После обеда в арендованном лимузине я отправилась с ним в аэропорт. Хаули собирался на званый обед в Белом доме. С ним было весело, и он мне понравился. В нем чувствовался мужчина, и у него легко было брать интервью. Отвечал честно, не злословил, и бьющий через край юмор помогал переносить напряжение его рабочего распорядка.

Помощник перенес чемодан Хаули в машину еще днем, и пока мы неслись в аэропорт, Милт спокойно отвечал на мои вопросы, отдавая дань двойному бурбону и регулярно пополняя содержимое стакана. Будто сидеть в лимузине, пить на ходу спиртное и давать интервью, когда президент страны ждет тебя к обеду, было для него делом обычным. Да, в нем чувствовался стиль.

Я бросила на Хаули последний взгляд, когда он шел на посадку в самолет. Но сначала Хаули склонился ко мне, чмокнул в щеку и промурлыкал в самое ухо:

— Джиллиан, ты классная… для белой дамочки, конечно!

Рассмеявшись, я помахала ему рукой. Мне оставалась ровно семьдесят одна минута, чтобы добраться до дома Хилари.

Хилари открыла мне дверь. Выглядела она прекрасно. Смесь Генри Бендела, Парижа и самой Хилари. Само совершенство, а не женщина — из тех, кому другие женщины завидуют, зато мужчины побаиваются; не дай бог, испортишь прическу. Она проводила время с гомосексуалистами, женщинами и старыми друзьями. Все ее любовники были до неприличия молоды и привлекательны. Со временем почти все они перекочевывали в ранг друзей. Наверное, непросто любить Хилари. Я бы могла пожалеть ее, если бы только осмелилась. Жалость — то, о чем в отношении Хилари Прайс думаешь меньше всего. Скорее уж уважение. Нечто вроде того чувства, что внушала мне моя бабушка. Жесткие, напористые женщины подобного типа призывают к совершенству и вас — надо отдать им должное! Таковы женщины, которых друзья возносят на пьедестал: одной рукой они делают все для этих самых друзей, а другой — кастрируют своих мужчин и собственных сыновей.

Хилари являлась иконой стиля. Все, к чему бы она ни прикоснулась, приобретало степень совершенства: маникюр, дом, обеды, которые она готовила, работа и дружба. Но была другая Хилари, которая могла быть холодной и жестокой, однако эти качества она приберегала для тех, кто осмеливался разозлить ее. Мне еще ни разу не случалось вызвать ее гнев, чему я очень радовалась. Я-то была свидетелем тому, какой сокрушительной могла быть Хилари; воистину потрясающее и ужасное зрелище! Вероятно, мужчины чувствовали это, поэтому и держались от нее подальше.

Наши отношения с Хилари были далеки от той сентиментальной непринужденности, которой я могла наслаждаться в обществе Пэг или прочих подруг. Ни за что не стала бы ковырять при ней в зубах или выражаться, хотя и знаю кое-какие неприличные словечки. Не появилась бы я в доме Хилари в джинсах и поношенном свитере. Но с ней меня связывает нечто такое, что невозможно с другими. Они-то знали меня с детства, и когда мы собирались вместе, снова становились школьницами, словно не было этих долгих лет и наши отношения только начались. Однако с Хилари мы сдружились, будучи взрослыми женщинами, отсюда, наверное, и повышенные требования друг к другу. Кроме того, было невозможно представить, чтобы Хилари ходила в школу — разве что в костюмах от «Шанель» и с тщательно уложенными волосами. Неужели она могла бы играть в хоккей? В гостиной мадам де Севинье — пожалуйста. Но не на спортивной же площадке!

На разговоры у нас было часа полтора, пока не явится первый гость, и мы обсудили почти все, что хотели. Хилари заметила — кратко и едва ли не безразличным тоном, — что у нее новый любовник. Молодой немец по имени Рольф. Поэт, моложе нее и — по словам Хилари — «милое дитя». Его ожидали к обеду. Как и раньше, она жила одна, потому что так ей было удобнее. Вот бы мне так. Ее принцы мечты все умерли или сгинули, если вообще существовали. А мои принцы все еще дожидались своего часа. Ведь Крис, как бы я ни любила его, отнюдь не был принцем. И даже я это понимала.

Я не хотела говорить о Крисе, однако Хилари сама завела о нем речь, пока смешивала себе второй коктейль.

— Джиллиан, что суждено, то сбудется. Даже лучше — сбудется на твоих условиях. А если ничего не получится — как ни тяжело тебе будет, однако попытайся осознать, что ты немного потеряла. Не сомневаюсь, Крис — привлекательный парень, но вряд ли он тебе подходит. По правде говоря, я считаю, ты заслуживаешь большего. И Крис никогда не сможет дать то, что тебе действительно нужно. Он слишком похож на меня. Не верит в тот порядок вещей, в какой веришь ты. Однако какой бы ты ни выбрала путь, знай, что я всегда рядом и готова помочь или выслушать. Больше мне нечего сказать.

Слова Хилари меня тронули. Беспокоила мысль, что она думает, будто Крис для меня недостаточно хорош. Неправда, он достоин… я хотела, чтобы он был меня достоин, и не важно, сколько мне пришлось бы пережить. Я была готова лезть из кожи вон… лишь бы у нас все получилось.

Пока я об этом размышляла, Хилари подошла к книжной полке и вскоре вернулась с переплетенной в кожу и очень старой на вид книгой. Вещица в стиле Хилари или моей бабушки.

— Вот, прочитай. Тебе это может показаться банальным, но в этих словах немалая доля правды.

И она протянула мне книгу, раскрытую на первой странице, где твердым почерком коричневыми чернилами было написано:

Тот, кто вымаливает радость,

Погубит быстротечной жизни сладость.

Того, кто поцелуем счастье провожает,

Своей улыбкой вечность принимает.

Внизу вместо подписи стояла буква «Л» и дата.

— Он был первым мужчиной, с которым я спала, Джиллиан. На тридцать лет меня старше — а мне тогда было семнадцать. Величайший скрипач Европы, и я любила его так сильно, что думала, будто умру, когда он сказал мне, что теперь я большая девочка и он решил, что больше мне не нужен. Я хотела умереть, но не умерла. Никто никогда не умирает, и я поняла, что в этих стихах заключена правда. Они помогают мне жить.

Я была тронута. Книга все еще находилась в моих руках, когда раздался звонок в дверь. Хилари встала, чтобы впустить гостя, и вошел высокий красивый молодой человек года на три моложе меня, со светлыми волосами и большими зелеными глазами. Он обладал грацией юноши, в нем не было и намека на неуклюжесть. Наблюдать за ним было сродни чувственному удовольствию. Только немного смущал полный обожания взгляд, устремленный на Хилари. Это и был Рольф. Он поцеловал мне руку и назвал меня мадам, отчего я почувствовала себя столетней каргой. Однако именно этого и ожидала Хилари; ей это нравилось. Таким образом она могла не напрягаться. И на меня снизошло озарение. Я поняла, что Хилари сама сделалась тем знаменитым скрипачом, мужчиной, которого любила двадцать лет назад. Она давала им от ворот поворот, всем этим мальчишкам, когда чувствовала, что они в ней больше не нуждаются. Как профессиональная танцовщица на выпускном балу. Странная мысль. Может, она выдает им бронзовую медаль с выгравированными строчками, которые я только что прочитала? Так сказать, подарок в честь окончания школы. Я тихо рассмеялась, Хилари покосилась на меня, а Рольф смутился, словно его угораздило сказать нечто неподобающее. Бедняга Рольф.

Вскоре прибыли и остальные гости. Редактор из офиса Хилари, элегантная итальянка, Паола ди Сан-Фракино, дочь графа или вроде того. Она прекрасно говорила по-английски, и в ней чувствовалось превосходное воспитание. Вскоре появилась бойкая девица, чем-то напоминающая лошадь. Смех у нее был громкий, а лицо доброе. Она только что опубликовала свою вторую книгу, только внешне ничем не выдавала принадлежности к писательской братии. Зато обладала чувством юмора и весьма оживила компанию собравшихся. Ее муж был музыкальным критиком в одной английской газете, и оба они напоминали мелкопоместных сельских сквайров. Писательница была в тунике с ворохом марокканских украшений и не могла похвастать утонченностью и шиком Хилари или Паолы, однако в ней ощущался собственный стиль. Супруг не обладал неземными достоинствами Рольфа, зато на меня словно повеяло свежим воздухом. Златовласый поэт начинал меня утомлять. Потом появился ужасно напыщенный, но симпатичный француз, владелец картинной галереи на Мэдисон-авеню, и последним из гостей пришел Гордон Харт, который был знаком и с Паолой, и с Рольфом. Они с Хилари обнялись, и он проследовал к бару, чтобы смешать себе коктейль. Было заметно, что Гордон чувствует себя как дома. В отличие от Рольфа, у которого был такой вид, будто ему не разрешено ни до чего дотрагиваться без дозволения Хилари. Прежде чем что-нибудь сделать или открыть рот, Рольф бросал неуверенный взгляд на Хилари. Так же вела себя я, когда только вышла замуж. Было странно видеть, как кто-то другой делает те же глупости, что и ты раньше.

Вечер получился восхитительный. Как будто порхаешь на трапеции в составе акробатической группы — туда-сюда. Поговорив о японской литературе, мы бросились обсуждать французские гобелены, новые вспышки насилия в Париже, последние статьи Рассела Бейкера, политический подтекст произведений американской — в противовес русской — литературы на рубеже XX века. Затем — о гомосексуалистах в Италии, об упадке церкви и организованных религиозных течениях в нашем обществе… и дальше… рассуждения о восточных культах, философии йоги и китайской «Книге перемен». Было интересно, хотя отнимало все силы. Такой вечер можно выдержать не чаще раза в полгода. А потом еще долго приходить в себя. Типичный вечер у Хилари!

Больше всего мне понравились писательница и Гордон. Они были и образованными, и начитанными, но более приземленными в отличие от остальных. Неизмеримо ближе к реальности — а после романа с Крисом я стала особенно ценить реальное. Канули в прошлое дни, когда я наслаждалась чисто теоретическими посылами. Я научилась уважать здравый смысл.