Туман был такой, что он едва не столкнулся с Лилей. Ему надо чаще отрывать глаза от земли, там, под ногами, ничего интересного.

— Привет, — девушка улыбнулась ему. — Решил немного поучиться?

— Да. Света пригрозила, что оставят без аттестата.

Дальше они пошли рядом, и это было здорово. Он шёл рядом с самой хорошей девчонкой на свете. Наверное, это лучшее, что произошло с ним за последние дни.

— Как мама, не лучше?

Он покачал головой, нет.

— Ну, ты не расстраивайся, Никит, вылечат.

Почему так короток их совместный путь? Вот уже и школьные ступеньки, знакомые с первого класса, пять серых, немного щербатых ступенек. Никита потянул на себя ручку двери, пропуская девушку вперёд.

— Если тебе что-то понадобится, я рядом, — Лиля на секунду остановилась. — Совсем рядом, за соседней партой, — улыбнулась она, и Никита почувствовал, как нежность затопила сердце.

— Спасибо, — он был растроган, хоть и не подавал виду.

Лиля ушла, староста Татьяна отчаянно махала ей рукой, стоя у гардероба. Народу в вестибюле — яблоку негде упасть. Девчонки облепили большое зеркало, вытягивали шеи, пытаясь рассмотреть своё отражение среди других лиц. Кто-то тайком доставал помаду, чтоб быстро мазнув по губам, сразу убрать в рюкзачок заветный тюбик. Беззаботная малышня, весело толкаясь, стайками растекалась по классам первого этажа, солидные старшеклассники степенно поднимались по лестнице наверх, в свои «взрослые» кабинеты. Никита любил свою школу, и она, кажется, отвечала ему тем же, как друга, встречая по утрам распахнутой настежь дверью класса.

Едва отсидев четыре урока, изучив во всех подробностях новую голубую блузку Лили, он отправился в больницу. А вдруг сегодня скажут, что маме стало лучше, и он на радостях устроит дома настоящий пир с тортом и кока-колой. Но пира не будет… Опутанная проводами, мама лежала под капельницей, бледная, с лихорадочно блестевшими глазами. Никита старался не замечать её тонких неподвижных рук, замерших поверх одеяла; казалось, в них совсем не осталось сил…

Он начал рассказывать о школе, следя за тем, чтоб голос звучал бодро, но успел произнести лишь несколько слов, как в дверь постучали. Посетителем, как ни странно, оказался Алинкин отец. Увидев его, мама попыталась приподняться и сесть, и это её беспомощное движение резануло по сердцу — Никита увидел, как она слаба.

Откинувшись на подушку, она неловко поправила волосы и потянула на себя одеяло.

— Никита, — сказала она, — принеси воды. Свежей…

Он кивнул, схватил с тумбочки кружку и вышел. Ушёл, понимая, что вода — это просто повод. Будет сказано то, что сын не должен услышать? Что-то не для его ушей? Но что?

Никогда бы не пришло ему в голову, что там, в палате разыгрывалась настоящая трагедия…

— Маргарита… Родная моя… Я только узнал… Случайно… — встав на колени у кровати своей любимой женщины, он целовал её тонкие пальцы. — Как ты, милая?

— Сам видишь… Иван, поэтому я пришла к тебе тогда… Может, ты моя лебединая песня. Последняя… Люблю тебя… Знай это…

Слезинка замерла на её длинных ресницах, потом, задрожав, медленно покатилась по белой щеке. Сглотнув, Иван осторожно коснулся этой сверкающей капли, стёр её пальцем. Он смотрел на Маргариту горестно и растерянно, не зная, что сказать.

— И я… С первого взгляда… — произнёс наконец. — Тебя невозможно не любить… Ты всё, что мне нужно в этой жизни…

— Встань, Никита может войти, — она поморгала, прогоняя слёзы. — Знаешь, так хорошо, что ты пришёл… Увидев тебя, я на минутку стала счастливой…

Она дала волю слезам, а Иван целовал её мокрые щеки, шепча, что скоро она поправится и они обязательно будут счастливы.

— Ты только выздоравливай быстрее. Ради меня…

Внезапно Маргарита успокоилась, приложила полотенце к лицу, стирая следы своего горя.

— Послушай. У меня к тебе просьба… Если что, пригляди за Никитой, ладно? Один он останется. Обещаешь?

Он кивнул.

— Но ты не должна такое говорить…

Жестом руки Маргарита остановила его.

— А теперь поцелуй меня и иди… Пусть Никита не видит нас… такими. Иди.

Всю нежность и любовь вложил он в этот поцелуй. Ивану хотелось кричать о несправедливости мира и крушить его, этот жестокий, неправильный мир. Подойдя к дверям, он остановился, чтоб ещё раз взглянуть на Маргариту.

— Иван… На всякий случай, прощай…

Как шелест осенней листы прозвучал её тихий голос…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Это проклятый, чёрный-пречёрный день начался для Никиты как обычно. Он устроил себе завтрак из трёх классных, с краковской колбасой и сыром бутербродов, которые так хорошо сочетались с большой чашкой кофе с молоком. Ел не спеша, с аппетитом, присущим молодому, растущему организму, параллельно листая учебник истории. Историю Никита любил, и заслуженные пятёрки по любимому предмету всегда красовались в его дневнике.

За голубыми кухонными шторками день разгорался медленно, неохотно, но вдруг — о, чудо! — выглянуло солнце, редкий гость в хмуром ноябрьском Питере. Никита подставил лицо холодным неярким лучам, думая, что это хороший знак. Да, наверное, слова «всё будет хорошо», которые часто повторяли ему — не просто дежурная фраза.

Повеселев, он покидал в подаренный Алинкой рюкзачок учебники и тетрадки, проверил финансы. Хватит, чтоб купить маме апельсинов. Даже если она есть не будет — один только вид их оранжевых бочков немного поднимет ей настроение.

Цепочка маленьких радостей продолжилась и в школе — на уроке истории улыбающийся учитель поставил Никите «отлично» за его рассказ о культе личности Сталина, и Лиля тепло улыбнулась ему, когда он возвращался от доски на место. Теперь остаётся дождаться хороших новостей о маме, и Никита поверит — высшая справедливость всё же существует на земле.

С этой верой в хорошее и доброе он открыл дверь в отделение кардиологии.

— Посиди здесь, сейчас врач подойдёт, — дежурная медсестра поднялась из-за стола ему навстречу.

Удивившись, Никита бросил на неё вопросительный взгляд, силясь прочитать что-то на её лице, но женщина быстро отвела глаза.

Она ушла и быстро вернулась с врачом, с тем самым, немолодым, которому Никита так верил. Остановившись рядом, они переглянулись. Он тоже встал, и оранжевые апельсины мячиками поскакали по коридору, вырвавшись из выпущенного из рук пакета. Но люди в голубых халатах не обратили на это никакого внимания, стояли молча, и от этого зловещего молчания и невесть откуда взявшегося дурного предчувствия у него похолодела спина, словно кто-то сверлил её сзади недобрым взглядом.

— Ты должен быть мужественным… — произнёс, наконец, доктор и положил руку ему на плечо. — Случилось страшное… Прости нас, брат… — он еле выговорил эти слова.

Не-е-т! Ошеломлённый, Никита хотел заткнуть уши, не желая слышать о том, чего не может быть… Он выставил вперёд задрожавшую руку — пусть замолчит, пусть не продолжает, он не будет слушать этого злого человека, нет! Ужасные слова кружили где-то около, ещё не задевая сознания… Никита, как мог, старался не пустить их к себе, но через секунду они всё же ворвались в душу, больно вцепились в неё мёртвой хваткой, разрывая в мелкие клочья…

Врач хотел ещё что-то сказать, но его лицо сморщилось, как от сильной боли, он развернулся и пошёл прочь, а Никита, замерев, смотрел в его сгорбленную спину, ожидая чуда. Боже, если ты есть на свете, не допусти, чтобы это было правдой…

Медсестра обняла его, прижала к себе, гладила по голове, шепча что-то тихо. Страшная правда наконец дошла до Никиты, невыносимо горькая, она заполнила собой всё. Уничтожила его надежды, его веру и этот утренний лучик солнца, обещавший так много. Он зарыдал, громко и беспомощно, как в детстве и, вырвавшись из рук женщины, помчался по коридору. Размазывая слёзы, которыми плакала его душа, быстро убегал из этого страшного места туда, где нет горя, где нет смерти, где его любят и ждут. И вдруг понял, что такого места больше нет…

Выскочив на улицу, Никита увидел Алину и её отца, быстрыми шагами приближавшихся к больнице. Нет, ему не нужен никто! Развернувшись, он помчался в другую сторону. Как раненого зверя, беда гнала его в укрытие, в безлюдное место, где можно без стеснения, без чужих глаз выплакать своё горе.

Где его мотало в тот день, Никита не помнил. Дворы, улицы, подъезды — какая-то сила гнала и гнала его вперёд. Увидев его слёзы, за ним увязался сердобольный мужичок бомжеватого типа, ошивающийся у магазина. Он схватил Никиту за руку, крепко, не вырваться, повёл куда-то вглубь двора. Там, в бледном свете фонаря, жестом фокусника достал из кармана бутылку водки, заставил выпить. Сделав глоток, Никита поперхнулся, но мужичок оказался настойчив, приговаривая, что нет лучшего лекарства от горя, чем это, заставил сделать несколько хороших глотков…

И мир стал другим. Опустившись прямо на холодную землю, Никита привалился к обшарпанной стене гаража и закрыл глаза.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Странные незнакомые звуки, словно дикий зверь драл когтями свою жертву, разбудили Никиту. Он разлепил глаза, успев удивиться сложности этой задачи, и вздрогнул от неожиданности — глазами-бусинами на него уставилась старая седая крыса, нагло продолжая свою возню на полу. Никита пошевелил рукой, и крыса быстрой тенью метнулась в темноту угла. Он завозился, пытаясь встать с грязного дивана — тело отозвалось тянущей болью. И голова, страшно болела голова, казалось, маленькие черти плясали там, внутри, по воспалённому мозгу.

Где он и что с ним? Сев на диване, Никита бросил взгляд вокруг. Маленькое помещение смело можно было назвать каморкой, и это был бы комплимент для убогой комнатушки с низким потолком. Как оказался он в этом подвале? Мысль о том, что случилось вчера, пришла не вдруг, но появившись, ударила молнией. Сердце застучало так сильно, будто пыталось сломать грудную клетку и наконец-то вырваться на волю. Ужас охватил его…