Пьера тихо ахнула и принялась фотографировать руку с разных ракурсов.

— Немыслимо…. Как можно из бездушного холодного мрамора создать эффект теплой тонкой кожи, сквозь которую даже жилки видны?

— Поосторожней с терминами, cara, — произнес я зловещим шепотом. — Если тут витает дух скульпторов, они разгневаются.

— В каком смысле? — Пьера испуганно обернулась.

— Скульпторы вовсе не разделяют твое мнение, что мрамор бездушный и холодный. Они выбирают его тщательно, буквально «прислушиваясь» к нему. Любой скульптор скажет, что мрамор горит в их руках, плавится и принимает желаемую форму. Потому что он живой, он дышит и поддается рукам творца, будто воск.

Пьера смотрела на меня широко раскрытыми изумленными глазами, словно на помешанного. Я тихо засмеялся.

— Это не мои слова, — успокоил я, ведь мне вовсе не хотелось, чтобы она посчитала меня сумасшедшим. — Лично я тоже не могу уяснить, как они из каменной глыбы вырезают почти живую фигуру. Кажется, подует ветерок, и складки закачаются, а сам Апостол вот-вот заговорит. Но еще больше меня изумляет процесс. Скульптор орудует только резцом и молотком. Мало того, что один неверный удар молотка или неправильный угол установки резца — и все труды насмарку, так меня еще занимает вопрос: какое надо иметь пространственное мышление, чтобы выдалбливанием получить подобный шедевр?

— Да, об этом я не подумала… — проговорила Пьера задумчиво, рассматривая очередного Святого, у ноги которого примостилась хищная птица. У нее каждое перышко было проработано.

Как я уже говорил, помещение базилики было просторным, но довольно небольшим, если сравнивать, допустим, с Галереей Уффици. И статуй не так много: штук двадцать. Но мы провели в этом музее около часа! Я вспомнил, как Пьера поведала, что не сильно увлекается скульптурой. Кажется, я смог увлечь ее.

Когда мы вышли на улицу, солнце сияло уже высоко в небе. Стало заметно теплее. В полдень наверняка будет даже жарко. Весна была в самом разгаре: все деревья пышно цвели, в воздухе витали дурманящие ароматы, птицы от них с ума сходили, судя по тому, каким громким щебетанием они оглашали тихие улочки города.

— Как ты смотришь на то, чтобы выпить кофе и спуститься в колодец? — предложил я, беря Пьеру под руку.

И снова этот трепетный нерешительный взгляд. Мне постоянно казалось, что от каждого моего предложения она разрывается меж двух огней: желанием принять и страхом поддаться этому желанию. Или не страхом, но, по крайней мере, сомнением. Вообще, она напоминала женщину, которая недавно пережила горькое разочарование, а теперь стоит на пороге новых отношений и боится их.

— Ты же сказал, что мы посещаем один объект раз в месяц, — вдруг хихикнула Пьера.

Это мне в ней нравилось. Она старалась действовать разумно, пересиливать свою слабость и даже подшучивать. Тем более пока мы только приятно проводили время, посещая культурные места. Это ее не обязывало бросаться в новые отношения. Может, именно поэтому она согласилась. По крайней мере, ее шутку я воспринял, как согласие.

— Что касается окультуривания, никогда не вредно превысить дозу.

— Тогда идем! Далеко отсюда? — уточнила она.

— Километра полтора. Способна преодолеть такое расстояние пешком? Или можем дойти до моего дома, что значительно ближе, взять мопед…

— Нет-нет, пойдем пешком! — слишком поспешно отвергла Пьера мое предложение. Я даже удивился.

Сначала мы шли по мощеной Via dell’Olmo, через которую было перекинуто несколько узких арок. Дома здесь стоят напротив друг друга так близко, что мы могли бы, взявшись за руки и вытянув свободные руки в стороны, коснуться старых коричневых стен из туфа.

— Кто-то здесь еще умудряется парковать машины, — заметила Пьера.

— А другие — протискиваться между ними и стеной, гляди. — Я кивнул на медленно движущийся фиат. Расстояния от его бортов до стены дома и машины составляли не более десяти сантиметров. Пьера замедлила шаг, завороженно глядя за маневром водителя. — Ты так удивляешься, будто не итальянка.

— Я выросла в Милане, на его окраине, там не бывает таких зрелищ.

— А потом переехала…? — осторожно спросил я, предоставляя ей возможность пооткровенничать.

— Да. Работа подвернулась. А ты родился прямо здесь? — не удовлетворила она моего любопытства.

— Да. Потом правда перебрался в Перуджу учиться, а мои родители уехали в Лацио. Но после окончания университета я вернулся в родные края.

Мы вышли на более оживленную Piazza della Repubblica. Эта площадь не являлась сердцем нашего города, но здесь уже слышался его пульс. Мы выпили кофе в баре «Sant’Andrea» и двинулись дальше по Corso Cavour, полной восторженных туристов, бегающих от сувенирной лавки на одной стороне улицы к бутику на другой. Corso Cavour — наша торговая жила. Здесь, похоже, сосредоточены все привлекательные для туристов магазинчики одежды, обуви, безделушек, типичных продуктов Орвието, украшений, сумочек, нижнего белья, игрушек, керамики…

В обе стороны от Corso Cavour разбегаются узкие и тихие переулки. Туристы обычно собирают коллекцию фотографий этих переулков, но когда доходят до Via Gualveri Michelangeli, наверняка понимают, что предыдущие снимки можно стереть. Потому что эта, последняя, — самая живописная: прижавшись к стенам, по обеим сторонам тут растут тоненькие деревца с пышной кроной, которая, смыкаясь, создает зеленый арочный коридор. В его тени можно отдохнуть, присев на лавочки, примостившиеся у стен.

Когда мы дошли до Torre del Moro, Пьера приостановилась и, поставив ладонь козырьком, посмотрела вверх. Стройная каменная башня, на стене которой красовались гербы, устремлялась в голубую высь. По небу были разбросаны мелкие облачка, которые вплывали в длинный прямоугольник, образованный крышами домов.

— Еще не взбиралась? — догадался я.

— Нет.

— Что скажешь, если как-нибудь мы сходим в Дуомо, а потом взберемся сюда и посмотрим на собор с высоты?

— Вид, должно быть, восхитительный…

— Это можно расценивать, как согласие?

Пьера засмеялась и, наконец, посмотрела на меня. Ее искрящиеся серые глаза теперь отливали голубым. Наверное, это солнечное небо отражалось в них.

Мы побрели дальше, натыкаясь на туристов, зазевавшихся у витрин. Владельцы ресторанов накрывали скатертями столы, выставленные наружу, мимо которых, тарахтя, аккуратно сновали крошечные машинки Ape Piaggio, развозящие всякую всячину.

Постепенно магазинчики закончились, а значит, и толпа туристов поредела. Но мы по-прежнему шли по Corso Cavour, только отдалялись от сердца Орвието. Двух-трехэтажные дома, окрашенные в различные теплые оттенки — желтый, бежевый, розовый, — стояли, плотно прижавшись друг к другу, а вдоль их стен в вазонах росли вьющиеся деревья. Листва тянулась к окнам с зелеными ставнями, под которыми в подвесных горшках пестрели яркие цветы.

Неожиданно мы оказались в оазисе: все еще на Corso Cavour аллеей росли высокие раскидистые деревья с густой листвой, а дома отступили чуть в стороны. Еще несколько шагов — и перед нами раскинулся широкий перекресток. Осталось пройти совсем чуть-чуть — и мы у цели!

Колодец расположен в городских садах недалеко от железнодорожной станции, непосредственно возле остатков храма этрусков. Эта высокая часть города, сюда даже поднимается фуникулер снизу, а со скалы открывается дух захватывающая панорама на умбрийские холмы, на поля, расчерченные разноцветными прямоугольниками, а также на скопления домов, покрытых красными черепичными крышами. Но мы направились прямиком к колодцу — круглой кирпичной постройке.

Колодец Сан Патрицио известен во всем мире и является уникальным в своем роде инженерным сооружением, совершенным по своей архитектурной гармонии. Построенный в 1527 году Антонио да Сангалло по заказу Папы Клементе VII он был предназначен для того, чтобы гарантировать водоснабжение горожан в любой период года, несмотря на все бедствия и длительные осады.

Мы нырнули в темную прохладу каменных стен и принялись спускаться по потертым ступеням в холод подземелья. При этом все посетители двигались только в одном направлении, потому что Сангалло снабдил колодец двумя лестничными галереями, которые, не пересекаясь, спиралью опоясывают его. Таким образом, по одной галерее можно спуститься вниз, а по другой подняться обратно. Шахта колодца оформлена семьюдесятью двумя арочными окнами, которые внизу подсвечены загадочным оранжевым светом.

— Чем ниже спускаешься, тем более жутко становится, — с нервной улыбкой произнесла Пьера. Потом остановилась у окна и с опаской посмотрела вниз.

— Да, внизу в окнах горит свет, там более сыро, звуки слышатся более гулко — настоящий замок ужасов. — Я тоже улыбнулся.

— Какова глубина?

— Шестьдесят два метра. А диаметр — тринадцать. Кстати, обратно придется преодолеть двести сорок восемь ступенек, — предупредил я.

— Я привычна ходить, — успокоила Пьера. — Интересная идея — непересекающиеся пути…

— Да, но не о хаосе среди туристов заботился Сангалло, а о хаосе среди животных.

— Животных?

— Конечно. Раньше сюда спускались животные, чтобы поднимать наверх воду. Представь, если они в таком узком проходе еще и разойтись не смогли бы?

— Гениально! — восхитилась Пьера.

— Ты знаешь историю и легенду этого колодца?

— Нет. Расскажи мне! — Глаза Пьеры горели живым любопытством.

— История колодца Сан Патрицио имеет ирландские корни, хотя настолько прочно вошла в нашу лексику, что не верится. Ты наверняка слышала выражение «как колодец Сан Патрицио?» — спросил я.

— О… — Пьера раскрыла рот от удивления. — Да, я слышала. Знаю, что оно означает нечто, что требует огромных затрат самых разных ресурсов, но при этом цель достигнуть невозможно. Не думала, что это относится к этому колодцу… Или ты хочешь сказать, он не имеет дна?