– Простите, но мне пора, – сказал он. – Хорошего вам дня.

После его ухода я рассказала Виктору про письма, обнаруженные в квартире, и про мой разговор с консьержем.

– Что вы думаете?

– Думаю, что он просто пытался вас напугать, – ответил он. – Вероятно, он из тех старых снобов, которые не любят американцев.

– А письма, которые я нашла? Почему они оказались в моей квартире? Мне кажется, что за ними кроется какая-то история.

– Послушайте, при желании вы обнаружите какую-то историю в любой парижской квартире, – сказал он. – Мне не хочется вам напоминать, но разве вам недостаточно истории вашей собственной жизни, которую вам предстоит восстановить?

– Верно, – согласилась я. – Но должна признаться, что мне гораздо комфортнее отвлечься от моих собственных проблем.

– Я вас понимаю. Тогда, пожалуй, вам и вправду стоит ради терапевтического эффекта копнуть глубже и узнать что-то о женщине, писавшей те письма.

Я кивнула.

– Спасибо вам – за дружеское отношение ко мне.

– Что вы скажете о таком моем предложении? Раз уж вы впервые открываете для себя Париж, давайте я покажу вам что-нибудь завтра. На кухне будет опытная команда, и я смогу отлучиться. Мы можем… прогуляться по Монмартру, найдем где-нибудь полянку и устроим пикник. Я стану вашим личным гидом. – Он усмехнулся и выжидающе взглянул на меня.

Идея мне понравилась, но не успела я ответить, как он воскликнул:

– Я сказал глупость! Простите, я…

Протянув руку, я дотронулась до его сильного плеча.

– Нет, вовсе не глупость. Идея замечательная. И мне очень хочется, чтобы вы показали мне город.

Его лицо просветлело.

– Хорошо. Давайте встретимся здесь в полдень и начнем нашу экскурсию отсюда.

Он посмотрел на меня долгим взглядом и тряхнул головой, словно выходя из транса.

– Что такое? – спросила я.

– Ничего, – ответил он с улыбкой.

Я вопросительно смотрела на него.

– Я… увижусь с вами завтра.

– Да, мы увидимся завтра.


Веселая и окрыленная, я вышла из ресторана. Виктор. Я улыбнулась сама себе, но немедленно прогнала от себя всякие романтические мысли, которые лезли мне в голову, и вздохнула. Как все глупо. Я не должна расслабляться и давать волю своим чувствам, пока не узнаю, кто я такая. Что, если у меня какое-нибудь ужасное прошлое? Что, если я ужасная, вздорная персона? Что, если я… замужем? Да. Виктор будет моим другом, но не больше. К тому же он слишком красивый, чтобы я могла его заинтересовать. Я видела в ресторане, как глядят на него женщины. Наверняка у него в Париже есть подружка. Вот и хорошо; мы будем просто друзьями.

Недалеко от моего дома я внезапно остановилась перед витриной, в которой висела картина – пальма. Какая-то арт-студия; там сидели за мольбертами человек десять. Le Studio des Fleurs, гласила вывеска, «Студия цветов». Ниже было написано: Spécializé en art-thérapie pour la guérison – «Специализируется на целебной арт-терапии».

Арт-терапия? Лечение? Я решилась зайти в студию. Меня словно притягивало туда магнитом.

– Бонжур, – поздоровалась я с темноволосой дамой, сидевшей за столом. Она была чуть старше меня и очень красивая, с большими голубыми глазами и бледно-розовыми губами. – Простите, что помешала, но я проходила мимо и увидела… ну, мне просто стало любопытно. Что за арт-терапия?

Она показала рукой на маленькую студию. В ней негромко, как фон, звучала джазовая музыка.

– Вот арт-терапия.

– Кажется, я вас не поняла, – продолжала я. – По-моему, они просто рисуют.

– Да, но они, рисуя, избавляются от своих бед и проблем.

– Неужели вы и впрямь… можете так делать?

Она улыбнулась.

– Да, и это действительно помогает. Может, вы хотите попробовать?

Я отступила на шаг.

– Не знаю. Я не очень одарена.

– Все люди одарены, каждый на свой лад, – возразила она, подошла к мольберту с чистым холстом и жестом показала на него. – Вот, попробуйте. Первая сессия у нас бесплатная.

Я с недоверием села на стул перед мольбертом, уже жалея о том, что заглянула в дверь студии. Но когда взяла в руку кисть, внутри у меня что-то шевельнулось.

– У нас не признается никаких ошибок и действуют только два правила, – сказала мне женщина. – Вы должны отключить все посторонние мысли и творить от всего сердца.

Я кивнула, макнула кисть в красную акриловую краску, потом в белую и стала смешивать их на палитре, пока не получила превосходный розовый цвет.

Я нарисовала пион, потом еще один. Мне почему-то вспомнился какой-то сад, далекий сад, где росли (и растут до сих пор?) такие пионы. Какие они тяжелые, те пионы, как они клонятся к земле от тяжести. Тогда я взяла еще одну кисть, макнула ее в зеленую краску, чтобы добавить к цветкам стебли.

Я не заметила, как закончилась сессия и пришла новая группа. Я не замечала голода, когда прошло время ланча, не слышала звон церковных колоколов. Я полностью погрузилась в работу.

– Как дела? – спросила темноволосая дама, положив руку мне на плечо.

Я вздрогнула и словно вышла из транса или очнулась от гипноза.

– Ах, как красиво у вас получилось, – удивилась женщина, взглянув на мой мольберт. – Нет, правда, я не ожидала такого.

К моему удивлению, я согласилась с ней. Действительно… пионы были хороши.

– Вы когда-нибудь занимались живописью? – спросила женщина.

Я покачала головой.

– Не помню.

– Что ж, тогда вам надо заниматься и дальше.

Я улыбнулась.

– Как вы себя чувствуете?

– Устала, – ответила я.

– Как будто только что пробежали марафон?

– Да, что-то в этом роде. – Я протянула руку за сумочкой.

– Хорошо, – сказала она. – Вот так и происходит исцеление. Я надеюсь, что вы снова придете к нам, хотя бы для того, чтобы забрать вашу картину, когда она высохнет. Мы будем рады видеть вас тут в любое время.

Я кивнула, все еще удивляясь, что смогла написать такую красоту.

– Вы хозяйка этой студии?

– Да. Моя семья владела этим домом, сколько я себя помню. Я наконец убедила мою мать, что смогу использовать нижний этаж для благих целей.

– О, она художница?

– Нет, – ответила женщина. – Но она любит искусство. Во всяком случае, любила, когда ее не мучила болезнь.

– Как жалко, что она болеет.

– Что поделаешь, жизнь полна неприятностей. – Женщина вздохнула. – Они есть у всех. Искусство помогло мне пройти через собственные глубокие рвы. Именно поэтому я и открыла студию. – Она улыбнулась. – Так что заглядывайте к нам.

– Спасибо.

– Меня зовут Инесс.

– Каролина.

– Рада познакомиться, Каролина.


По дороге домой я остановилась возле рынка и полюбовалась букетами осенних гортензий с багровыми ободками, которые продавались повсюду.

– Пожалуйста, шесть стеблей! – попросила я продавщицу, старушку в очках с темными ободками, сидевшую на табурете. Она кивнула, и я наблюдала, как она со знанием дела подрезала стебли и несколько листьев, завернула цветы в хрусткую коричневую бумагу и перевязала бечевкой.

Я поблагодарила ее и протянула мою карточку.


Под кухонной раковиной я нашла вазу, налила в нее воды и поставила гортензии на стол в столовой. Букет выглядел очень импозантно, и мне внезапно захотелось… нарисовать его. Вот только чем? Тут, словно внезапная вспышка, в моем сознании всплыло воспоминание. Я знала, что лежит в моей спальне в правом углу гардероба: цветные карандаши, пастель и альбом для эскизов. Мысленным взором я увидела прежнюю Каролину: как она, всхлипывая, убрала их подальше с глаз в самый угол верхней полки, потом упала на колени и зарыдала.

Почему? Почему я рыдала?

Я достала альбом и пастель и стала рассматривать вазу с цветами. Моей руке я предоставила свободу и почти не смотрела, что она рисовала на белом листе.

Закрыв глаза, я снова услышала шорох ветра в кронах пальм. И потом смех. Сцена, поначалу туманная, вдруг резко сфокусировалась. Я стою на кухне. Большой, прекрасно оборудованной, словно взятой из журнальной рекламы, но только здесь чувствуется, что все делалось любящей рукой. В духовке печется пирог. Морковный. Возле плиты спички и коробка с именинными свечами. Из колонки негромко звучит сладкая и туманная мелодия саксофона – это Стэн Гетц. Я помешиваю в кастрюле соус маринара, нечаянно проливаю его на мраморную столешницу, но не переживаю из-за этого. Я делаю глоток вина и раскачиваюсь под музыку. На софе звонко смеется маленькая девочка. Я не вижу ее лица, только светлые волосики, завязанные в хвост. А потом теплые, сильные руки обнимают меня за талию. Я вдыхаю запах пряностей, чистой хлопковой ткани и любви. Я поворачиваюсь к нему и тут… открываю глаза.

Я в Париже, сижу одна за обеденным столом в столовой. Садится солнце. Передо мной набросок вазы с гортензиями, выполненный с затейливыми деталями. Мне отчаянно хочется вернуться туда, на ту кухню. Я отчаянно хочу домой.

Глава 8

СЕЛИНА

Выйдя из кафе, я пыталась не думать о Сюзетте. Я высказала ей свое мнение, и это все, что я могла сделать. К тому же мне хватало тревог и в моей собственной жизни – я ужасно беспокоилась за папу и дочку.

Я поправила шарф, чтобы он лучше грел шею. Ветер был резким, даже злым, не то что на прошлой неделе или даже вчера – он добирался до тела сквозь застежки и нижнее белье, сквозил через шерстяные шапочки.

Скоро выпадет первый снег и окутает Париж в белое. Я всегда любила зимний город, особенно крыши домов; мне всегда казалось, что они покрыты толстым слоем сахарной пудры, а анемичные балконные сады становились под снегом сказочно прекрасными.

Люк скоро вернется, уговаривала я себя. Мы сыграем свадьбу, и все наладится. Немецкий офицер, которого я боялась, больше не появлялся. Наша жизнь шла обычным чередом, папа собирал свои чудесные цветочные композиции, упаковывал в коробку, чтобы Ник доставил их по нужному адресу; я заботилась о Кози и, когда могла, помогала папе в лавке.