— Ой, а ты смутилась, вон щеки покраснели. Я тебя смущенной последний раз видел лет тринадцать назад.

— Иди к черту, Леший. Это всего лишь бренди.

«И всего лишь сделка, очередная, может немного странная, но сделка».

— На свадьбу пригласишь?

— Или к черту!

— Пригласишь?

— Если я выйду замуж, то ты будешь свидетелем.

— Заметано. Выберусь в город, костюм себе присмотрю.

— Присмотри, присмотри, он тебе в гробу пригодится, а так и быть приду на твои похороны одинокая и прекрасная в свадебном платье.

— Тебе где постелить? где обычно или в доме для гостей?

— Я поеду.

— После спиртного? На тебя не похоже.

— Я обещаю быть очень осторожной, очень, очень. Про Василькова не забудь.

— Обижаешь. Может тебя все же мой водитель отвезет?

— Дорогу я знаю прекрасно, выпила немного, да и ехать недалеко.


Одиннадцать вечера, время ещё детское, Кира сначала хотела поехать к Вассе, но передумала, в пансионе свой распорядок и, заявившись туда около полуночи, можно устроить переполох, Белозерская уже скорей всего спит или пытается уснуть и не надо ее лишний раз дергать. Ей все равно придется привыкать справляться со своей болью, тут уже Кира была бессильна. А что если?

— Привет.

— Привет, Кира.

— А ты где?

— Дома.

— На квартире или в особняке?

— В особняке, а что?

— Я здесь недалеко, не возражаешь, если приеду?

— Возражаю? Да сейчас от радости головой потолок пробью. Приезжай.

— Охрану предупреди.

«Вот и ещё один встречает на крыльце. Один встречал на деревянном, другой на мраморном. Глупости наговорил Леший, ничуть я не влюбилась, ведь ничего во мне не изменилось, я вижу все его недостатки, следовательно, розовых очков на мне нет, я могу быть без него, могу и прекрасно себя чувствую. Просто он классный любовник, просто у нас договор, просто его дом ближе моего». Он обнял ее и проводил в дом.

«Запах. От нее пахло сигаретным дымом и чужим одеколоном. Кто-то был к ней так близок, что она пропиталась его парфюмом». Ревность мгновенно вспыхнула, но он старался держать себя в руках. «Соглашение не предусматривает верность. Она вольна встречаться с кем захочет и не обязана тебя спрашивать. Это только твои проблемы, что ты ревнуешь. И ты справишься. Или потеряешь ее».

— Надеюсь, не разбудила?

— Я работал. Что-нибудь хочешь?

— Чай.

прошли на кухню, она села за стол, а он стал заваривать чай для нее. Кира сидела на высоком табурете, Холодкова позволила себе на секунду расслабиться в этой уютной кухне и надежной компании, стресс и усталость, накопившиеся за эти дни мгновенно проникли в каждую клеточку тела. Алкоголь прекратил свое тонизирующее действие, и Кире как-то резко захотелось спать, она старалась бороться со сном, но это получалось плохо.

— Иди спать.

— Не, я нормально.

— Сейчас со стула грохнешься.

— Не преувеличивай. Где мой чай?

— Вот.

— Спасибо.

Саврасов сел напротив и смотрел на Киру, она смотрела в чашку, хотя ему казалось, что она уже дремлет.

— День сегодня дурацкий. Меня полдня директор песочил, — пожаловать ему Кира, устало размешивая сахар в чашке. — Так устала. Я не думала, что так устала. Нет ничего хуже, чем пытаться решить неразрешимое, столько сил ушло.

Еще чуть-чуть и она уснет прям за столом. Саврасов взял ее на руки и понес в комнату для гостей, она и не сопротивлялась.

— Ещё к другу ездила, не надо было мне бренди пить.

Он осторожно положил ее на кровать, раздевать он ее не стал, только обувь снял, накрыл покрывалом. «Потом, позже, когда уснешь, раздену, когда я успокоюсь, когда ревность уляжется».

— Что ж друг тебя отпустил? Не мог предложить тебе переночевать?

— Он предложил… и не только переночевать.

— А ты?

— А я…я к тебе поехала. Я так устала, ужас.

Она натянула покрывало и мгновенно уснула.


Кира проснулась и резко села в кровати. Она не сразу поняла, где находится и как здесь оказалась. Как раздевалась, она не помнила, помнила только, что усталость как-то резко на нее навалилась, и бороться совсем не было сил, Саврасов ее отнес в гостевую комнату и все, на этом воспоминания заканчивались. Холодкова вылезла из постели, и прошла в ванную. Волосы пропахли сигарным дымом и сейчас ее это немного раздражало. Кира завернулась в махровый халат и вернулась в спальню. Ее вещи и сумка были аккуратно сложены в кресло, она вытащила телефон и посмотрела время. «А спала-то я всего час, может чуть больше. Вот уж не думала, что эти две недели была в таком напряжении. Как только позволила себе немного расслабиться, тут же и отключилась». У нее так бывало после трудных проектов, когда не спишь ночами, потом она просто ложилась и отрубалась, но всегда она была у себя дома и одна, а тут у Саврасова, даже как-то неловко. Кира бесшумно шла по коридору, вот и кабинет Константина, он все ещё работает, полоска света выбивалась из-под двери. Холодкова пошла дальше, спустилась вниз и оказалась на кухне. Поднос ей не удалось найти, пришлось нести чашки с чаем в руках.

Странный шорох у дверей привлек внимание Саврасова, он распахнул дверь и увидел Киру.

— Чуть не пролила. Ручка тугая, никак локтем не могла ее надавить. Вот чай, с лимоном и огромным количеством сахара.

— Спасибо. Что не спишь?

— Проснулась. А ты все работаешь?

— Работаю, ты же в это время тоже обычно работаешь.

— Обычно да. Можно я здесь побуду, обещаю не мешать.

— Как хочешь.

Константин вернулся за стол, а Кира устроилась в кресле. Она наблюдала за ним поверх чашки, немного усталый, немного не бритый, ее мужчина. «Мой? Мой, но на время; на время, но мой. Вчера большие, но по пять, сегодня маленькие, но по три».

— Иди спать, ты же устала.

— У меня так бывает. Когда сильно устаю или нервничаю, отрубаюсь на время, а потом свежа как майская роза.

— Ты решила свои проблемы?

— Не уверена что решила и не уверена, что правильно поступила, но уже не вернешь. Ты ещё долго собираешься работать?

— Да.

Кира прошлась по кабинету, достала с книжной полки приглянувшийся том и вернулась в кресло. Николо Макиавелли «Государь» она обожала эту книгу. «Ибо умы бывают трех родов: один все постигает сам; другой может понять то, что постиг первый; третий — сам ничего не постигает и постигнутого другим понять не может. Первый ум — выдающийся, второй — значительный, третий — негодный».

«Что-то последнее время все больше негодные умы попадаются: жадные и бестолковые чиновники, не желающие даже понять проблему, главное, чтоб им откат отхватить, и гори всё синим пламенем; бестолковые законы, всегда забывают продумать механизм исполнения этой самой буквы закона, а бедные люди расшибаются в лепешку о бюрократию; надоевшие игры в демократию. Есть же теория, что демократия, ведет к автократии. Пусть уж лучше будут одни и те же, может им надоест хапать, хапать и хапать, и они начнут работать? Нет. Сомневаюсь. «Время светлое настанет, только нас уже не станет». Что-то меня не в ту степь, сейчас раздражаться начну, или ещё хуже разглагольствовать о несовершенстве мира, а это уж самое последнее дело. А может ну ее, эту Родину, и уехать навсегда в Бельгию, бороться с глобализацией, с парниковым эффектом, поддерживать митингующих и помогать сливать молоко в реку? Круглогодично есть устрицы, ведь теперь их там разводят и можно есть не только в месяца с «р», пить пиво. Ездить в Париж на скоростном поезде, когда вздумается, всего-то час в пути, уж приятней, чем московские пробки. Ходить на рауты, петь романсы, рассказывать байки. Может все бросить? Сможешь? Нет. Вот и не строи предположений, читай дальше».

Из всех зверей пусть государь уподобится двум: льву и лисе. Лев боится капканов, а лиса — волков, следовательно, надо быть подобным лисе, чтобы уметь обойти капканы, и льву, чтобы отпугнуть волков. Тот, кто всегда подобен льву, может не заметить капкана. Из чего следует, что разумный правитель не может и не должен оставаться верным своему обещанию, если это вредит его интересам и если отпали причины, побудившие его дать обещание. Такой совет был бы недостойным, если бы люди честно держали слово, но люди, будучи дурны, слова не держат, поэтому и ты должен поступать с ними так же. А благовидный предлог нарушить обещание всегда найдется. Примеров тому множество: сколько мирных договоров, сколько соглашений не вступило в силу или пошло прахом из-за того, что государи нарушали свое слово, и всегда в выигрыше оказывался тот, кто имел лисью натуру. Однако натуру эту надо еще уметь прикрыть, надо быть изрядным обманщиком и лицемером, люди же так простодушны и так поглощены ближайшими нуждами, что обманывающий всегда найдет того, кто даст себя одурачить». Эту науку Кира хорошо усвоила в Академии, и блестяще применяла ее на практике, через скольких она переступила, когда шла наверх, сколько лживых соглашений заключала, сколько лицемерия было в ее поступках, «любой ценой вверх и только вверх» учили ее, и она шла, шла, сметая все на своем пути. государь должен бдительно следить за тем, чтобы с языка его не сорвалось слова, не исполненного пяти названных добродетелей. Пусть тем, кто видит его и слышит, он предстает как само милосердие, верность, прямодушие, человечность и благочестие, особенно благочестие. Ибо люди большей частью судят по виду, так как увидеть дано всем, а потрогать руками — немногим. Каждый знает, каков ты с виду, немногим известно, каков ты на самом деле». То, что сейчас называют пиаром, выражено в этих строках. «Адресовано Лоренцо Медичи, правда, не Великолепному, а первому Герцогу Тосканскому, но от не оправдал ожиданий, а читать нужно каждому, у кого хоть немного есть серого вещества, это на века, это мудрость и простота, гениальная простота. Как и была в управлении Лоренцо Великолепного. Опять Лоренцо, он меня преследует». Ее Лоренцо упорно смотрел в монитор и правил своим государством, и он знал мудрость Николо Макиавелли, он знал много чего, он странным образом знал ее лучше, чем она себя. Они были так похожи, и так несхожи, он собирался «получить всё, что хотел», и она знала, что он не остановится, он будет уничтожать, угрожать, ломать, в этом они были похожи, и она была готова к этому, но … но он с ней был другим, терпеливым, нежным, заботливым, словно с ней он мог быть самим собой, с ней он мог сохранить, то хорошее, что в нем было и ещё не исчезло, она когда-то так и сделала, а он этого не понимает. А если рассказать, поймет? А она, может она себе позволить быть слабой? Она никогда не была хорошей, в ней всегда было столько всего, она прекрасно знала темноту внутри себя, мало кому известную, спрятанную и ждущую.