Швейцар в ливрее помог нам выйти из такси и улыбнулся Сэм. Двое мальчишек-коридорных поспешили схватить наши чемоданы. Я расплатилась с водителем и не поскупилась на чаевые, точно сорила шоколадками на Хеллоуин. Ах, какая разница! Оно того стоило.

Вращающаяся дверь втолкнула нас внутрь, дочь вцепилась в мою руку. Мы очутились возле стойки. Она была огромной, словно алтарь в стиле барокко, сплошь мрамор и позолота.

— Добрый вечер, мадам. Чем могу служить? — На портье были смокинг и черный галстук-бабочка. Он говорил с французским акцентом. Превосходно.

— Добрый вечер. Я миссис Форрестер. Я заказала номер по телефону час назад. Номер на двоих, с двумя кроватями.

Привстав на цыпочки, Сэм выглянула из-за края стойки, и портье улыбнулся нам.

— Да. Действительно. Но, сожалею, мадам, вышло небольшое недоразумение…

О-о, только не это. Нет номеров! И я почувствовала себя Золушкой, которая мгновенно из принцессы в кружевах и атласе снова стала замарашкой.

— Какое недоразумение? По телефону мне ничего не сообщили. — Я старалась сохранить повелительный тон. Портье не должен видеть, как я разочарована!

— Просто у нас нет свободных двухместных номеров, мадам. Я полагал, что вы согласитесь взять до утра два соседних одноместных, однако теперь вижу, что это не совсем подходит для мадемуазель. — Он кивнул Сэм и снова улыбнулся. — Конечно же, ты захочешь спать вместе с мамой. — Я была готова согласиться хотя бы на одноместные, но портье продолжил: — Однако могу предложить кое-что получше. У нас есть один свободный люкс. Несколько просторнее, чем вы хотели.

И намного, намного дороже. Такую прорву денег на баловство я потратить не могла. Люкс? Ни в коем случае.

— Но, если позволите, я бы внес изменения в ваш счет. Поскольку по телефону вам был обещан номер на двоих, мы выставим вам именно эту сумму. Надеюсь, мадам понравится люкс. Это один из наших лучших номеров.

— Очень любезно с вашей стороны. Спасибо.

Я одарила его сияющей улыбкой и с удовольствием отметила, что парень был просто ошеломлен. Похоже, не совсем растеряла свой шарм. И еще я порадовалась, что на мне было то черное платье, что я купила летом в «Магнине». По крайней мере, оно соответствовало здешней обстановке. Когда лифт плавно возносил нас на двадцать седьмой этаж, я ощущала себя исключительно важной персоной.

— Сюда, пожалуйста!

Мы шли за коридорным, который нес наш багаж. Я казалась себе совершенно потерянной; уверена, что и Сэм тоже. Коридор с его бежевыми стенами был бесконечным. Ступая по толстой красной ковровой дорожке, мы шагали мимо столиков в духе Людовика XV, с мраморными столешницами, которые были расставлены на уважительном расстоянии друг от друга, и мимо дверей с массивными бронзовыми ручками. Эти двери были скромно отмечены маленькими золотыми цифрами.

Молодой человек отпер дверь в дальнем конце коридора, и она распахнулась настежь. 2709. Это для нас. Класс! Это был угловой номер с отличной панорамой на Нью-Йорк. Высотки сияли огнями, вдали виднелся Эмпайр-стейт-билдинг, а ближе к нам возвышались небоскребы компаний «Пан американ» и «Дженерал моторс». Далеко внизу элегантная Парк-авеню простиралась длинной серо-зеленой лентой, подмигивающей огоньками светофоров. Небоскребы будто прорезала Ист-Ривер, и широкое пространство между нами и краем водной глади было занято уютными домиками жилой застройки Восточных Шестидесятых улиц. О большем я не могла и мечтать.

Коридорный скромно удалился после того, как я поблагодарила его и выдала очередные щедрые чаевые. Теперь можно было осмотреться. Комната была выдержана в желто-белых тонах: толстые ковры, богатые ткани обивки, плотные атласные шторы, и на всем отпечаток респектабельной роскоши. Возле двери располагались бар и крошечный кухонный уголок с обеденной зоной, напротив — огромная стойка с мраморной столешницей. У меня возникло чувство, будто я должна была совершить здесь нечто грандиозное. Например, выписать чек на четыреста тысяч долларов.

Спальня была нарядной и уютной. Мебель в стиле французского Прованса, обои и покрывала с узором из крошечных цветочков, а еще огромный букет свежих цветов. Какая роскошь! А ванная! Ах, эта ванная! Просто мечта. Все из парижского фарфора, мрамора и бронзы. Махровые полотенца, ванна глубиной фута три. А еще гардеробная, которая казалась будуаром французской маркизы.

— Сэм, тебе нравится? — Я улыбалась, упиваясь небывалой удачей.

— Нет. Я хочу в Сан-Франциско. — Две большие слезы скатились по ее щекам, и я почувствовала, что время остановилось. Бедняжка Сэм.

— Милая… Я знаю… и я тоже. Но некоторое время мы поживем в Нью-Йорке. А потом когда-нибудь вернемся. Но нам и тут будет хорошо. Ты снова пойдешь в свою школу и… — Мои доводы звучали неубедительно. Меня уже грызла совесть за то, что я радовалась возвращению в Нью-Йорк. У дочери был такой несчастный вид, будто ее предали.

— Можно мне сегодня спать с тобой?

— Конечно, милая. Хочешь есть?

Сэм покачала головой и плюхнулась на краешек постели, по-прежнему не выпуская из рук плюшевого мишку. Портрет воплощенного отчаяния.

— Хочешь молока с печеньем?

Вдруг это поможет?

Я схватила телефонную трубку — обтекаемые линии, элегантный бежевый цвет; потом изучила маленькую карточку на телефоне и нажала нужные кнопки. Обслуживание номеров? Я заказала печенье с молоком для Сэм и бокал шампанского для себя. Я еще не забыла атлас и кружева. Золушка все еще находилась на балу.

Когда принесли огромный поднос под розовой льняной салфеткой, Сэм устроилась у меня на коленях. Она грызла печенье и медленно тянула молоко, а я с жадностью выпила шампанское. Ну и сцена, если посмотреть со стороны!

— Дорогая, пора спать!

Дочь сонно кивнула. Безропотно позволила снять с себя одежду и забралась в постель.

— А мы скоро поедем обратно?

— Посмотрим, дорогая. Посмотрим…

Ее глаза уже закрывались и вдруг снова распахнулись. Дочь бросила на меня пронзительный взгляд:

— Завтра, как только проснусь, я напишу письмо дяде Крису!

— Отличная мысль, Сэм. Но теперь давай спать. Сладких снов!

Ее веки сомкнулись опять, и я улыбнулась. Маленькая фигурка дочери казалась особенно хрупкой в этой огромной постели. Завтра она «напишет» Крису, то есть нацарапает что-то огромными каракулями… для него лично.

Я погасила свет в спальне и вернулась в гостиную. В руке по-прежнему бокал с шампанским, а в голове картина — спящая Саманта в моей постели… и Крис тоже.

Сцена в аэропорту Сан-Франциско была такой далекой — будто с тех пор миновала тысяча лет. Наши дни в Калифорнии теперь представлялись смутным сном. Я смотрела на огромный город, который свернулся у моих ног, точно дракон, и гадала: а вернемся ли мы в Калифорнию? То есть захочу ли я вообще вернуться? Чтобы меня околдовать, Нью-Йорку хватило часа. Покорительница других миров, я мечтала завоевать свой собственный. Вступить с Нью-Йорком в схватку и выйти из нее победительницей. И не важно, какую цену мне придется заплатить.

ГЛАВА 14

— Доброе утро, мадемуазель! Как вам спалось? — На сей раз я проснулась раньше дочери.

— Хорошо. — Сэм сонно взирала на меня; она явно была в замешательстве.

— Мы в отеле. Помнишь?

— Да. Я хочу написать письмо дяде Крису. — Она действительно ничего не забыла.

— Вот и умница. Но у нас на сегодня много дел. Поэтому вставай. А вскоре мы пойдем гулять.

Сначала я должна была сделать несколько звонков. Я поговорила с жильцами моей квартиры — нужно было убедиться, что они съедут вовремя. Затем школа для Сэм. Мы приехали как раз к началу учебного года, да только по стандартам Нью-Йорка заявление следовало подавать еще год назад. Плохо дело! Но я знала — если потрудиться и обзвонить побольше школ, одна из них точно примет мою дочь. И оказалась права. Школа находилась ниже по той же улице, что и отель, и я договорилась, что после обеда мы вместе с Сэм придем ее посмотреть.

Я также обзавелась няней. А вскоре настало время уладить еще одно дело. Работа. И я опасалась, что ее мне будет найти непросто. За тот год, что я прожила в Сан-Франциско, экономический спад привел к тому, что вакансий почти не было. Мой опыт ограничивался рекламой и работой в журнале. Но, если верить аналитическим отчетам, попадавшимся мне на глаза, именно в этих сферах было труднее всего найти работу. И я так долго отсутствовала! Перед отъездом трудилась в журнале «Декор», но у меня почти не было надежды пристроиться туда снова. Конечно, оставалась возможность работать «свободным художником», как в Калифорнии. Однако я понимала, что в Нью-Йорке этим не проживешь. Здесь жизнь обходилась дорого. В общем, «Декор» оставался моей единственной надеждой. По крайней мере, стоило попытаться. Может, Ангус Олдридж, главный редактор, что-нибудь придумает? Или у него на примете есть место в каком-нибудь другом журнале? От меня не убудет, если я позвоню.

— Пожалуйста, соедините с Ангусом Олдриджем. Это миссис Форрестер. Джиллиан Форрестер. Я подожду.

Ангус Олдридж был обаятельным, элегантным и опытным редактором. Дорогущие костюмы от Билла Бласса, приветливая улыбка и проникновенный взгляд, который негласным посылом «я все знаю» наповал разил провинциальных барышень. Ангусу было тридцать девять лет, в отпуск он уезжал кататься на лыжах, преимущественно в Европу. Родился в Филадельфии, лето проводил в штате Мэн вместе с семьей или на греческих островах, но уже без семьи, и окончил школу журналистики в Йельском университете. Наш редактор! Наш бог. Наш мистер Олдридж.

Теплая улыбка готова служить прикрытием для самого холодного и бессердечного редактора, которого вы могли вообразить, однако мне нравился Ангус. Он был почти лишен претенциозности; «просто» Филадельфия и Йель, да еще Восточная Шестьдесят четвертая улица, и ему нравилось быть их воплощением. Они были его иконой. Ангус и цента ломаного не дал бы за все эти Уичиты или Бертренды или подобные им дыры, куда он раз в месяц отправлял свой журнал. Но он умел держать лицо и играл по правилам, поэтому с ним хорошо работалось.