Неужели Лакшин догадался, как Даша ему на самом деле помогает? И сейчас придётся оправдываться, выкручиваться, делать вид, что на самом деле всё не так. Или лучше сразу признаться честно? «Да, не хочу. Потому что считаю, что Ульяна по-любому достойна лучшего, а ты… Ну зачем ей ты? И она тебе. До кучи? А в твою искренность и серьёзность я всё равно не поверю, сколько бы ты об этом ни говорил». Но Лакшин со снисходительной улыбкой выдал совсем другую версию:

— Потому что сама на меня запала.

Абсолютно дурацкую! Даша даже растерялась поначалу, а, когда осознала до конца, сдавленно хохотнула, чуть ли не выкрикнула во весь голос:

— Запала? На тебя?

Да откуда вообще у некоторых берутся подобные мысли, что мир существует исключительно ради них? Что все остальные, оказавшись рядом, обмирают восхищённо и растекаются безвольной радужной лужицей.

— Ха! Я, что, совсем идиотка?

Лакшин опять прищурился, произнёс медленно:

— Это был… риторический вопрос?

Захотел подколоть, обидеть?

— Ой! А ты подобные слова знаешь?

— Нет, конечно, — скривился Лакшин. — Застрял в развитии на уровне начальной школы. Просто случайно услышал где-то, а что означает, не в курсе. — Подался к ней, наклонился к лицу, выговорил негромко, но чётко: — Извини, если вдруг что-то неприличное.

Даша, усилием воли заставила себя выдержать, не отстраниться, заглянула ему прямо в глаза, произнесла, скопировав интонации и тоже прищурившись:

— А не пошёл бы ты, Даниэль, отсюда?

И самой надо было — развернуться и уйти! Но будто держало что-то. Странная сила, которая сразу и отталкивала, и притягивала, которая… Да кто её знает, чего?

И Лакшин тоже смотрел и больше ничего не делал, молчал. Будто ждал. Ещё чего-то. А чего? И, кажется, незаметно покусывал губы. И ощущение опять, словно горячие пальцы сомкнулись на запястьях, и не по себе, и совершенно непонятно, что дальше. То ли действительно бежать прочь, то ли, наоборот, дотронуться — тряхнуть, ударить, не очень сильно, но чтобы он почувствовал. Но опять же — чего? И зачем? Просто для того, чтобы дать выход эмоциям? Потому что — неудобно и стыдно?

Ну ляпнул Лакшин очередную самонадеянную глупость. Она на него запала! Да тупее и бессмысленнее предположения не найти. Тут даже доказательств и оправданий не надо. Тогда с чего она так взбесилась? В отместку выговорила его имя презрительно и зло, словно какую-то гадость.

Он же рассказал, как бы по-дружески, доверил, хотя ничего подобного между ними нет, а она — воспользовалась почти по-подлому.

— Извини.

Лакшин отодвинулся, опять расслабленно привалился к перилам, усмехнулся снисходительно.

— За что? Всё-таки ты Юрику разболтала?

Даша тоже сразу успокоилась, выдохнула облегчённо.

— Я не про это. Про имя.

— А, — отмахнулся Лакшин, отвёл взгляд в сторону. — Меня никто так не называет. Даже мама. Я его и не воспринимаю, как своё. Самому слышать непривычно. — И опять посмотрел на Дашу. — И знаешь, хочешь, так называй. Может, привыкну, и перестанет казаться таким… странным. — Добавил торопливо: — Только не при всех.

Даша хмыкнула.

Нет, не будет она называть его Даниэлем. Вроде и красиво, но «Данила» ей больше нравится. Хотя, причём тут «нравится»? Всё равно для неё он — Лакшин. Это прям идеально. И подходит, и звучит, и произносится.

А дома его, интересно, как называют? Почему-то трудно представить Лакшина дома, то есть в семье. И его родителей.

— Чего ты всё хмыкаешь? — Лакшин недоверчиво свёл брови.

— Целый день от тебя слышу «мама, мама», — пояснила Даша, улыбнулась иронично.

— А ты что думаешь — я сирота?

— Да я вообще о тебе не думаю. Очень надо.

Она оттолкнулась от перил, шагнула в сторону, спустилась на пару ступенек, потом уселась на одну, а Лакшин остался стоять, где был, и через несколько минут Даша почти забыла о его присутствии. Слишком хорошо было — сидеть вот так, дышать глубоко и свободно, неспешно переводить взгляд с одного на другое.

Вроде бы чего особенного? Соседские дома с тёмными окнами, деревья, трава, забор, небо над головой в россыпи звёзд. Но всё это какое-то непривычно особенное. Здесь даже темнота не такая, как в городе. Там она всегда полупрозрачная, а тут — густая и бархатная. И воздух совершенно другой, упоительно свежий, наполненный естественно-пряными ароматами зелени, земли, цветов. Тонкое ровное стрекотание насекомых, совсем не раздражающее, а, скорее, завораживающее, и какая-то птичка напевает невдалеке, каждые полминуты повторяет переливчатые трели.

А если это соловей? Вот правда — соловей. Ночь же, почти лето. Даша в птичьих голосах совершенно не разбирается, но точно же не воробей и не синица, они так не умеют.

Мысли медленные, нечёткие, словно изображения сквозь мутное стекло. И, если честно, думать вот нисколько не хочется. Лучше упиваться ощущениями, дышать этой ласковой темнотой и ночью. Даша прислонилась плечом и виском к пузатенькой деревянной балясине. Она не прохладная, как было бы с металлической, она тёплая, почти как живая. Прикрыла глаза, вслушиваясь в птичьи трели.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍ Правда, хорошо. И возвращаться назад в комнату совсем не хочется. Вот если бы поставить кровать прямо на веранде. Калитка заперта и на участок никто посторонний не заберётся, ни человек, ни зверь. Если только птица. Но птица – это совсем не страшно. И здесь она спит не на кровати, а в кресле-кровати. Его же, наверное, легче вытащить. И, может, стоит попросить в следующий раз. Правда вряд ли кому захочется возиться из-за Дашиного каприза. Но вроде бы у Ковалёвых есть надувной матрас на случай большого нашествия гостей.

Надо было сказать о нём Лакшину, раз ему так претит спать на одном диване не с девушкой, а с парнем. Пусть он… Нет, фиг с ним. Откуда он вообще в мыслях взялся? Даже в виске начало неприятно стучать. Или этого от того, что со временем балясина стала слишком твёрдой и неудобной. Даша отодвинулась от неё, наклонила голову в другую сторону, неосознанно понадеявшись, что там найдётся что-то помягче. И ведь нашлось. Правда она так и не успела разобрать, что, утонула в тёплой ватной темноте. А спустя мгновение, но может, и не мгновение, раздалось, почти возле самого уха:

— Даш! Даша, вставай!

Она встрепенулась, приподняла голову, чуть-чуть приоткрыла глаза.

— А?

Опять Лакшин! Вот чего ему снова от неё надо?

— Пойдём.

— Куда?

— В дом. Спать лучше в кровати.

Он совсем уже?

— Я… с тобой… — выдохнула Даша возмущённо, потом всё-таки продралась сквозь липкую муть сна, немного пришла в себя, шире распахнула глаза. — Я заснула, что ли?

— Угу.

— Ясно.

Она поднялась. Похоже, слишком резко. Мышцы от долгого сидения на твёрдой ступеньке затекли, и Даша неловко покачнулась. Совсем чуть-чуть. Падать она вообще не собиралась, но Лакшин зачем-то её ухватил, за локоть и за бок.

Ну никак не упустит возможность полапать. И даже не важно — кого.

— Руки убери. Я не пьяная и не увечная, чтобы меня держать.

— Да как хочешь!

Прошли в дом. Лакшин остался на первом этаже, а Даша стала подниматься по лестнице, придерживаясь за перила. Сон по-прежнему окутывал лёгкой дымкой, путал мысли.

Вот надо же — заснула, сидя на крыльце и не заметила, как. А это относительно мягкое, неожиданно оказавшееся под щекой, скорее всего, было Лакшинским плечом. И когда он успел оказаться рядом, не просто подойти, сесть?

Ой, да и ладно. Лучше подумать об этом завтра. Или уже, наверное, сегодня, но утром, выспавшись и окончательно придя в себя. А может, она и вообще об этом не вспомнит. Так даже будет лучше.

Даша, не раздеваясь, завалилась в своё кресло-кровать, обхватила руками подушку, уткнулась в неё лицом и опять провалилась в сон.

22

Ей приснилось, будто они с Лакшиным…

Да ну, бред бредовый, даже вспоминать не стоит. Да сон и сам быстро растает, как туман поутру, развеется без следа, не стоит на него и заморачиваться. И откуда он возник — тоже вполне понятно. Просто вчера его слишком много было, Лакшина. Просто он влез в Дашин сон ещё там, на крыльце, когда разбудил её, задремавшую, вот и остался случайно. Глупый выверт подсознания. И не собирается она теперь смущаться от одного только взгляда на него. Ещё чего?

Хотя продрыхли они дольше всех. Когда Даша проснулась, Ульяны уже в комнате не было, зато с участка долетали голоса. А когда спустилась по лестнице, едва не столкнулась с выходящим из гостиной Лакшиным, тот на ходу сладко зевал и потягивался, зажмурив глаза, потому чуть и не врезались друг в друга.

Он — взъерошенный и помятый, непривычный, и всё равно отработанно обаятельный, а Даша уже успела причесаться и умыться, но тоже, конечно, выглядела не так, как обычно в институте или на улице, по-домашнему. Лакшин уставился на неё, улыбнулся с каким-то дурацким умилением.

— Доброе утро!

А оно точно доброе?

— Что не так? — Даша неосознанно провела ладонью по волосам, одёрнула кофту.

— Всё так, — ещё шире улыбнулся Лакшин. — Даже очень.

Что хотел этим сказать? Что у него с Ульяной за вчерашний день всё-таки что-то немножко определилось. А совсем не похоже.

В дверном проёме обрисовался дядя Лёша, воскликнул:

— И вы проснулись! Доброе утро! — двинулся в сторону кухни, попутно сообщая: — Завтракаем тоже на веранде. Погода отличная. Можно сказать, уже и правда лето.

Только когда стали собираться домой, неожиданно осознали, что в машину все не поместятся: их шестеро, а мест пять. Два впереди — это вообще без вариантов, три сзади, и четверо туда влезут, если только очень-очень-очень потеснятся или один сядет другому на колени. Но это сработает только до первого поста ГАИ. Ещё, конечно, можно кого-то засунуть в багажник. У дяди Лёши удобный для поездок на дачу хэтчбек, и места там хватит, даже если кто-то окажется высоким и длинноногим. Но до подобного всё же не дошли, Лакшин героически воскликнул: