– Ох, Сюзетта. Времена тяжелые для всех нас. Ты можешь пожертвовать какими-то вещами, но только не своей честью и не своим сердцем. Прекрати отношения с тем немцем. Ты не успеешь оглянуться, как встретишь приличного француза. Только подожди немного.

Мои слова не убедили Сюзетту. Вместо этого она с кротким видом приподняла манжет бордового бархатного платья и показала мне роскошный бриллиантовый браслет. Таких дорогих украшений я у нее еще не видела.

– Откуда у тебя это?

– Он подарил его мне недавно, когда пришел к нам и познакомился с моими родителями и Элианом.

Я вытаращила глаза.

– Постой, ты позволила ему встретиться с Элианом?

– Да.

– Сюзетта, разве ты не слышала, что немцы делают с…?

– Инвалидами? – договорила за меня Сюзетта, сверкнув глазами. – Давай, назови вещи своими именами.

– Сюзетта, ты ведь знаешь, что я люблю Элиана. Почему ты переворачиваешь все с ног на голову, так, будто я не на твоей стороне, будто я… против тебя?

Что-то в ее лице сообщило мне, что мои слова бесполезны. Она уже сделала свой выбор.

– Неужели ты думаешь, что я стала бы с ним встречаться, если бы боялась, что Элиану что-то угрожает? – сердито заявила Сюзетта, и ее щеки залила краска. – Франц нежный, как ягненок, к тому же он рассказал мне о планах Гитлера. Когда закончится война, они построят хорошие дома для таких, как Элиан, где те смогут мирно жить. – Она посмотрела мне в глаза. – Не думай, не все у нацистов плохо.

Я с трудом понимала ее слова. Конечно, мы все слышали, как французы переходят на сторону немцев, зачарованные дружбой с немецкими офицерами, обещающими им высокое жалованье, хорошие должности и другие привилегии после войны. Ходили слухи, что законодательница моды Коко Шанель даже провела в «Ритце» ночь с белокурым офицером, вдвое моложе ее. Но моя старинная подруга? Просто немыслимо.

– Перестань говорить ерунду, – сказала я, глядя ей в глаза. – Прошу тебя. Верни ему этот браслет. Если ты оставишь его у себя, ты и сама станешь его игрушкой. Ты это понимаешь? Извинись перед ним и скажи, что твое сердце принадлежит другому. Или скажи, что твоя мать заболела. Скажи ему, что у тебя дифтерит. Скажи что угодно. Все, что нужно, скажи и убери его из своей жизни и из жизни Элиана. Пожалуйста, Сюзетта. Ты в опасности и даже этого не понимаешь.

Она спрятала руку под стол, словно отступила от воображаемой границы на противоположную сторону.

– Если даже этот офицер, Франц, хороший человек, если такое возможно, что ты скажешь о других немцах, среди которых он находится? – уговаривала я. – Если они узнают про Элиана…

– У тебя настоящая паранойя, – заявила она, гладя пальцами свое запястье с браслетом.

– А ты просто дура! – Я взмахнула руками, совсем как мой папа, когда видел что-то непотребное, например женатых мужчин, которые приходили в лавку и покупали цветы одновременно для любовниц и жен, путали их имена на карточках и ничуть не переживали из-за этого. – Вот этот браслет, – продолжала я, ткнув пальцем в ее запястье и вглядываясь в бриллианты, действительно крупные. – Ты не задумывалась, откуда он у него?

– Вероятно, он купил его мне.

– Мы с тобой понимаем, что браслет не из ювелирной лавки.

– Перестань, Селина, – оборвала она меня, словно не могла слышать правду. Но я не унималась.

– Я скажу тебе, откуда он.

– Перестань, я сказала, – снова повторила она, на этот раз громко, привлекая внимание к нашему столику. Ее глаза наполнились слезами.

Я тоже чуть не плакала, но тут вспомнила мое обещание Люку. Нам нельзя было устраивать сцены.

– Пожалуйста, – взмолилась я. – Давай поговорим разумно.

Но Сюзетта не слушала меня. Вместо этого она захлопала ресницами и улыбнулась кому-то за моей спиной. Я оглянулась и увидела красивого немца, а с ним еще одного офицера.

– Франц! – Она вскочила на ноги и кокетливо выпятила губы. Франц обнял ее за талию и прижал к себе. Мне было тошно смотреть на эти объятья. Все кафе снова затихло; все смотрели на нас.

– Селина, это Франц, – сказала Сюзетта. – Франц, это моя давняя подруга Селина.

– Очень приятно, – с легким поклоном отозвался он и познакомил меня со своим коллегой по имени Ральф. Я изо всех сил старалась держаться холодно и безразлично.

– Вам обеим надо пойти с нами сегодня вечером в театр, – предложил Франц. – У нас билеты в кабаре на восемь часов.

На восемь часов. В нашем оккупированном Париже не могло быть и речи о театре, ужине в ресторане или каких-то других вечерних развлечениях, начинавшихся в восемь, потому что в девять наступал комендантский час. Настоящий французский ужин длится не меньше двух часов, а лучше три, и посетители приходят во все кафе и бистро не позже семи. Однако, если ты идешь куда-нибудь с немецким офицером, дело другое. Большинство ресторанов, театров и кабаре оставались открытыми и обслуживали немцев в обмен на их протекцию и особое отношение.

– Что скажешь, Селина? – спросила Сюзетта. Я с болью смотрела в ее веселые глаза.

– Я… я… мне очень жалко, – пробормотала я, пятясь. – Спасибо за приглашение, но я… уже договорилась на сегодняшний вечер. – Я вежливо улыбнулась, схватила свою сумочку, чтобы заплатить за еду, но тут вмешался Франц.

– Красивые женщины никогда не должны платить, – заявил он и, выставив руку, не позволил мне положить деньги на столик. Сюзетта с восторгом смотрела, как он вынул из кармана несколько новеньких купюр и раскрыл из веером. Их было более чем достаточно, чтобы оплатить наши салаты и вино. Он оставил нашему официанту щедрые чаевые, и это явно усилило любовь к нему Сюзетты.

– Ты слишком щедрый, Франц, – сказала она с идиотским хихиканьем, от которого меня просто тошнило.

– Простите, – сказала я. – Мне пора идти, я немного засиделась.

– Что ж, – промурлыкала Сюзетта, выпятив губки. – Мне было… приятно повидаться с тобой. – В какой-то момент я уловила искру сожаления в ее глазах, но она тут же исчезла.

Я безуспешно искала в ее лице следы моей прежней подруги, той, которая не терпела несправедливости, а однажды подралась с бандой мальчишек, дразнивших ее брата.

Папа всегда говорил, что немцы разносят свое зло, словно инфекционную болезнь, и что некоторые из нас более восприимчивы к ней, чем другие. Кажется, я до сих пор не очень верила этому, но сегодня убедилась в его правоте, когда все произошло прямо у меня на глазах.

Сюзетта заразилась этим злом.

Глава 7

КАРОЛИНА

Утром я шнуровала кроссовки, такие новенькие, словно их ни разу не надевали. Хотя о беге не могло быть и речи, быстрая ходьба, пожалуй, пойдет мне на пользу. Доктор Леруа сказала, что физическая активность – самое лучшее, что я могла сделать для своего мозга, и вновь подтвердила это по телефону, когда проверяла мое самочувствие.

– У меня были те… вспышки воспоминаний. Кажется, так их можно назвать, – сообщила я ей и описала свои недавние эпизоды. – Но я все равно ничего из них не поняла.

– Это нормально, – заверила меня доктор Леруа, – хотя, конечно, и досадно. Смотрите на это именно так. Все ваши воспоминания, ваше прошлое лежат нетронутые у вас в мозгу. Они никуда не делись, просто у вас пока нет к ним доступа. Когда эта информация загрузится – вернее, когда восстановятся ваши мозговые дорожки, – поначалу она покажется вам чужой.

Действительно, чужой. Я нашла в комоде черные спортивные легинсы и серую футболку, завязала на затылке волосы и направилась к лифту.

Господин де Гофф удивленно вытаращил глаза, когда я приехала вниз.

– Доброе утро, – поздоровалась я с жизнерадостным видом и откусила сочное яблоко, купленное вчера на рынке.

– Хелло, – ответил он с опаской, словно я могла взорваться в любую секунду.

– Хороший день, – сказала я.

Он кивнул.

– Можно я спрошу у вас одну вещь? – продолжала я и, не получив ответа, перешла к делу: – Моя квартира на четвертом этаже – вы знаете что-нибудь о людях, которые жили в ней раньше?

Он смерил меня долгим взглядом.

Сколько раз за эти годы я проходила через вестибюль господина де Гоффа и, вероятно, даже не всегда с ним здоровалась. Для меня он был чем-то вроде стула, на котором он сейчас сидел. Неудивительно, что он с подозрением отнесся к моему вниманию.

– Я понимаю, что кажусь вам сейчас чуточку чокнутой, – сказала я, – из-за недавней аварии и потери памяти. Я пытаюсь понять… ну… все, что было со мной. Например, как я тут поселилась.

– Боюсь, что не смогу вам в этом помочь.

Я кивнула, прикидывая, сказать ему про письма или нет, и решила пока что промолчать – во всяком случае, пока. Что, если он потребует, чтобы я отдала письма ему или владельцу дома? Ведь я даже не успела их прочитать.

– На днях я заметила, что одна спальня в моей квартире немного отличалась от других комнат. В квартире был сделан ремонт, но та спальня осталась нетронутой. Я подумала, что вы, возможно, знаете, почему так получилось, и знаете что-нибудь про историю этой квартиры.

– Историю? – насмешливо фыркнул он. – Весь Париж сплошная история.

– Конечно, – согласилась я и хотела пойти дальше. – Извините. – Если господин де Гофф и знал что-то важное, вряд ли он поделится со мной. Да и зачем ему это, говоря по правде? За эти годы я не заслужила его доверия.

– Ваша квартира пустовала после войны много лет, даже когда я уже работал здесь, – сообщил он наконец и долго глядел на улицу, вероятно, прикидывая, заслуживаю ли я дальнейших объяснений. При утреннем свете на его лице было заметно еще больше морщинок. Мне пришло в голову, что он довольно старый – ему не меньше семидесяти лет или даже семьдесят пять.

– Никто не мог понять, почему такая большая квартира в одном из лучших домов Парижа пустовала все эти годы, – продолжал он, с восхищением обведя глазами изящные линии потолка. Я догадалась, что его преданность этим стенам вызвана не только неплохим платежным чеком. – Но потом я все понял.