— Долго еще?

— Да-а, выносливости у вас маловато… — констатировал художник.

— Как вы сексом занимаетесь…

— Это у меня получается гораздо лучше, чем ходить по лесу, — с ухмылкой ответила я.

— Да? — мужчина повернулся, сверкнув глазами. — А вы не боитесь гулять с незнакомым мужчиной по темным лесам?

— Смотря, какие у него намерения. У вас я пока вижу одно: вымотать меня длительными прогулками. К сожалению…

Мужчина рассмеялся, но ничего на мою провокацию не ответил.

— Все, пришли, — художник остановился, снимая с плеча треногу и сумки.

ГЛАВА 9


Мы оказались на краю острова. Между нами и тем берегом была непроходимая пропасть: скалистые склоны, низкие, тянущиеся по земле березы, поросшая мхом низина. До дна перехода можно было добраться если только с альпинистским снаряжением. Хотя, если жизнь тебе надоела, то можно попробовать сползти вниз на попе (или как там сложится, с учетом крутости спуска). Где-то внизу раздавались глухие, с эхом, всплески воды.

Я даже не решилась подойти к краю — всегда боялась высоты. Но даже с расстояния пяти метров было видно, что внизу только пропасть. И опасность, которую она таит в себе. Теперь понятно, почему нам строго запретили пытаться переправляться на тот берег.

Звуки из деревни отстали от нас на середине пути, и казалось, что на острове мы совершенно одни. Одни посреди дикой, нетронутой людьми природы. В кронах сосен, позади нас, выл ветер. Впереди рябили ряды берез и осин. Я запрокинула голову, и заметила, как с одного дерева на другое перелетела огромная птица.

— Кажется, что мы одни в целом мире, — сказала я, не опуская голову.

— И это прекрасное чувство, — отозвался мужчина.

Я чувствовала на себе его взгляд. И это возбуждало. Я облизнула пересохшие губы. Но когда я повернулась к мужчине, он тут же отвел взгляд. Хотя готова поклясться, что он рассматривал мою фигуру. Художник установил треногу, и выровнял для моего роста.

— Приступайте.

После того, как он бросил эту короткую фразу, он решительно пошел к самому краю обрыва, и беззаботно уселся, свесив ноги над пропастью.

— Вернитесь обратно! Вдруг берег «поплывет! — я шагнула к нему, но мужчина движением руки остановил меня.

— Вот это и нарисуйте.

— Я не буду рисовать! Вернитесь! Слышите, там камни посыпались!

— Значит, рисуйте быстрее, — усмехнулся художник, глядя вниз, в бездну. — Я хочу, чтобы вы рисовали интуитивно. Что вы сейчас чувствуете?

— Мне за вас страшно! Пожалуйста, вернитесь! — со слезами в голосе ответила я.

— Почему вам за меня страшно?

— Потому что там камни внизу, и спуск крутой. Вы что, не видите? Если вы упадете, то разобьетесь!

— Это и рисуйте. Человек, который вам нравится, оказался на краю обрыва, и это угрожает ему гибелью. Нарушайте правила! У вас нет времени на построение композиции и ожидание хорошего света.

— Пожалуйста, — заскулила я, и сделала шаг к художнику.

— Вы вынуждаете меня сделать ЭТО, — мужчина улыбнулся, и сдвинулся еще ближе к краю.

Я показала руками, что согласна, лишь бы он больше не делал движений. Начала по правилам строить центр композиции, но руки дрожали, и я довольно грубо высказалась.

— Вы идиот!

— Есть немного. Не отвлекайтесь.

Я снова подняла глаза, и заметила, как на фоне, вдалеке, кружит эта огромная птица. Не разбираясь в породах птиц, я почему-то сразу решила, что это хищник. Черная, в длинными крыльями, быстро планирующая. Она маячила на горизонте, как дурной знак. Руки, будто бы сами собой, без моего участия, начали быстро класть краску. Без наброска.

Без плана рисунка. Без концепции.

На фоне появилось огромное крыло, которое будто бы обхватывало фигуру художника. Как знак смерти, как символ опасности. На переднем плане разместилась беззаботная фигура мужчины, мне даже показалось, что он болтает ногами, сидя над самой пропастью.

— Кто вам внушил, что нужно рисовать «по правилам»?

— Никто. Это само собой разумеется, — не поняла вопроса я.

— Нет, кто-то поселил эту мысль в вашу голову. Вы учились в художественной школе?

— А нам обязательно сейчас это обсуждать? Чем меньше вы будете меня отвлекать, тем быстрее я закончу, и мы уйдем отсюда.

— Мы никуда не торопимся, — спокойно сказал мужчина.

— Да, я училась в художке.

— Вас хвалили?

— Не сразу. Первые года маме советовали не тратить время. И мое, и преподавателей.

— Вас считали бесталанной?

Я вздрогнула. Будто бы услышала голос Кирилла Робертовича, который отчитывает меня, обвиняя в бездарности.

— Да, — тихо призналась я, пытаясь не отвлекаться от мольберта.

— Почему? Вы не справлялись? — настаивал художник.

— Я уже не помню. Меня рано отдали учиться.

— У вас сохранились детские работы? Я бы посмотрел.

— Вряд ли. Может быть, мама хранит. Я никогда не интересовалась.

— Ну, у вас же есть какие — то детские воспоминания? Как вы рисовали?

— Ну, хватит, а? Вернитесь сюда. Я закончила.

— Нет, не вернусь, пока не расскажите.

Я вздохнула.

— Я не помню, как и что я рисовала. Помню только, что папа… — я запнулась.

— Продолжайте.

— Папа очень разозлился, что учителя мной недовольны. Он кричал,

что я должна рисовать правильно.

— А кто у нас папа?

— Скульптор.

— Теперь все понятно, — мужчина повернулся ко мне, заметив, что я сдерживаю слезы. — Идите сюда.

Я нерешительно сделала пару шагов, и вытянула голову, чтобы увидеть край обрыва.

— Идите сюда! Вы же не можете не доверять человеку, который вам якобы полгода снился, — улыбнулся художник, протягивая руку.

— «Якобы»? Вы мне не верите? — от удивления я даже перестала всхлипывать.

— Не верю, — честно признался художник.

— Я вам докажу! — упрямо сказала я. — Я вас нарисовала задолго до того, как мы встретились здесь, на острове.

— Ладно-ладно, — по интонации было ясно, что мужчина мне не верит, просто решил прекратить спор. — Идите сюда.

Я вытерла ставшую холодной на ветру слезу рукавом, и подошла к мужчине, подав свою ладонь. Он резко дернул меня к себе, и я, оглушенная собственным визгом, оказалась рядом с художником. Крепко зажмурила глаза, боясь увидеть, как лечу вниз.

— Мне кажется, что дело обстояло так: вы — одаренный художник, и в детстве, в консервативной художественной школе, выступали за рамки предписанных правил живописи. С ребенком, который иначе чувствует и отображает окружающую реальность, ну, к примеру, с будущим абстракционистом или кубистом, тяжело работать. Педагоги не смогли от вас добиться соблюдения правил, но вот отец, который ждал, что вы пойдете по его следам в творческой профессии (я полагаю, он успешный скульптор), повлиял на вас. истерикой, криками, угрозами… Чем угрожал, кстати?

— Что разведется с мамой, — шепотом сказала я, не открывая глаз.

— Ну, ясно. Манипуляция детской психикой. Он заставил вас думать, что если рисовать «по правилам», то, во-первых, педагоги будут довольны, во-вторых, папа будет рядом. — Мужчина помолчал. — Как вы думаете, я прав?

— Я не знаю… Наверное… Но в одном точно ошиблись: папа не стал успешным в профессии. Он живет заграницей, перебивается случайными заказами.

— Теперь еще яснее. Попытка самореализоваться через ребенка. Откройте глаза.

Я уже поняла, что мы не падаем, но все еще боялась обвала грунта.

Открыла один глаз, чем рассмешила художника, и посмотрела вниз…. И тут же попыталась дать мужчине пощечину.

— Вы ужасный человек! Я чуть не умерла от страха!

Оказалось, что прямо под тем местом, где мы сидим, находится совершенно плоский, широкий, скалистый выступ. И ноги художника стоят на нем. И отсюда даже не видно дна провала — только вид на березовый лес.

Мужчина рассмеялся, и я, в знак шуточной мести, навалилась на него, придавив своей грудью к теплой земле, укрытой плотным слоем мха.

Я хищно вцепилась взглядом в губы художника, пытаясь представить, как он целуется, и решила пошутить.

— Секса в лесу у меня еще не было.

Мужчина спокойно ответил:

— И сегодня не будет. Скоро начнется дождь.

Я так увлеклась, что не заметила, как тучи стали наползать на остров, нависая прямо над нами. Художник аккуратно поставил меня перед собой, подталкивая к краю скального выступа, при этом держа за талию. Я испуганно жалась к нему.

— Я боюсь высоты, — тихо сказала я, но все же шагнула к краю.

То, что мужчина держал меня, сказалось на моей уверенности. Я опустила голову, и, игнорируя головокружение, с восторгом всматривалась в пропасть.

— И если ты долго смотришь в бездну, то бездна тоже смотрит в тебя», — художник процитировал Ницше, притягивая меня к себе.

Я впервые всмотрелась в себя. В свои детские страхи: боязнь не оправдать надежды отца. Где-то в глубине души я всегда знала, что папа оставил, после своего ухода, выжженную землю. Но не связывала свой страх перед экспериментами в творчестве с его угрозами мне, маленькой девочке.

Это было слишком давно, и я всю жизнь тщательно пыталась забыть это.

Конечно, я помнила, как рисовала в детстве. Помнила, как наша старая учительница брезгливо трясла альбомным листочком, смешивая еще не высохшие краски. Я забивалась в угол, в самом дальнем классе, и ждала маму. И было важно, чтобы за мной пришла именно мама… Старая Нина Сергеевна показывала родителям мои рисунки, и говорила, что у меня совершенно нет способностей к рисованию, но зато в наличии есть больное воображение. Я помню, как мне было обидно: ведь если нужно нарисовать два зеленых яблочка на белой салфетке, то почему мне нельзя добавить других красок? «Так будет красивее», — говорила я. «Так будет неправильно», — отвечали мне учителя и папа. А мама брала меня за руку, и вела в кафе-мороженое, где порция клубничного десерта частично снимала мой стресс. Но самое важное — мама ласково улыбалась, и говорила, что рисовать "надо сердцем".