Я исподлобья созерцал свою ассистентку. Я был благодарен ей за понимание, за предложение, за чуткость, но обида продолжала клокотать во мне.

— У меня нет времени гулять, когда еще надо исправить ошибку.

— Я исправлю, не волнуйся, — заверила Эмма.

— Почему ты?

— Амато, ты уже передал мне этот проект! Не будь таким щепетильным. Я сама его доделаю и все исправлю!

— Я не хочу, чтобы ты по моей вине задерживалась, тебя дочь ждет.

— Я и не собираюсь задерживаться. У меня мозги эффективнее и быстрее работают, так что я уложусь вовремя.

— Спасибо, ты, как всегда, крайне любезна. — Я скривился. Чувство благодарности боролось с негодованием на себя за допущенную ошибку и на Эмму за ее своеобразные комплименты, которыми она вечно меня награждала.

— Это все от большой любви к тебе… — отстраненно пробормотала она, уже погрузившись с головой в работу.

Несколько минут я не сводил с нее глаз. К счастью, она этого не замечала, увлеченно что-то изобретая в программе. Рассеянный свет, проникающий в офис через окно, подсвечивал ее лицо и зажигал глаза. В очередной раз я поразился их необычному цвету. Таких глубоких и ярких зеленых глаз я ни разу ни у кого не видел.

— Ты носишь линзы?

Эмма вскинула на меня взгляд и посмотрела, как на идиота.

— Да, ношу. Надеюсь, близорукость не является недостатком, за который могут уволить с работы?

Я хмыкнул.

— Обычные или цветные?

Эмма сдвинула брови, недоуменно глядя на меня.

— Обычные. Не понимаю, к чему этот вопрос?

— Просто у тебя глаза такого необычного цвета, каких я в природе ни разу не встречал.

— Тем не менее, глаза у меня натуральные, впрочем, как и волосы. Грудь и попа, кстати, тоже, — добавила она язвительно и отвернулась к экрану.

Против воли я принялся скользить взглядом по ее фигуре. Сначала задержался на каштановых волосах с рыжеватым отливом. Я всегда думал, что они крашеные, потому что итальянки с подобным натуральным цветом мне ни разу не попадались. Затем я скользнул взглядом ниже, к плечам, по которым эти волосы были рассыпаны шелковой волной, и остановился на груди. Острый вырез футболки очень заманчиво приоткрывал аппетитные формы, а эластичная ткань, облегая, обрисовывала все, что было скрыто. К тому же, ткань оказалась неплотной, полупрозрачной…

— Прекрати меня разглядывать, я чувствую себя, как муха под микроскопом, — процедила Эмма сквозь зубы.

Я подскочил, осознав, что в самом деле беззастенчиво ее рассматриваю.

— Извини. Не думал, что тебя можно смутить, — ухмыльнулся я, отворачиваясь. Щеки мои горели, будто меня застукали за чем-то неприличным.

— Полагаю, тебя тоже невозможно смутить, но если я начну в бинокль рассматривать твои штаны в том месте, где сходятся ноги, думаю, ты почувствуешь себя не в своей тарелке.

Я наконец расхохотался. До слез. И ощутил, как немного спало внутреннее напряжение, которое сковывало меня в последние дни.

— Пожалуй, я приму твое предложение и после обеда избавлю тебя от своего присутствия.

— Спасибо небу, — пробурчала Эмма, даже не взглянув на меня, снова погрузившись в работу.

Я еще раз украдкой посмотрел на нее. Невероятно симпатичная женщина и замечательный друг. А также очень способный архитектор.

Исключительно, чтобы не смущать ее, я взял телефон и проверил дату на дисплее. Оказывается, была среда! И это обстоятельство высекло в моем мозгу одно воспоминание: Пьера говорила, что по средам рано освобождается. А двойняшки сегодня уехали на целодневную экскурсию на автобусе в Рим! Все складывалось очень удачно для очередной прогулки по городу. Главное — чтобы у Пьеры не оказалось других планов.

****

На встречу с Пьерой я опоздал минут на десять: задержал позвонивший клиент, с которым мы долго обсуждали внесение изменений в проект. Положив трубку, я схватил свои вещи и ринулся к выходу. Эмма даже рта не успела открыть, хотя ее наверное интересовало, куда я так стремительно помчался. Я улыбнулся про себя. К завтрашнему дню я уже что-нибудь придумаю. Я ведь не собирался рассказывать, что, как мальчишка, тороплюсь на свидание. Во-первых, Эмма тогда вечно будет подшучивать надо мной, во-вторых, пока Пьера оставалась моим секретом, о котором знала только Иоланда, в-третьих, все эти прогулки нельзя назвать «серьезными отношениями», потому и рассказывать не о чем.

Я в буквальном смысле несся по городу. Ветер свистел в ушах, прохожие провожали меня удивленным взглядом и даже расступались перед мной. Так было, пока я не оказался на улице, запруженной туристами. В тот момент я понял, что их в нашем городе слишком много, и перешел практически на шаг, чтобы никого не сбить.

Наконец, запыхавшись, я влетел на Piazza del Duomo и обвел ее блуждающим взглядом. Пьера скромно стояла напротив Дуомо и ела мороженое. В Орвието уже пришло настоящее лето, хотя на календаре май два перевалил за середину. На Пьере был надет легкий цветастый сарафан и белые босоножки, а волосы она убрала в высокий хвост. Я широко улыбнулся и метнулся к ней.

— Прости, меня клиент засыпал вопросами, — извинился я.

— Ничего страшного, я вообще удивилась, что ты сегодня так рано закончил работу.

— На самом деле, меня ассистентка отправила на отдых. Говорит, я стал невыносимым.

— Какие у тебя интересные отношения с ассистенткой.

— Да, иногда кажется, что это она начальник, а не я. — Усмехнувшись, я почему-то вспомнил зеленые глаза Эммы и наш не самый приличный сегодняшний разговор.

Пьера промолчала и устремила взгляд на собор. Странное выражение отразилось в ее серых глазах: будто ясный небосвод на миг закрыли тучи.

— Очень необычная лепнина на портале. Кружевная, — заметила она, внимательно разглядывая собор. — Я каждый раз ее рассматриваю, а после посещения Музея Скульптур — особенно.

Я тоже повернулся лицом к базилике. Над созданием этого музея истории и культуры около трехсот лет трудились лучшие мастера Италии, и собор стал истинным олицетворением триумфа итальянской готики. Остроконечные башенки вонзались в пронзительно-синее небо, а яркая мозаика, украшающая фасад высотой в пятьдесят метров, сверкала на солнце сочными красками. Кстати, на закате мозаика выглядит еще более сказочно, потому что низкие вечерние лучи буквально зажигают ее.

Все эти детали видны издалека и моментально приковывают к себе восторженные взгляды гостей нашего города, которые стоят, задрав голову и открыв рот. Но Пьера говорила о барельефах на четырех пилонах по бокам от входов в базилику. Эти барельефы включают в себя множество тонко проработанных фигур и действительно кружевных декоративных деталей.

— Знаешь, что конкретно изображено здесь? — поинтересовался я.

— В общих чертах. Я же говорила, мне требуется гид, — улыбнулась Пьера.

— Тогда подойдем к первому, самому левому, и я тебе расскажу.

Мы остановились напротив пилона, изображающего древо с гибкими, витиевато переплетающимися ветвями, на которых вылеплены различные сцены.

— Собственно, здесь, если смотреть снизу вверх, изображены все важные события Ветхого Завета: Создание Мира и Человека, а именно Адама, а потом и Евы из его ребра, Земной рай, Грехопадение, Изгнание из Рая, попадание Адама и Евы на Землю, Дароприношение и убийство Авеля, появление Тривиума и Квадривиума, Грамматики и Геометрии, умения читать, а в самом верху ты увидишь Иувала, отца музыки, и Тувалкаина с компасом.

— Ничего себе! Смотри, тут в самом деле Бог вытаскивает у Адама ребро! — воскликнула Пьера, присмотревшись. — Какая тонкая работа!

— И опять обрати внимание на проработку складок…

— Невероятно! Такие маленькие фигурки — и такая точность!

— Второй барельеф — Древо Иессеево.

— Родословное дерево Иисуса? — уточнила Пьера.

Я согласно кивнул и, обсудив с ней некоторые сценки, потянул Пьеру к третьему барельефу, где переплетались сцены Нового Завета. Именно переплетались, потому что изображения заключены в растительные завитки. Затем мы остановились возле четвертого барельефа, повествующего о Конце Света и Страшном суде.

— Но кто автор этих работ? На мой взгляд, они принадлежат руке одного мастера.

— Ты права! — Я восхитился ее наблюдательностью. — Автор — Лоренцо Майтани. И кстати, он увековечил себя здесь, в изображении Страшного Суда.

— Да ладно?! Где?

— Четвертый ряд, фигура с накидкой на плечах. Между прочим, после создания барельефы неоднократно подвергались вандализму, даже со стороны играющих на площади детей. Благо Майтани этого уже не видел, но властям пришлось сооружать защитные плиты.

— Ужас какой… А мозаики выше — чей шедевр?

— Мозаики изображают жизнь Девы Марии и, на самом деле, они не являются оригинальными, которые создал в 1381 году орвиетанский мастер Пьеро ди Пуччьо, потому что их очень много раз реставрировали, если не сказать полностью переделывали. Какие-то из них скопированы с фресок или картин более позднего периода, и это видно по стилю прорисовки человеческих фигур… — рассказывал я, запрокинув назад голову и глядя ввысь. Покосившись на Пьеру, я заметил, что в глазах ее отражается небо, отчего они приобрели синий цвет, почти, как у моей Каролины. — Обрати внимание на розу.

— Я разглядывала ее, когда пришла. Тоже очень тонкая работа. Мастера Орвието просто волшебники. Это ведь не Майтани, верно?

— Нет, — подтвердил я. — Розу создал Андреа ди Чьоне, или Орканья. В центре изображен лик Христа Освободителя, его окружают четыре мозаики — эти в самом деле принадлежат руке Пьеро ди Пуччьо и изображают четырех Учителей Церкви. Ну, а вокруг — бюсты и статуи святых и апостолов, выполненные из травертина. А теперь войдем внутрь. Только сначала я расскажу тебе кое-что любопытное, что ты вряд ли знаешь. Для чего в каждом городе строятся подобные Дуомо?