Даниэла Стил - Выбирая судьбу

— Точно. — Я рассмеялась и покачала головой.

Подъехало такси, и мы поспешили в музей.

Вечер получился прекрасный. Было приятно следовать за Гордоном, который знакомил меня с присутствующими. Мы, можно сказать, произвели фурор. Гордон входил в попечительский совет музея — факт, о котором он забыл упомянуть, приглашая меня на вечеринку. Тут присутствовала и Хилари, только без Рольфа, она была ослепительна в длинном облегающем черном вязаном платье, поверх которого была накинута не менее длинная облегающая белая накидка. Гордон пригласил ее поужинать с нами после завершения мероприятия. Я подумала, что это любезно с его стороны, но Хилари отказалась.

На сей раз Гордон повез меня ужинать в «Лютецию», где его принимали так, будто он владелец заведения. Или, по крайней мере, вносит арендную плату.

В музее мы столкнулись с Мэттью Хинтоном. Его сопровождала ослепительная рыжеволосая красотка, которая повисла на его руке так, будто была ему обязана по гроб жизни. Мы поздоровались весьма прохладно, и было ясно, что он испытывает интереса к той, кого газетка «Вуманс вэар» неделю назад назвала его новой возлюбленной, не больше чем я к нему.

И пусть общество Гордона Харта не делало меня героиней светской хроники, однако я наслаждалась от души.

В пятницу было светопреставление. Супружеская пара, обладатели экстравагантной столовой, была окружена целой толпой, жаждущей поскорее приступить к съемке. Четыре часа спустя мы все еще только начинали. Во время съемки хозяева умудрились нагрузиться спиртным и пытались перевернуть обстановку вверх дном, отчего наш фотограф едва не сошел с ума от злости. В полночь съемка завершилась, и я гадала, сделали ли мы хотя бы один приличный снимок. И у нас оставались дела, поскольку мы обещали всем ужин в качестве компенсации за проявленное терпение. Наконец в два часа ночи я доползла-таки до дому, совершенно без сил. Мне казалось, я вот-вот умру.

Через час после того, как легла спать, я снова встала, и меня вырвало. Бил озноб, живот свело судорогой. Неужели я теряю ребенка? Мне следовало позвонить Пэг, или врачу, или уж Гордону. Кому-нибудь, у кого есть голова на плечах. У меня головы не было, зато был животный ужас, когда тебя охватывает предчувствие смерти. Сейчас мной руководил инстинкт. Поэтому я набрала номер Криса.

— Алло!

— Крис? По-моему, я теряю ребенка. Чувствую себя ужасно. Мы работали до часу ночи… Нет, я серьезно. Нет, я не пьяна… Мне очень плохо… Что мне делать?

— Джиллиан, прекрати плакать. Зачем ты мне звонишь? Я ничем не могу тебе помочь, и ты помнишь, о чем мы говорили. Позвони врачу… Послушай, я сейчас занят. Позвоню тебе в понедельник.

В понедельник? В понедельник? Что он хочет этим сказать? Вот мерзавец… Я набросила на себя первое, что попалось под руку, и поехала в отделение срочной медицинской помощи при больнице Ленокс-Хилл. Там я провела всю ночь. Меня лечили от переутомления и истерии. В полдень отправили домой. Я чувствовала себя усталой и хотела спать. Едва я добралась до дому, как позвонил Гордон.

— Где вы находились все утро, ранняя пташка? Я звонил в девять часов. Слышал, вчерашняя съемка напоминала сумасшедший дом.

— Да. Так оно и было. — И потом я рассказала ему про ночь в больнице. Умолчала лишь о том, как звонила Крису.

Гордон посочувствовал, сказал, что навестит меня в воскресенье. И почему бы мне не взять выходной в понедельник?

Я проспала целый день. А когда проснулась, посыльный принес от него цветы — маленькую корзинку, похожую на гнездышко, наполненную крошечными синими и оранжевыми цветами. Карточка гласила: «Работа — неплохое снотворное, но вы, похоже, ошиблись дозой. Желаю хорошенько отдохнуть. Примите извинения от вашего старшего арт-директора, Гордона Харта». Забавно. Заботливо и мило. Не то что какое-нибудь бесцеремонное послание, подписанное «Г.», что всегда раздражает.

В воскресенье Гордон позвонил снова. Я чувствовала себя лучше, но по-прежнему очень усталой, поэтому он решил, что заходить ко мне не следует. Зато пригласил меня пообедать с ним в четверг.

Днем я лежала в постели, радуясь, что с Гордоном все так просто. Может, в данной ситуации я даже преисполнилась чувства некоего высокомерия, будто держала ее в своих руках. Неожиданно в дверь позвонили. Черт, кого еще несет? Я встала, чтобы открыть. Это был Гордон.

— Я передумал. Кроме того, Хилари говорит, что вы любите, когда по воскресеньям к вам заходят вот так, запросто. Мы с ней только что обедали, и она передает вам привет. Можно войти?

— Конечно. — Но я разозлилась. Просто кипела от раздражения. Я выглядела чучелом. И ведь он согласился не приходить! Мне было нехорошо, и непрошеный визит в моем списке прегрешений значился как акт давления.

— По-моему, вы не очень рады меня видеть, миссис Форрестер.

— Просто вы застали меня врасплох. Хотите чашку чаю?

— Да. Но я сам приготовлю чай. А вы ложитесь.

— Нет, все в порядке. Не хочу ложиться. Я уже выздоровела. — Я не собиралась доводить дело до одной из сцен из серии «А теперь скажите мне, доктор…», чтобы Гордон сидел на краю моей постели…

Из кухни доносилось чертыхание и звон посуды. Наконец появился Гордон.

— Вы выглядите прекрасно. Но я мало что смыслю в подобных проблемах.

С невозмутимым видом сел напротив, затеяв малозначительный разговор и с удовольствием оглядываясь по сторонам. Саманты не было, в квартире царила удручающая тишина.

Пока я придумывала натянутое, претенциозное замечание ни о чем, Гордон подошел к кровати, сел и поцеловал меня. Борода царапала мою кожу, однако губы были мягкими. И я была в таком замешательстве, что не удержалась и поцеловала Гордона в ответ. Потом он отстранился, взглянул мне в глаза и обнял меня.

Гордон меня обнял! Это были приятные объятия. Такие, о которых я грезила, когда мне было восемь лет и по которым тосковала сейчас, двадцать лет спустя. И вот, пожалуйста, меня обнимал замечательный Гордон Харт. Неожиданно я разрыдалась. Затем попыталась сделать вид, будто это несерьезно, потому что боялась, что он захочет сделать слишком решительные шаги вперед, а я пока не была готова к подобным сценам.

— Хотите, чтобы я за вами ухаживал?

— Что?

— Миссис Форрестер, мы могли бы посвятить следующие несколько недель совместным обедам дважды в неделю и наслаждаться прелюдией. Я мог бы ухаживать за вами, и мы бы говорили друг другу приятные вещи. Через три недели вы, вероятно, согласились бы лечь со мной в постель. Но мы можем отправиться в постель прямо сейчас и продлить наслаждение на целых три недели. Что скажете?

— Нет. Простите, но я не могу. Знаю, что потом пожалею, но тут уж ничего не поделаешь. — Мой голос упал почти до шепота, когда я произносила все это, глядя на собственные руки, которые положила на колени.

— Хорошо…

Я была несколько разочарована тем, что Гордон так легко отступил, однако испытывала облегчение.

Некоторое время мы тихо беседовали. Слушали шелест дождя и целовались на тахте в гостиной, и с каждым поцелуем мне хотелось, чтобы Гордон целовал меня еще. Мы не могли оторваться друг от друга, а потом он поцеловал мою грудь, и мое тело рванулось ему навстречу, и вдруг мы рука об руку бросились в мою спальню, целуясь и лаская друг друга на ходу. Чуть не снесли лампу, спеша добраться до постели. Гордон сбросил одежду, и я с изумлением увидела, что на нем не было нижнего белья.

— Вот это да, Гордон Харт! У вас всегда серьезный вид, а вы, оказывается, целый день разгуливаете по редакции без трусов! А если сломается «молния»? — Я уже смеялась. Действительно, очень смешно!

— Такого еще ни разу не случалось.

— А если вы попадете в аварию? Моя бабушка всегда говорила…

Тут уж он взревел от смеха. Подскочил ко мне, помог мне снять с себя последнее, что еще оставалось…

— Джиллиан, ты прекрасна!

Гордон сказал это так, будто эти слова шли из глубины его души. А потом была вечность, когда наши тела сплетались и соприкасались, проникая друг в друга. Мы наслаждались любовью, а позднее просто лежали, ощущая полную близость и доверие. Нам было так легко друг с другом! Ведь мы давно стали друзьями. Нашли… не любовь, а приязнь и симпатию. Впервые в жизни мне не надо было кричать: «Я тебя люблю!», чтобы оправдать то, о чем мне всю жизнь твердили — это плохо! Мы обнимались и смеялись, и я чувствовала, что мне улыбается весь мир.

С Гордоном мне было так хорошо, как никогда не было с Крисом, что казалось странным, ведь я не любила Гордона. Но в этот день я перестала злиться на Криса. Я занималась любовью с Гордоном не потому, что хотела отомстить Крису из-за Мэрилин, а потому, что так мне захотелось и он мне нравился.

Я лежала в объятиях Гордона и улыбалась. А он чертил восьмерки, обводя пальцем мои груди, и мне вспомнилось стихотворение с заглавной страницы книги Хилари: «Того, кто поцелуем счастье провожает, своей улыбкой вечность принимает».

Во всех отношениях октябрь был хорошим месяцем. Множество встреч и дел. Саманта была довольна школой. А я, хотя и не полюбила Нью-Йорк, все-таки добилась большего, чем простое примирение с этим городом. Нью-Йорк был ко мне добр, старался изо всех сил и вел себя просто паинькой. Осенью в Нью-Йорке наступает особый сезон, который длится совсем недолго, однако успевает влюбить вас в себя на весь оставшийся год и, уезжая, вы навсегда запомните Нью-Йорк, залитый золотистым светом. Но если вас угораздит остаться, вы увидите и грязь, и сажу, и слякоть, а потом почувствуете вонь и нестерпимый зной нью-йоркского лета. Однако осенью город становится прекрасным — в красных, золотых и коричневых тонах, когда воздух прозрачный, свежий и бодрящий, а улицы светлые и чистые. Люди шагают будто на параде, аромат жареных каштанов витает повсюду. Молодежь остается в городе на уик-энд, и думаешь — да, в этом городе живут симпатичные молодые люди, потому что летние уик-энды уже в прошлом, а для лыж пока рано. Это мой любимый период и, если уж в сердце есть теплый уголок для Нью-Йорка, так это для Нью-Йорка в это волшебное время года, очарование которого длится две, три или четыре недели поздней осени.