В час мы были уже в «Ридженси» и, прощаясь в холле отеля, пожали друг другу руки. Вечер завершился. Все было именно так, как я предполагала. Премьера в опере. Всего-то. Не меньше и не больше. Пока на следующее утро не увидела газеты.


Утром телефон снова зазвонил в девять часов, но на сей раз я спала.

— Ты говорила, что не собираешься с ним встречаться!

— Что?

— Ты слышала. — Это была Пэг. — Как опера?

— Там было очень мило, спасибо. — Я старалась сбросить с себя сонное оцепенение и вдруг насторожилась. — Откуда ты знаешь, что я была в опере? Тебе звонил Мэтт? — У меня мгновенно испортилось настроение.

— Нет. Прочитала в газетах.

— Вот черт. Он тебе звонил. — Я села в постели.

— Он мне не звонил. У меня в руках сегодняшний выпуск «Вуманс вэар дейли», и я цитирую. «Кто новая возлюбленная плейбоя Мэтью Хинтона? Конечно, это Джиллиан Форрестер. Вчера вечером они посетили оперную премьеру, которая состоялась… Они занимали ложу его отца, а позже их видели в „Раффлз“, частном дискоклубе, где собираются сливки общества. Они пили шампанское и танцевали до утра».

— Бога ради! Я вернулась в отель уже к часу ночи! — Я была ошеломлена. «Новая возлюбленная плейбоя Мэттью Хинтона»? Боже.

— Я еще не закончила. «На миссис Форрестер мы увидели кремовое атласное платье с открытыми плечами. Похожее платье было в прошлогодней коллекции модного дома „Диор“. Приятная молодая женщина. Так держать, Мэтт!»

— Большое спасибо. Между прочим, платью уже шесть лет, и неизвестно, кто его шил. Пэг, ничего глупее не слышала. Я в шоке.

— Тогда успокойся. «Таймс» ограничилась фотографией. На ней ты выглядишь прекрасно. Теперь скажи… Мэтт тебе нравится?

— Нет, разумеется. Черт, да откуда мне знать? Я так радовалась, что пойду на премьеру, а он пресный, как овсянка. Сплошные стереотипы и такой добропорядочный, что ужас. И если честно, то мне совсем не нравится, что газеты тычут в меня пальцем и называют новой возлюбленной.

— Не будь занудой. Расслабься и получай удовольствие.

— Как бы не так.

— Ну, по крайней мере некоторое время можешь ходить на свидания.

— Еще чего! Чтобы газеты потом обсуждали, что мы с ним ели на обед. Оно того не стоит. Однако спасибо за знакомство, Пэг.

— Привереда. А может, ты в чем-то права. Мэтт немного скучный. В любом случае, оставлю себе вырезки из газет и подпишу: «Моя подруга Джиллиан Форрестер — новая возлюбленная плейбоя»!

— Какая пошлость. — И я повесила трубку, рассмеявшись. Не послать ли пару газетных вырезок Крису?

Огромный букет роз принесли в тот момент, когда я заказывала завтрак. Карточка гласила: «Прошу прощения за газеты. Надеюсь, вы сумеете выдержать бурю. В следующий раз ужинаем в „Недик“. Мэтт». Выдержать бурю? Правильно сказано. Совсем не того я ожидала. Я положила цветы на стол и сняла трубку — телефон звонил снова. Может, это Пэг?

— Джиллиан, вы меня простили? — Это был Мэтт.

— За что? Это был обычный выход, чтобы отпраздновать мой второй день в Нью-Йорке. Однако вы пользуетесь популярностью, мистер Хинтон!

— Не такой уж большой, как, видимо, полагает «Вуманс вэар». Давайте поужинаем сегодня?

— Чтобы подтвердить слухи?

— А почему бы нет?

— Простите, Мэтт, но мне это не подходит. Однако вчера я провела действительно чудесный вечер.

— Не знаю, верить ли вам, но весьма рад, если это так. Я позвоню в конце недели, и мы решим, как еще можно подразнить прессу. Вы любите лошадей?

— В каком смысле? В качестве блюда или средства передвижения?

— В смысле развлечения. Можно посетить конноспортивную выставку. Как вам такая идея?

— Звучит заманчиво, но мне нужно подумать. Мне предстоит уладить много дел, Мэтт. — И у меня не было желания заводить роман под пристальным вниманием репортеров и фотографов.

— Хорошо, деловая леди. Я вам позвоню. Желаю приятного дня.

— Спасибо, и вам того же. Кстати, благодарю за розы.

Вот это да! Всего три дня в Нью-Йорке, и на моем столе розы. А еще две фотографии в колонках светских сплетен, ужины в ресторанах «Двадцать одно» и «Раффлс», да еще открытие сезона в опере. Неплохо, миссис Форрестер. Совсем неплохо.

ГЛАВА 17

Наступил четверг — время ланча с Ангусом. Я отчаянно хотела получить у него работу, однако почти не нервничала. Стоял великолепный солнечный день. Настроение у меня было приподнятое, и жизнь казалась прекрасной.

Я прибыла в ресторан «У Анри» в две минуты второго. Ангус уже дожидался меня в баре, ослепительно элегантный, тщательно выбритый. Волосы, правда, слегка поредели на макушке, и умелая рука парикмахера приложила немало усилий, чтобы это скрыть. Стоило мне переступить порог, как лицо Ангуса озарилось привычной улыбкой.

— Джиллиан! Ты выглядишь потрясающе. Просто божественно! Очень посвежела, да еще этот загар! Сделала новую прическу!

Позднее, наслушавшись комплиментов, я набралась смелости спросить, не светит ли мне шанс обрести работу в священных чертогах журнала «Декор», и получила от ворот поворот. Душка Ангус был так очарователен и любезен, его улыбка сделалась еще шире, чтобы я знала — «ему действительно жаль», «он бы с радостью, но…». Он произнес все, что положено. «Это ужасно… дела идут не важно… но ведь ты все равно не была бы у нас счастлива, дорогая?» Отчасти Ангус был прав, но я искала работу, и он был первый, о ком я подумала. И вообще, мне, может, понравилось бы снова работать у них, но… Если ты уходишь из журнала «Декор», то уходишь навсегда. Как из монастыря или материнского чрева. Назад дороги нет.

Однако ланч прошел отлично, к тому же на следующий день у меня была назначена встреча с Джоном Темплтоном.

Пятница началась сплошным ливнем и жуткой нервной дрожью, которая выдавала мое отчаянное желание получить работу в «Вуманс лайф».

Я тряслась в автобусе по пути в редакцию, жалея, что не выпила еще одну чашку кофе, чтобы походить на деловых людей, которые любят свою профессию и находят в ней источник энергии и вдохновения. Я понимала, что произвожу обратное впечатление, и хотела исправить это. Важно делать вид, будто тебе ничего не надо. Плыть на всех парах по течению, и тогда работа сама свалится тебе в руки, как созревшее яблоко. А если вам необходима работа, потому что нет денег или вам некуда себя деть, так это сразу бросится в глаза. Нужда отпугивает. Никому не нравится голодный бедняга, который сидит на углу улицы. Вам его жаль, но вы держитесь от него подальше и не дадите ни гроша, невольно опасаясь очутиться с ним «на одной доске». Его скорбь как будто заразительна. Зачем испытывать судьбу?

В десять минут десятого я стояла у отделанного черным мрамором входа в редакцию журнала «Вуманс лайф» с бронзовой табличкой на двери: 353, Лексингтон. Внутри смахивали пыль с канделябров — весьма безвкусных, а я поспешила ко второй из четырех лифтовых кабин. В лифте звучала музыка, и я воспряла духом. Медленно поднимаясь, я надеялась, то есть отчаянно внушала себе надежду, что через час выйду отсюда, получив заветный приз под названием «работа».

Половина десятого. Третий этаж… секретарша в приемной…

— Миссис Форрестер, присаживайтесь, пожалуйста. Секретарь мистера Темплтона сейчас выйдет.

Обтянутое виниловой кожей кресло; семь номеров журнала «Лайф», два выпуска «Холидэй» и последние номера «Вуманс лайф» на низком столике, который изо всех сил пытался притвориться элегантным творением «Ван дер Роэ». Седьмая за утро сигарета, второй приступ тошноты как напоминание о моем положении. Я вдруг заметила, что у меня взмокли ладони, и тут появилась улыбающаяся дамочка примерно моего возраста, похожая на уроженку Кливленда, которая должна была представить меня пред светлые очи мистера Темплтона. Внезапно я ощутила себя простушкой, малосведущей в своем деле и совершенно бесполезной — по сравнению с этой особой. В конце концов, у нее-то была работа, не так ли?

Будет тебе, Джиллиан, успокойся… Три длинных коридора, единственным назначением которых, очевидно, было произвести впечатление на посетителей и лишить их способности ориентироваться в пространстве, — со мной этот фокус сработал, не успела я дойти до второго. Затем приемная, вся в бежевых тонах, с большой оранжевой пепельницей на столе, еще один псевдомодернистский столик и дверь. Дверь с большой буквы. В проеме стоял Джон Темплтон и улыбался. Энергичный и явно напряженный, однако настроенный вполне дружески. Быстро впустил меня в кабинет, предложил кофе, раскурил трубку и заговорил о пустяках, рассыпаясь в похвалах Сан-Франциско. В общем, комедия под названием «Джон Темплтон, добрый приятель свободной художницы Джиллиан Форрестер, блудной дочери Нью-Йорка, которая наконец вернулась домой». Роль мне отлично удавалась. Я знала, какой должна быть Джиллиан Форрестер. И, если ему угодно изображать друга, значит, все будет отлично. Я расслабилась, любуясь видом из окна. Расспросила о детях, сказала о Нью-Йорке все, что положено, и поинтересовалась, как «Вуманс лайф» переживает кризис в издательском деле. Я будто забыла, что явилась на собеседование, и была сейчас человеком, который знает, что такое издательский бизнес.

Последовала краткая лекция — о положении в издательском деле вообще и об изданиях, которым грозит закрытие, и о тех, которым не грозит, хотя положение их — «насколько нам известно» — исключительно серьезно.

Неожиданно на середине очередной сентенции, когда я пила уже вторую чашку кофе, Джон поднял голову и, устремив на меня пристальный взгляд, спросил:

— Джиллиан, почему вы вернулись?

Джон Темплтон не числился среди моих ближайших друзей, чтобы с ним откровенничать. Итак? «Мне пришлось…» «Мне захотелось…» «Я скучала по Нью-Йорку…» «Постучала в ваши двери, чтобы найти работу» — единственным правдоподобным объяснением была бы чистая правда, но это выглядело бы нелепо, и я не знала, с чего начать. Казалось, прошло лет восемь, хотя в действительности вряд ли дольше трех секунд, пока я таращилась в кофейную чашку, прислушиваясь к гулу в ушах. Потом подняла голову и произнесла две внятные фразы, которые только смогла придумать: