Голос умолк, и я занервничала.

— Кирилл?!

— Марина, потом болтать будешь. На спину попытайся перевернуться, расслабь ноги.

От его голоса становилось легче, он успокаивал и дарил уверенность, что все будет хорошо. Я представила, что я в море, вода соленая и свободно держит меня на плаву. Откинула голову, расслабляя мышцы на ногах, и, наконец-то, ощутила, что меня перестало тянуть вниз.

— Молодец, а теперь открываем глазки, и максимально сильно сжимаем вот эту ветку, — перед моим лицом замаячила крупная березовая ветвь.

Я обхватила ветку, прижимая ее к груди. Кирилл напряженно всматривался в болото, которое еще прятало нижнюю часть моего тела.

Но по мере того, как береза выпрямлялась, подтягивая меня к себе, я почувствовала, как прохладный воздух касается намокшей одежды, пробирая меня холодом. Как только большие мужские руки сжали мои плечи, я окончательно размякла и разрыдалась.

— Все, девочка спасена, — Кирилл укрыл мои плечи своей курткой, и легко поднял меня на руки, скидывая с меня туфлю (вторую на память оставило болото), облепленную грязной мерзкой тиной. — Теперь греться, а потом жить дальше. Будем жить?

— Будем, — сквозь слезы ответила я, утыкаясь носом в мужскую рубашку. — Нога.

Ногу свело судорогой еще в болоте, сейчас отпустило, но мышцы все еще пульсировали, угрожая новой болью.

— Потерпи немного, — ласково сказал Кирилл.

«Болото — глубокая впадина

Огромного ока земли.

Он плакал так долго,

Что в слезах изошло его око

И чахлой травой поросло…»

Кирилл на протяжении всей дороги читал мне стихи про болота. К моему удивлению, мысль о том, что кого-то (в частности, Блока) вдохновлял на творчество образ болота, меня успокаивал. Значит, кто — то не боялся этой трясины, этого места смерти тысяч и тысяч, кто — то облагородил его, воспел в стихах. Мужчина замолчал, вспоминая еще какое-нибудь стихотворение, и я, воспользовавшись ситуацией, дрожащим голосом спросила:

— Что произошло между тобой и студенткой?

Я чувствовала, как напрягся Кирилл, и поспешно выдала:

— Расскажи мне! Я только что чуть не умерла, и вряд ли меня что-то удивит сильнее этого. По вчерашнему поведению девчонок я поняла кое — что… Но не уверена, что верно истолковала.

— Я никогда не встречался со своими студентками, — резко начал Кирилл. — Но с тех пор, как вышел за полную ставку преподавателя, ощутил пристальное внимание. И это чертовски неприятно! Когда я рассказываю, какие она допустила ошибки в оформлении композиции, а она поправляет бретели платья, чтобы обратили внимание на ее декольте.

Я не аскет, и обета безбрачия не давал… Но одно дело, когда это происходит в баре или в другой неформальной обстановке. А не на учебном занятии. И не с твоей ученицей. Короче… В прошлом году я сглупил. Сейчас я понимаю, что придерживался правильной политики на протяжении стольких лет, и не стоило от нее отступать. В ходе занятий я предложил студентам посетить мою мастерскую, что-то типа экскурсии… — Кирилл замолчал. — А у меня как раз был маленький творческий кризис. Не мог найти натурщицу. «Старые» уже не вдохновляли, случайных искать не хотелось. Мой агент требовал три новых картины на выставку.

Артхаус НЮ Оставалось меньше месяца до сдачи работ, а тут одна из студенток, Джессика, выразила желание стать натурщицей. Мол, новый опыт, всегда мечтала… Первая неделя прошла отлично. Девочка прилежная, сидела ровно, к тому же приятный собеседник, много про пейзажистику в России спрашивала. Пару раз я ее провожал домой, когда поздно заканчивали, однажды она сделала то фото, которое я тебе показывал. А вот потом… Я пока охру до нужного оттенка разводил, пропустил момент опасности. Поднимаю глаза — она на софе абсолютно голая лежит. Я ей весьма тактично сказал, что меня отношения с учениками не интересуют, что я воспринимаю ее исключительно как объект, как натуру. Она начала признаваться в любви, потом были какие — то нелепые попытки соблазнения с ее стороны.

Кирилл замолчал, как бы собираясь с мыслями.

— О господи, — я сильнее прижалась к Кириллу.

— Она две недели преследовала меня. Не то, чтобы я избегал встречи с ней. Нет, я, напротив, пытался нормально поговорить с ней, объяснить, что все ее попьггки ни к чему не приведут. Джессика ждала меня после пар, оставляла бесконечные сообщения на автоответчике, писала письма, смс. Тогда я подумал, что если начать ее игнорировать, то, возможно, со временем она охладеет, забудет. А по итогу через пару дней получил угрозу: если не соглашусь с ней встретиться, то она заявит в полицию об изнасилование. Я, естественно, знаю, что по законам для такого обвинения нужны подтверждения, медицинское освидетельствование. Поэтому особо не волновался. Через пару дней меня из мастерской забрали в полицию, где предъявили обвинения в домогательстве. Мы с местным следователем мирно побеседовали, он был настроен благосклонно. Хотя ситуация была опасная — буквально два года назад был громкий скандал в соседнем городе, где в политехническом преподаватель был осужден за домогательства. И, как уже говорил, там очень сильна феминистская община, которая хватается за каждый подобный случай, раскручивая его.

Следователь сказал, что раз у девушки нет доказательств, то дело быстро закроют. Меня даже не лишили возможности преподавать. На следующий день, на лекции, я достаточно прямо сказал, что вижу такое поведение недостойным студентов Высшей Академии искусств. И через пару дней меня снова вызвали к следователю, но теперь заявлений было три. У одной из подруг Джессики обнаружили кровоподтеки на лодыжках, у другой несколько дней назад был «грубый секс», как сказал адвокат. При том, что я этих двоих вообще не видел! Джессика пошла еще дальше… У нее на запястьях и лодыжках появились следы связывания, и она сказала в полиции, что я ее связывал, чтобы рисовать. А в первое свое обращение ей «было стыдно» показывать травмы. Это я сейчас так спокойно рассказываю, а тогда я был настолько шокирован и разбит, что даже адвоката не сразу вызвал.

— И? Что дальше? — я замерла в ожидании.

— Дальше были унизительные походы на допросы, сдача спермы для анализов… В Англии невероятно активно феминистское движение. Там любой намек на ущемление прав женщин трактуется, как у нас двойное убийство с отягчающими. Естественно, что дело было закрыто, мой адвокат добился публичного опровержения всех слухов в местной прессе, в Академии. Девушки забрали заявления после того, как была опубликована видеозапись, на которой видно, что в моей мастерской была только Джессика, и, пусть видео было без звука, очевидно, что домогательства имели место быть с ее стороны. Но меня все ровно уволили, якобы за нарушение рабочего режима. Хотя в администрации мне прямо сказали, что это из-за давления лондонской феминисткой организации. Я, кстати, потом виделся с Джессикой. Случайно, в аэропорту. Она сказала, цитирую, «надо было соглашаться на секс», типа, «вы меня слишком сильно обидели своим унизительным отказом».

Мне стало так противно, что я не удержалась, и разрыдалась.

— Борис, ты здесь? — уже после этого вопроса я, открыв глаза,

поняла, что мы вышли на поляну к дому, в котором я позировала.

Позировала по собственной воле и с превеликим удовольствием!»- пронеслось в голове. И сейчас мне стало ясно, почему Кирилл тогда так отталкивал меня, не реагировал на мои намеки и игривые шутки. Он банально боится, после того случая.

— А тебе не страшно было просить меня позировать? — вытирая слезы, спросила я.

— Страшно. И целовать было страшно, — улыбнулся мужчина, глядя мне в глаза. — И потом я жалел, метался, проматывал в голове те события, мне казалось, что снова все повторится. Но перед тобой устоять вообще не возможно.

— О господи! Что случилось? Еще одна ногу повредила? — голос ректора звучал зычно, выразительно.

— Нет, Сурикова — бедствие похуже, чем твоя дочь. Она решила утопиться в болоте, — ухмыльнулся Кирилл, опуская меня на крыльцо.

— Мариночка, деточка, ты как? — заволновался ректор. — Испугалась?

Нигде не болит?

Я набрала в легкие воздуха, чтобы что-нибудь ответить, но вместо этого расплакалась. Именно так, по-детски, честно, не скрывая, что по — настоящему сильно испугалась. А теперь мне еще было обидно за Кирилла.

— Понятно, — вздохнул Кирилл. — У нас спирт остался?

— Сейчас принесу. План такой: баня, спирт, спать.

Кирилл поднял меня, помогая встать на ноги.

— Сама пойдешь? — я кивнула, ощущая, как ноги с трудом меня слушаются.

В предбаннике Кирилл меня, вялую и безвольную, раздел, и кинул все мокрые, испачканные в тине вещи в угол. В бане мои холодные ноги были опущены в таз с горячей водой, а с рук смыты остатки грязи и кровь. Меня совершенно не волновала собственная нагота — я хотела просто «смыть» с себя все произошедшее. И болото, и рассказ о гнусных студентках.

— Марина, — позвал мужчина, взяв в руки пушистую мочалку. — Ты не против?

— Уж я-то об изнасиловании заявлять не буду, — уверенно ответила я.

Это болото будто бы высосало из меня все силы. Болото физическое, реально существующее, и болото в жизни Кирилла… Последний ковш воды обрушился на меня, и тело окутало огромный махровый халат.

«Халат Бориса Таисовича», — вспомнила я. Катерина в нем дома ходит.

В доме, когда я уже полулежала в кровати, мне была подана металлическая фляжка. Я сдуру сделала большой глоток, и закашлялась, пытаясь помочь обожжённому горлу. Но, как только приступ удушья от порции спирта отпустил, я благодарно кивнула, чувствуя, как на меня наваливается сон.

— Я потеряла букет, — недовольно пожаловалась я.

— Какой букет? — спросил Кирилл, накрывая меня одеялом.

— Я бабе Марье букет собирала, — уже сонно прошептала я. — Такой, как ты мне дарил.