Вот только с того памятного разговора его сны приобрели отвратительное свойство незавершенности. По утрам он просыпался с больной головой, в странном, неприятном напряжении, и пытался, но не мог, вспомнить, что же ему снилось.

Сны ускользали, стоило ему лишь открыть глаза, оставляя после себя противную неудовлетворенность. Он, как нормальный, полный нерастраченных сил мужчина, приписывал это слишком долгому воздержанию и считал дни, оставшиеся до свадьбы, совершенно уверенный, что первая же ночь с Элен излечит его от мерзкого чувства раздвоенности.

Пока он боролся с собой, закончилось первое действие, и публика принялась исступленно аплодировать. Встрепенувшись, Дюмон тоже сделал несколько неуверенных хлопков и вновь опустил руку на спинку сиденья Элен, чуть касаясь ее оголенных плеч своими сильными пальцами.

Понимающе усмехнувшись, невеста нежно положила ладонь на рукав его пиджака.

— Милый, у меня к тебе маленькая просьба. — В ее голосе сквозила мягкая фривольность, граничащая с кокетливым обещанием.

Поль повернул к ней голову и вопросительно заглянул в ее прелестные глаза. Прежде она никогда ни о чем его не просила, и его сердце забилось сильнее в ожидании того, что обещал ее воркующий голосок.

— Понимаешь, у меня возникла идея совместить полезное с приятным. Мне нужно привезти в небольшой провинциальный музей невдалеке от Байо несколько антикварных вещей. Лучше всего сделать это завтра, а, поскольку завтра пятница, мы вполне могли бы провести выходные вдвоем на берегу Ла-Манша. Там удивительные места, и музей в прекрасном состоянии, и парк. У шато такая богатая история. Может быть, ты отвезешь меня туда?

Поль сразу понял, что это означает. Он еще никогда не оставался с Элен вдвоем в соответствующей обстановке. Не сказать, чтобы он не делал попыток, но Элен всегда красиво уходила от ответа. И вдруг подобное предложение! Хотя чего тянуть, если теперь они почти женаты…

Кровь у него тут же закипела, и он, естественно, немедля согласился. Элен посмотрела ему в глаза многообещающим взором, и по его телу пробежал восторженный холодок предвкушения. Не медля, позвонил своей секретарше, отменил пару назначенных на пятницу встреч. Утром мчался на север, погрузив в багажник пенопластовый ящик с музейными вещами и с удовольствием поглядывая на невесту, удобно устроившуюся рядом на пассажирском месте.

В отличие от Поля, одетого в обычные черные джинсы и синий кашемировый свитер, на Элен был элегантный дорожный костюм из плотного твида в мелкую серо-зеленоватую клетку классического английского покроя от Пьера Кардена, и выглядела она истинной леди.

Чтобы не скучать, Дюмон нашел музыкальный канал, и они с удовольствием слушали классическую музыку, изредка обмениваясь впечатлениями о вчерашнем спектакле. Дорога была вполне сносной, видимость нормальной, асфальт сухой, и через какие-то три часа, миновав Байе, они уже были на месте.

Элен Форж, как представителя департамента, встречал лично директор музея. Чтобы гость не томился, слушая их узкопрофессиональные разговоры, мсье Марч вызвал младшего научного сотрудника. Представил его как Жан-Пьера и попросил показать Дюмону их парк, предварительно извинившись за то, что на дворе сейчас осень, а не лето, когда парк сияет своим великолепием. Полю никуда идти не хотелось, но Элен просительно улыбнулась жениху, и тот послушно пошел вслед за провожатым.

Невысокий и толстенький Жан-Пьер явно смущался в присутствии известного посетителя. Он несколько путано принялся рассказывать об истории поместья, но Поля совершенно не заинтересовал давно вымерший род маркизов Д’Артуа.

Видя откровенную скуку порученного ему гостя, Жан-Пьер виновато признал:

— Не думаю, чтобы вам было здесь интересно. Таких замков во Франции множество. Вполне возможно, что у вас такой же.

Поль кивнул. Его родители и впрямь жили в очень похожем шато, но только на юге Франции. Его больше волновал миг, когда он сможет уложить невесту в свою постель и прижаться губами к ее обнаженной груди.

Задумавшись о соблазнах ожидавшей его ночи, Поль рассеянно двинулся за приставленным к нему сопровождающим, почти не слушая объяснений музейщика. Перед его внутренним взором непрерывно маячило обнаженное тело Элен. Он уже почти воочию слышал ее томные вздохи и предвкушал собственный сладострастный экстаз.

Так они дошли до небольшой площади, замощенной бугристым булыжником. Встав посредине, Жан-Пьер молитвенно сложил руки на груди. Этот довольно необычный в современном молодом человеке жест привлек насмешливое внимание Поля, и он услышал:

— А это дворцовая площадь, как ее называли окрестные крестьяне. Здесь проводили различные деревенские праздники, и церковные, и светские, и здесь же в девяносто третьем казнили на гильотине окрестных дворян. Тех, кто не успел скрыться.

Это было так знакомо, что Поль лениво пожал плечами. Но, чтобы не обидеть взволнованного экскурсовода, поинтересовался:

— А кто был последним владельцем шато?

— Виконт Поль де Мариньи. Он получил его в приданое за женой, Николь Лавалье. Они тоже были казнены здесь. По преданию, они очень любили друг друга.

Услышав знакомые имена, Поль передернулся и нервно усмехнулся. Вот и отгадка безумных речей той неуравновешенной девицы. Видимо, она или сама здесь побывала, или прочитала где-то об этой трагической истории, и вообразила себя Николь. Ну, а поскольку он тоже Поль и тоже француз, то, естественно, вполне может заменить собой погибшего де Мариньи. Во всяком случае, в воображении той девицы с неустойчивой психикой. Но он не помнил даже, был ли у него в родословной кто-то из рода де Мариньи.

Жан-Пьер увлеченно продолжал экскурсию, рассказывая о том, что здесь было во времена Директории и Наполеона Бонапарта, но Поль его уже не слушал. Широкими шагами пересекая площадь, он хотел пройти к большому мраморному обломку, стоявшему на обочине, чтобы прочитать высеченные на нем имена.

Но на возвышении перед камнем он вдруг пошатнулся. Его замутило от запаха свежей человеческой крови. И не просто крови, а крови Николь. Сердце так заболело от отчаяния и горя, что он был рад взойти на гильотину. Раз он ничего не смог сделать, чтобы спасти жену, то единственное, что ему осталось — это умереть вместе с ней…

Голос Жан-Пьера с трудом прорвался сквозь затмившую разум пелену:

— Что с вами, мсье Поль?

Очнувшись, Дюмон дикими глазами уставился на собеседника. Действительно, что это с ним? Похоже, он только что побывал в совершенно другом времени. Но тем не менее это был он, Поль.

Посмотрел вокруг мутноватым от переживаний взглядом. Всё вокруг было как прежде, до этого фантасмагорического путешествия во времени, — тот же старый парк с осыпающейся листвой. Почудилось? Решив разобраться в противоестественных видениях, сердито, будто тот был виноват в его галлюцинациях, потребовал у Жан-Пьера:

— Расскажите мне поподробнее о де Мариньи и его жене.

Панически решая, стоит ли пригласить врача для невесть с чего побелевшего экскурсанта, Жан-Пьер с беспокойством произнес:

— Да я о них знаю немного. На эту тему никаких специальных исследований не проводилось. Всё на уровне легенд. Говорят, что виконт был за границей, когда его земли отошли Республике. Его жена, Николь де Мариньи, оставалась здесь, в шато. Он подготовил ее побег, но она была выдана своей горничной. Де Мариньи мог бы скрыться, но не стал. И погиб вместе с женой. Вот и всё, что я знаю.

Кивнув головой, Поль пошел прочь, сказав сопровождающему, что прогуляется по парку в одиночестве, надеясь обрести спокойствие подальше от этого места. Быстрое движение обычно приносило ему облегчение, но это явно был не тот случай. Он с всё той же угнетающей тяжестью на душе шел довольно долго, пока не вышел на утес, с которого открывался прекрасный вид на пролив.

Присев на выступающий из земли камень, попытался логически обосновать свое непонятное поведение. А может, Николь, Лорен, или как ее там, незаметно что-то ему внушила? Но это было так неправдоподобно, что Дюмон поморщился, недовольный столь недостойной попыткой переложить ответственность за странные видения на непричастного к ним человека. Скорее всего, это просто перенапряжение.

Он слишком много работал в последнее время, стараясь сделать всё заранее, чтобы освободить время для свадьбы и последующего за ней медового месяца. И твердо попытался убедить себя: конечно, это так, ведь больше с ним ничего подобного не происходит.

Опершись подбородком о кулак, он принялся смотреть на едва видимую среди камней тропинку, по которой вполне можно было спуститься вниз. Внутри что-то томительно заныло, будто напоминая о чем-то, о чем он забыл, и он вдруг увидел себя в утлом рыбацком баркасе. Вокруг кипело штормившее море, и баркас мог перевернуться в любую минуту. Но его беспокоило вовсе не это. Все его мысли были устремлены к берегу, где виднелись две женские фигурки.

Николь с присущей ей грацией, изогнувшись под каким-то немыслимым углом, готова была вбежать в воду, но ее удержала вторая женщина, в которой он узнал Марселлу. Сердце сразу заныло. Зачем она здесь? Ничего хорошего от нее он не ждал, но Николь, с ее наивной верой в людей, вполне могла решить взять ее с собой. И всё рассказать.

Ему захотелось самому сесть на весла, но это было бесполезно — шторм всё равно не дал бы ускорить движение. Когда до берега оставалось каких-то шестьдесят метров, сверху, с утеса, как горошины скатились парни в красной форме национальных гвардейцев. Николь завопила от ужаса, маша ему руками, чтобы он немедленно уплывал.

Гребцы тотчас повернули назад. Но де Мариньи не мог оставить жену. Сделав шаг, он оказался по пояс в ледяной воде. Преодолевая сопротивление волн, пошел навстречу верной гибели.

Едва он достиг берега, как у него вырвали шпагу и принялись избивать. Лицо Николь было полно смертного ужаса, и она шептала только одно: «Зачем? Зачем? Зачем?» Марселла была молчалива и угрюма, хотя за секунду до своего прыжка он видел, как ее лицо освещала злорадная усмешка. Что ж, она не хотела его смерти. Только Николь…