— Хорошо, Джин. Увидимся завтра. Спасибо за помощь. — Я медленно положила трубку и задумалась над последним замечанием Джин насчет Гордона Харта. Одно было ясно: он весьма привлекательный мужчина, хотя и с ужасным характером.

Я взглянула на часы и решила, что пора собираться домой. Я обещала Сэм пиццу. Было бы чудесно провести вместе несколько часов, прежде чем она отправится спать.

Выходя из кабинета, я в последний раз оглянулась через плечо и улыбнулась. Это был чудесный день. Я снова чувствовала себя востребованной. Мне нравилась работа, которую я нашла!

Я медленно шла по коридору, повернув направо, попала в лабиринт. Еще раз направо и налево, и вот я на площадке перед лифтом. Как и Гордон Харт, с самым деловым видом, с большим желтым конвертом в одной руке и огромным портфелем в другой.

— Работа на дом? — поинтересовалась я.

— Да, в левой руке. Нет, в правой. По понедельникам я преподаю рисунок с натуры. В портфеле мои старые наброски обнаженной натуры. Хочу показать их в классе.

Тут прибыл лифт, полный людей с других этажей. Гордон увидел знакомого и завел разговор, поэтому я решила, что выйду тихо и незаметно, ни сказав ему ни слова. Однако когда я шагнула к вращающейся двери, он оказался у меня за спиной, и мы ринулись навстречу Лексингтон-авеню друг за другом, как шарики жевательной резинки из автомата.

— В какую сторону направляетесь, миссис Форрестер? Я пройдусь до жилого квартала и возьму своего двухколесного друга. Может, пойдем вместе? — И мы медленно двинулись сквозь людские толпы Лексингтон-авеню.

— Вы добираетесь до работы на велосипеде?

— Иногда. Но это не то, что вы думаете. У меня мотоцикл. Купил его в Испании прошлым летом.

— Наверное, страшно на забитых машинами улицах?

— Не особенно. Я вообще мало чего боюсь. Просто не думаю об этом.

Или не хочет думать?

— У вас есть дети? — Нужно же было о чем-то говорить по дороге.

— Сын. Изучает архитектуру в Йеле. А у вас?

— Дочь. Ей пять лет, и она еще в том возрасте, когда предпочитают разносить дома вдребезги, нежели их строить.

Гордон Харт рассмеялся, и я заметила, что у него приятная улыбка. Стоило ему забыть о необходимости принимать грозный вид, и он становился вполне земным человеком. А еще я обратила внимание на странный блеск в его глазах, когда спросила про сына.

По пути в жилой квартал мы говорили о Нью-Йорке, и я сказала, каким странным все кажется, когда сюда возвращаешься, насколько отличается этот город от Калифорнии. Добавила, что люблю Нью-Йорк, однако чувствую себя чужой. Все равно, что смотреть на животных в зоопарке.

— Вы давно вернулись?

— Неделю назад.

— Вы снова привыкнете к Нью-Йорку и, вероятно, больше никогда его не покинете. Просто будете твердить, как все тут странно устроено. Именно так мы все и поступаем.

— Вероятно, скоро я вернусь в Калифорнию. — У меня полегчало на душе, когда я произнесла эти слова.

— Прежде я говорил то же самое про Испанию. Но это невозможно. Мы никогда не возвращаемся обратно.

— Почему? — Наивный вопрос.

— Потому что вы уезжаете, когда чувствуете, что должны уехать, или же вас вынуждают обстоятельства и люди. И частица вашей души умирает. Она остается там навсегда. А на новое место переезжает то, что от вас осталось.

Это прозвучало как приговор, однако я понимала, что это правда. Одна часть меня умерла, когда я уехала из Сан-Франциско, а другая осталась с Крисом.

— Вынуждена признать, мистер Харт, что вы рассуждаете здраво. А что заставило вас уехать в Испанию?

— Как говорится, момент умопомешательства. Мой брак только что потерпел крах, ужасно надоела работа. Мне было тридцать два года, и я прикинул — не уеду прямо сейчас, значит, не уеду никогда. Полагаю, я был прав. Ни разу не пожалел, что уехал в Испанию. Провел десять лет в крошечном городке неподалеку от Малаги. Оглядываясь назад, могу сказать, что это было лучшее время моей жизни. «Потерянные годы», как называют это в нашем бизнесе. Но я не считаю, что прожил их напрасно. Я вспоминаю их с любовью.

— Вы когда-нибудь думали о том, чтобы вернуться?

— Да, но в тридцать два, а не в сорок девять. Теперь я слишком стар для столь серьезных поступков. Пройденный этап. Сейчас вот это… — Его рука описала дугу, указывая на силуэты городских зданий.

— Но это же абсурд! Вы можете вернуться в любое время, когда пожелаете. — Я почему-то даже разволновалась из-за того, что он отказался следовать за своей мечтой. А ему, похоже, было все безразлично.

— Приятно, что вы приняли это близко к сердцу, но уверяю вас, я слишком стар, чтобы уповать на иллюзии, будто можно прожить в Испании на черством хлебе или сделаться художником.

Мы стояли на углу Шестидесятой улицы. Я была почти дома. Харт пожал мне руку, и я заметила, что веселые искорки еще не погасли в его глазах. Почему-то наш разговор доставил ему удовольствие. Я вынуждена была признать, что за пределами рабочего кабинета — несмотря на явную склонность к сарказму — Харт был, можно сказать, приятным человеком.

Он зашагал прочь, а я свернула на Парк-авеню и добралась до «Ридженси», думая исключительно о дочери. Я совершенно забыла о Гордоне Харте.


— Привет, радость моя! Что ты сегодня делала?

— Ничего. Мне не нравится Джейн. И я хочу вернуться к дяде Крису. Мне тут плохо. — Сэм, с заплаканными глазами, выглядела несчастной и взъерошенной. Джейн — ее няня. Обе стороны были явно не в восторге друг от друга. Сэм умела быть невыносимой, если прикладывала старания.

— Как ты знаешь, здесь твой дом. Скоро мы переедем в нашу квартиру. Все наладится, а потом и дядя Крис приедет нас проведать, а еще у тебя появятся новые друзья в школе, и…

— Нет. А в парке ходила большая и злая собака. — Господи, Сэм была такой милой, с этими огромными глазами, которые смотрели прямо на меня. — Где ты была целый день? Я так хотела, чтобы ты находилась со мной.

Вот он, кошмар всех работающих матерей, заключающийся во фразе: «Где ты была целый день?» А это вообще удар ниже пояса: «Я так хотела, чтобы ты находилась со мной!» Приехали! Сэм, милая, мне ведь нужно работать… тогда у нас будут деньги и я… Ладно, мне просто надо работать, Сэм, я без этого не могу, вот и все.

— Я тоже хотела быть с тобой. Но я работаю. Я тебе уже сто раз объясняла. Я думала, ты поняла. Эй, как насчет пиццы? С грибами или с колбасой?

— С грибами или с колбасой? — Дочь просияла, когда я вспомнила про пиццу.

— Ну, давай же. Выбирай. — Я улыбалась, радуясь, что в нашем доме снова воцарился мир.

— Ладно. Пусть будет с грибами.

А потом я увидела, как дочь подняла голову и посмотрела на меня. Она явно что-то задумала.

— Мамочка…

— Что, дорогая?

— Когда приедет дядя Крис?

— Не знаю.

Через полчаса принесли нашу пиццу, и мы с Сэм набросились на еду. Казалось, наши проблемы остались позади. Я понятия не имела, когда приедет Крис и приедет ли вообще. И, в конце концов, мне это безразлично. У нас с дочерью было все, что нужно. У меня есть она, у нее есть я. А еще у нас на столе в стиле Людовика XV, гордости отеля «Ридженси», лежала огромная аппетитная пицца с сыром и грибами. Что еще можно требовать от жизни? Я посмотрела на дочь, и мне захотелось смеяться — так было хорошо. И какой сегодня выдался замечательный день! Сэм взглянула на меня и улыбнулась. Она тоже почувствовала, как добра к нам жизнь.

— Мамочка!

— Что?

— Можно, я кое-что у тебя попрошу?

— Конечно. Только не вторую пиццу.

— Нет, мама, я не про пиццу. — Сэм смотрела на меня с укором, удивляясь моей бестолковости.

— Тогда что же?

— Вот если бы у меня вскоре появилась маленькая сестренка!

ГЛАВА 19

Второй рабочий день получился даже лучше первого. Я чувствовала себя в своей стихии. Это собрание сотрудников ничем не отличалось от любого другого, зато я получила возможность взглянуть на лица тех, с кем мне предстояло трудиться.

Джон Темплтон вел собрание в стиле председателя совета директоров в фильме пятидесятых годов. Гордон Харт стоял где-то в задних рядах, откуда наблюдал за спектаклем, а я сидела рядом с Джин. Выходя из зала, я втайне надеялась, что Гордон скажет мне что-нибудь, когда мы прошли мимо него, однако он был занят — инструктировал помощника редактора насчет одного из проектов, о котором докладывал Джон.

За те два часа, что длилось собрание, была затронута лишь одна тема, имевшая ко мне непосредственное отношение. Чернокожий певец Милт Хаули согласился дать интервью журналу «Вуманс лайф», и эту работу Джон Темплтон поручил мне. Похоже, мне позволили снять самые сливки!

Когда я вернулась к себе в кабинет, позвонил Мэттью Хинтон, и я позволила соблазнить себя приглашением на открытие конноспортивной выставки, которая должна была состояться следующим вечером. Я снова не смогла устоять.

А перед ланчем я позвонила Хилари Прайс. Ее секретарь сообщила, что Хилари находится в Париже, на показах модных коллекций.


Я встречалась с Хилари в те годы, когда только начинала работать. Одно время мы даже вместе трудились в журнале, но с тех пор она взлетела на впечатляющую высоту в известном издании о моде. Это вам не «Вуманс лайф», а ультрамодный журнал, где раскрашивают женские лица в зеленый, а потом приклеивают к ним павлиньи перья.

Мы понравились друг другу с первого взгляда. И если с Пэг нас связывала восхитительно бурная, грубоватая и очевидная дружба, то здесь все было спокойно и вежливо. Однако мне всегда казалось, что я должна подняться до уровня Хилари, что, в общем, было мне на пользу. Труд увенчался успехом лишь отчасти: я по-прежнему могу позволить себе распустить волосы и сбросить туфли. Она, так сказать, расширяет горизонты, моя Хилари. Невозмутимая, сдержанная, элегантная, остроумная. Бесспорно, сильная. Но главное — добрая. Настоящая нью-йоркская штучка, образованная женщина, которой я восхищалась. Хилари модная и умеет выглядеть ярко; то, что называется рафинированная. Но, несмотря на изысканную внешность, очень тихая. Ей примерно лет тридцать пять, ее возраст — под завесой тайны. Она никогда не говорит… и ничем себя не выдает. Как и я, Хилари разведена и живет то в Милане, то в Париже, то в Токио. Ее первым мужем был стареющий итальянский граф, о котором она вскользь упоминала как о Чекко — наверное, сокращенно от Франческо. Когда Хилари выходила за него замуж, он был на пороге смерти — или она так думала. Но старый хрыч умудрился прожить еще достаточно, чтобы через три недели после развода вновь жениться на девице семнадцати лет.