— Отец! Лучше мы сходим в магазин! — дуэтом предложили они.

— Вы? — удивился он.

— Отец, мне кажется, сейчас очень удобный случай, — скороговоркой произнес смышленый Бету, как будто опасаясь, что его смелость может иссякнуть.

— Чтобы подойти и взять маму за руку! — закончила сестра его мысль. Эта малышка не уступала своему братцу в проницательности и тонком понимании психологических нюансов.

— Подойди к ней! Подойди! — подбадривал и вместе с тем настаивал Бету, вселяя в отца уверенность.

Берджу был благодарен своим заботливым и понимающим детям.

«Что бы я делал без них?» — подумал он и, не сказав ни слова, решительно вошел в хижину.

«Внимай полезной речи, пусть она исходит от ребенка; не слушай дурных речей, пусть они исходят от старика».

Медленной походкой влюбленный подошел к Аните, которая как бы почувствовав решимость, исходившую от приближавшегося к ней высокого и статного мужчины, заволновалась, бросила тряпку и принялась вытирать полотенцем руки. Берджу мягко дотронулся до ее плеча. Она, не оборачиваясь к нему, опустила голову… А он, сам не понимая, откуда у него появилось столько храбрости, заговорил нежно и страстно:

— Я люблю тебя больше всего на свете, я не могу больше жить без тебя, я умру, если потеряю тебя! — частил он, произнося слова влюбленных, которые всегда банальны и тем не менее вечны, как сама любовь. Не дожидаясь ее реакции на свои слова, он, как нашаливший подросток, выскочил из дома вне себя от радости.

Через несколько минут Берджу вернулся, сияющий. У него на глазах стояли слезы, слезы таинственного восторга, слезы его любящей и чистой души. Он снова подошел к Аните и услышал ее неровное дыхание. Ее черные глаза, как зеркало, отражали все, что переживал Берджу. Ему стало весело и немного страшновато. Радость томительно разливалась в нем, и он громко запел, мягко пританцовывая:

И в мечтах, и во сне

Вижу только тебя.

Мое сердце пылает огнем,

На глазах пелена.

Умираю, любя.

Признаюсь в пораженье своем.

Я люблю! Я люблю!—

Повторяю сто раз.

Подари же мне «Да», дорогая!

Жизни нет для меня

Без твоих дивных глаз,

Без тебя я себя потеряю!..

Анита, оживленная и сияющая, как Бенгальский залив весенним утром, кружилась в танце рядом с Берджу. Только им, этим счастливым влюбленным, было известно, как помогает древнее искусство пения и танца совершить великую тайну признания.

Он взял ее за руку.

— Анита, будьте моей женой… если…

Она резко обернулась к нему и поглядела на Берджу широко раскрытыми глазами, в которых комедиант увидел то, чего нельзя высказать никакими словами. Ему показалось, что они одни во всей Вселенной, во всем мире…

Спустя неделю в храме Вишну, у священного огня совершался обряд бракосочетания Аниты и Берджу.

Брахман, провозглашая мантры, бросал в огонь масло гхи и лепестки роз. Жених надел на шею невесты обручальное ожерелье — мангаль-сутру, которое представляло собой нитку черных и золотых бусинок. Бету омыл ноги новобрачных водой, налитой в небольшой металлический таз.

На Аните сияло великолепное красное сари, к краю которого был привязан белый шарф, перекинутый через шею Берджу. Жених и невеста обошли семь раз вокруг священного огня…

Брачный пир, на который собралось много друзей Берджу, был устроен в соседней деревне, у дяди Виджая, где не так давно артист и его сын Бету слушали стихи и песни крестьян под ритмическое постукивание барабанов после уборки урожая риса.

Здесь был и Манни, торговец фруктами, любимец Божанди, и мясник из касты паси — человек, глубоко уважаемый Бахадуром, а также ремесленники, кожевники из касты чамар. Веселилась вся деревня — отовсюду слышались песни: это крестьяне разделяли радость новобрачных.

— Наконец-то наш великий артист, — сказал дядя Виджай, покачиваясь с чашкой чараса в руке, — женился! Его дети обрели добрую мать, а наш Берджу — прекрасную супругу. Да хранит вас бог Кришна — аватара Вишну, дорогие мои! Я прошу выпить за здоровье молодых!

Шум, музыка, веселые голоса, стук барабанов не затихали до утра…

На третий день после свадьбы, на базарной площади, окаймленной тенистыми пальмами, семья Берджу дала представление для всей деревни. А потом целую ночь, ясную и теплую, все гуляли и наслаждались радостью общения, забывая все на свете беды и горести.

Бахадур чутко и верно охранял порядок. Его аппетит был удовлетворен по заслугам. Божанди шалила больше, чем обычно. Дядя Манни, хватив лишнего, уснул на табурете, прислонившись к стене. На коленях у него, свернувшись калачиком, дремала Божанди, утомленная бесконечным весельем…


Автобус, медленно перевалив через мост, помчался по проспекту Виктория. Анита сидела на переднем сидении, окруженная плотной стеной пассажиров. Было душно и жарко. Она ехала в кинотеатр «Эрос», где ее ждала многочисленная публика. Афиши были расклеены уже давно, а билеты — все проданы. Как всегда перед выступлением, сердце ее замирало. Все домочадцы, кроме мужа, который не смог присутствовать на выступлении, ехали с ней.

— Смотри, Бахадур, охраняй нашу великую артистку! Не спускай с нее глаз! — приказал Берджу, провожая их.

Автобус остановился перед железнодорожным переездом. Наконец шлагбаум, мерцая красным глазом, медленно пошел вверх. Анита услышала удаляющийся грохот товарного состава, и ей сдавило грудь. Свет прожектора ослепил глаза. Она прикрыла их. Голова закружилась, и ее стало подташнивать.

«Не здесь ли я упала тогда на рельсы?» — с ужасом подумала она и ценой неимоверных усилий отогнала эти жуткие воспоминания. Вскоре ей стало легче. Она пришла в себя. Захотелось пить.

Они выехали на Гарден-роуд и остановились недалеко от «Эроса». Вышли почти все пассажиры автобуса, которые приехали на выступление Аниты. Дети и четвероногие спутники артистки не в меру разгалделись, и она принялась успокаивать их:

— Тише, тише, дети! Не дай бог, меня узнают. Шуму не оберешься! — и она ласково погладила их по волосам. — Стойте здесь, а я пойду, выпью воды.

— Божанди, ко мне! — скомандовал Бету, и священный хануман ловко очутился у него на плече. — А ты, Бахадур, жди нас у той палатки! — и он указал, куда ему следует идти. — Держи! — развернув бумажный пакет, Бету вручил верному псу его любимое лакомство — баранье ребро.

Бахадур, сжав челюстями подарок, отправился к палатке в сел на задние лапы, предусмотрительно прижав свой ужин левой передней. Божанди махнула ему кистью правой руки с оттопыренным хватательным пальцем, издав победный крик. Она гордо взгромоздилась на плечо Бету, который скрылся с ней в дверном проеме кинотеатра.

«Хорошо быть священным животным, особенно хануманом! — думал с грустью Бахадур, извлекая из-под лапы кость, — везде им дорога, даже в этот шумный сарай».


Решив во что бы то ни стало заработать денег на учебу Бету, Анита возобновила выступления.

— Бету может сразу пойти в четвертый класс! — как-то сказал Берджу, — читать и писать он умеет. Много знает по истории, географии, фольклору… и математик он у нас неплохой! Считает не хуже любого банкира! Так ведь, Бету? — и он, похлопав сына по плечу, весело засмеялся.

— Конечно, отец! Я мог бы и в пятый сразу!..

— Нет, Бету, не надо торопиться! Лучше в четвертый! А то ты сразу слишком далеко уйдешь от меня! — серьезно посоветовала ему Алака. — Я ведь только через год пойду в школу, да, мама? — она подняла свои милые глазки на Аниту. Ее круглое личико, обрамленное кудряшками, светилось.

— Конечно, доченька! — Анита, охваченная нежным материнским чувством, обняла и прижала к себе девочку, не ведая о том, что это — ее родная дочь, которую она выносила во чреве своем…

Берджу взглянул на жену и Алаку и невольно вздрогнул: они показались ему похожими друг на друга, как две капли воды…

«Что это со мной? — подумал он. — Что за бред?» — и быстро вышел из комнаты.

Процветает та семья, где счастлива женщина, — гласит народная мудрость.

Легкая пелена счастья, как предутренний туман, подсвеченный розоватыми лучами восходящего солнца, окутала бедную хижину уличного комедианта.

Анита была прекрасной хозяйкой. Все домашние слушались ее беспрекословно. Любовь объединяла их. Счастье Аниты становилось все более ощутимым и полным. Но временами молодую женщину вновь охватывало беспокойство. Память больно стучалась в ее усыпленное сознание. И она делала над собой неимоверные усилия, чтобы припомнить то место, где бросилась под поезд… и где оставила ребенка.

«Подобрал ли ее кто-нибудь? Или она умерла?! Бедное мое дитя!» — думала несчастная мать, и ее глаза наполнялись горькими слезами, а сердце все более и более противилось великому врачевателю — времени. Вопреки логике и обстоятельствам, она никак не могла забыть дочурку и всего, что с ней произошло… Снова и снова вспоминала Анита все три попытки своего самоубийства, от которых ее спасало лишь провидение.

«Зачем?» — возникал в ее голове безумный вопрос, который она резко отгоняла прочь.

«Чего мне еще желать? У меня есть дети. Господь отобрал у меня родную дочь, но воздал сторицею, послав мужа, сына и дочь. Пусть у женщины нет украшений, муж — лучшее ее украшение», — размышляла она, тщетно стараясь уснуть лунными ночами, и лишь ненадолго забываясь тяжелым сном после ухода ночного светила.

Она вставала раньше всех, до восхода солнца, когда было еще прохладно, обессиленная бессонницей, и изо всех сил старалась, чтобы этого не заметили домочадцы. Она пила кофе, умывалась холодной водой и делала легкие упражнения. Берджу и дети заставали ее уже бодрой и свежей, когда она лучшим малабарским сандалом ставила себе на лоб тику — кастовый знак и украшение всякой индийской женщины, говорящий о том, что ее утренний туалет закончен.