки и больше никогда их не повторишь.

Я грущу о девушке, которой была, пока ты не заворожил меня, не вскружил мне голову и не заставил поверить, что наша любовь может свернуть горы. Я оплакиваю девушку, которой была, пока ты не вывернул меня наизнанку и не заставил измениться. Я оплакиваю друзей, от которых ты намеренно и постепенно заставил меня избавиться, – и сделал это так тонко, будто сам совсем ни при чем.